Гелен Аму. Тайга. Пионерлагерь. Книга первая - Ира Зима

Наташка Ким — моя лучшая подруга, она постоянно живет в тайге на закрытой режимной, строго секретной территории города-предприятия «Десятка», у таких городов обычно нет названий, а только порядковые номера, не иначе — по причине особой секретности. Значит ли это, что таких объектов по стране не меньше десяти? Не знаю, логикой «гэбистов» и партийных начальников не владею, но в этом макетно-плакатном городке есть все, все мыслимые и немыслимые блага для света советской науки и инженерии, то есть в глухой непроглядной трущобе отстроили этакий мини раёк. Так, видимо, и было задумано, чтобы держались сотрудники на своих местах вдали от столиц сами и исключительно добровольно, со стойким чувством, что урвали «куш» у судьбы. Вот такие не советские человеческие условия в этой «Десятке» созданы, немыслимые для обычного гражданина советской страны, «левайсы» и «адики» там продаются просто так в магазине, как килька в томатном соусе, за обычные, а не «десятизарплатные» рубли, которые мне пришлось бы выложить на городской барахолке. Но денег, понятно, у нас с бабушкой никогда нет, так что если бы не Наташка, осталась бы я без крутых штанов, а, значит, «по определению» и без парня. Со стремными в наше время не водится никто. Собственно заведению «Десятка» и принадлежит спортивно-пансионатный комплекс «Тайга», это филиал рая, где все уже не так кондово строго как в закрытом городке, в лагере позволительны мелкие грешки и существуют послабления, короче, дико престижное заведение получилось.

Стою все еще на трамвайной остановке, вся такая ни фига не взрослая, несмотря на новую челку и приличные штаны, высматриваю «своих» через площадь, сквозь суетню предотъездную: кого из наших уже принесло, как лучше мне настроиться. Придется ли отбиваться от общественного сарказма или сгорать от тяжелой тоски невнимания? С одной стороны отлично, что я всех в нашем отряде по десять лет знаю, у меня есть настоящие друзья, а с другой — ничего хорошего, отделаться от прилипшей роли «тихушницы-общественницы» не удается никак! Пару лет как активно с этим борюсь, но, возможно, никакие крутые штаны меня не спасут, наоборот, легко могу нарваться на мелкое злодейство и издевки, а была бы я «новенькая», так приняли бы как видят, без этих прошлогодних мнений-шлейфов. Знаю точно, что я изменилась, но смена общественного восприятия, скорее всего, мне «не грозит», а так бы хотелось напоследок иначе проявить себя, быть другой; мне очень это нужно и так страшно — вдруг сходу вступлю не в «колею», а в «лужу»? Вдруг меня сразу осмеют, и я останусь одна, без поддержки? Пообниматься сегодня мне не с кем и поддерживать меня некому, все мои близкие друзья из «Десятки». Городок под боком у лагеря стоит, каких-то часа два дороги, так что все они давно на месте, а основной караван из города прибудет лишь в ночь, несмотря на то, что сейчас раннее утро.

Понятно, что автотрассы в тайге нет, есть только узкоколейная бетонка по круто выложенным холмам Саянского предгорья, и махнуть каравану автобусов предстоит до самого живописного местоположения Маны, полноводного рукава Енисея. Там река совершает перекрученный сумасбродный поворот, выворачивающий в этом месте все нутро реки наружу. Бурлящим подложным потоком Мана выплевывает все свое дно и бьет рыбу до смерти. Нестерпимый душок тухлятины, впрочем такой привычный для старожилов, время от времени доносится до самого лагеря. Тут же гранитным мысом вылупляется тридцатиметровая «Красная горка», верхоподъемное завершение нашего лагеря, расположившегося с другой, пологохолмистой стороны горы. Красотища! Но ничего милого в этой красоте нет, наоборот, она потрясает своей глобальностью своих устоев и законов, и человек чувствует себя здесь мелочью, мухой-однодневкой рядом с тысячелетними соснами и скальными столбами — миллионниками, что появились тут пораньше динозавров. Не знаю, как другие относятся к такому соседству, а меня сильно впечатляет такое вневременное соприкосновение с миром. Что видели эти скалы, что они знают? Знают ли они меня, была ли я здесь раньше? Кто я — они знают?

Лагерь наш построен с пологой стороны исполинского холма, завершающегося небезызвестной скалой, и окружен обжитыми, курортного вида террасами, которые спускаются в сосновую долину, показываясь наблюдателю какой-то отчаянной открытостью с любой своей точки. Жемчужно-белые постройки пансионного типа стоят ровными рядами от отряда к отряду, а культурно-развлекательные центры выглядят как восточные шатры, не изменяющие белому цвету. Территория между зданиями занята обустроенными площадями и верандами разного назначения, это: «амфитеатр», «торжественный пост» с флагами всех республик СССР, спортивное поле и огромный бассейн. Насквозь лагерь продирает белесая широкая аллея в садовых елках и алебастровых пионерах с комсомольцами и ведет от центральных ворот на самый верх до радиорубки с башенкой и часами. Запечатлены скульптурные герои аллеи со всеми положенными им атрибутами и символами: горнами, барабанами, флагами, серпы-молоты в руках и торжественно безапеляционные позы уверенных в единственной картине мира людей. Для таких существует одна правда, одна сторона мира и его событий, только буквальная суть вещей, ощутимая, видимая, и их не смущает, что ни на один жизнеполагающий вопрос ответа нет. Ну, например: почему весь мир ищет бога? А вот пионеры, те, что с красным галстуком на шее, который часть знамени будущего коммунизма, его не ищут, они таежные динозавры-мастодонты, зачем им бог!?

Даже завидно бывает смотреть на эти упертые советские лица в камне, когда у меня внутри безмерный безусловный океан возможностей и значений, где есть все и возможно все! И мне всегда нужна эта остро отточенная готовность — встретить мою личную правду, несовместимую с внешним миром с его догмами, определенностями, напуганностями всем неизвестным и немыслимым. Думаю, в средние века таких «странных» и жгли на кострах, жгли снова и снова, а они рождались и рождались, и смотрели на мир своими странными глазами. Неблагоприятный был мир, узколобый, не понимал, что уничтожает жизнь, которой сам живет. И я опасаюсь, что настанет день, когда жить станет нечем: невинность использована, убита неоплаканной и распадается как мусор в ногах, а истина тонет в преступлениях, ею прикрывающихся. И как тогда спасать этот мир? Заслуживает ли он спасения? Скорее всего, и сегодня я вполне гожусь в кандидаты на изгнание и истребление, если не физическое, то личностное точно. Вдруг я взболтну неприемлемое, перестану все в себе сдерживать и выдам себя? Что меня ждет? Лоботомия? Вот только тайга меня и принимает, стихия в нас одна… Так что моя зависть к скульптурным пионерам очевидна: буквальность восприятия, зафиксированность в каких-то идеях притупляют внутреннее восприятие другой стороны мира, и тогда получается жить нормальной, принимаемой обществом жизнью, на переднем внешнем крае сознания. У всех так получается, но не у меня.

И я хочу так жить — коротким внешним умом, хочу, чтобы в этом сезоне все у меня было и как положено! Хочу много-много подростковой крутовертящейся событиями шелухи с парнями и их беспечным вниманием — это обязательно, с моим зачислением в команду «Фестиваля», это тоже обязательно, ну и все традиционные пионерские штуки по списку нужны мне позарез! Хочу всего и на полную, чтоб устать и передознуться, а не ностальгировать еще год по не случившемуся, хочу, чтобы мне всего хватило «под завязку», а потом я быстренько окончу школу, и начнется «с ума-сойти-какая» студенческая жизнь. Все! Это все, что мне нужно! Пора стать ветреной, жадной до сиюминутной жизни, до всех ее самых бестолковых проявлений и звенеть от впечатлений, как шкаф с хрусталем от счастья, что его задели и дали, наконец, позвенеть, дали услышать собственный голос. Мне так нужно выжить в этот раз…

Но скоро все закончится, и как я буду без тайги, без этой метафизической погруженности в чрево жизни, где меня что-то бьет, как колокол изнутри — наружу, заставляя игнорировать очевидную реальность? Не знаю… может, хорошо? Отправлюсь в большой мир… Тайга ведь для этого меня вырастила, сделала собой, и я такая вот, с ее нутром проросту где-то там далеко, пущу ее корни, ее породу, ведь внутри меня совсем другая жизнь. И все это так меня достало! Достало! Но если я самовольно отключаюсь от потустороннего состояния, то в обморок падаю по-настоящему, с синяками и капельницами, сколько раз пробовала отрезать от себя это дырявое безмерное сознание и столько же раз валилась без памяти… Не могу я самовольно отключить эту «таежную пуповину». Придется ждать, пока само все отсохнет? Может, это у меня астма какая-нибудь? Ну, от того, что дышишь металлизированным воздухом промышленного мегаполиса с рождения, грудь постоянно стягивает бетоном, может, от этого и мозги попортились? Может, эта таблица химических элементов, что вдыхается каждым жителем ежесекундно, и есть ответ на мой вопрос? Может, так… Скорее всего так и есть, это ответ, но мне от него вообще никакого толку! Внутри по-прежнему колышется «безмерное», и где там моя личность? И только колокольное эхо отражается мыслями, не имеющих в этом мире ни места, ни ответа. Кто я?