Сендер Бланк и его семейка - Шолом-Алейхем

— Что вы хотите этим сказать? Вы, Соня, любите обижать людей намеками и колкостями…

— Колкостями, Ревекка? Я не знаю, кто еще умеет так уколоть, как вы, Ревекка?

— Соня! Вы только вчера приехали и уже затеваете ссору! Вы думаете, что это все еще те времена, когда вы жили у нас на хлебах?

— У вас на хлебах, Ревекка?

Кто знает, чем бы все это кончилось, если б в эту самую минуту мимо них не пробежал молодой господин Бланк, Маркус Бланк, с которым мы скоро познакомимся, и если б он не взглянул на наших дам с улыбочкой, которую они обе сочли для себя в высшей степени оскорбительной.

— Что вы скажете о «нем», Соня?

— О вашем брате, Ревекка? Что я могу сказать? Славный молодой человек, очень милый молодой человек. Жаль только, что он до сих пор еще не удрал, не ограбил отца и не отправился шарлатанить.

— Не удрал?

— Знаете что, вот вам письмецо, прочтите — тогда узнаете.

И одна дама отдала другой письмо, которое мы разрешим себе передать читателю слово в слово, как документ, необходимый для развития нашего романа.

«Мой дорогой Арье-Лейб! Мой благородный учитель! Мой добрый товарищ! Мой дорогой друг! Что же будет со мной? Я не могу это больше переносить! Чем дальше, тем все хуже и хуже. Что делать? Меня мучают, меня держат на железной цепи, меня оскорбляют на каждом шагу! Мне сватают невест, меня хотят женить. Вы понимаете, Арье-Лейб? Женить насильно! Мне хотят навязать жену… И все это в девятнадцать лет! Вы понимаете? Меня хотят продать, как продают вещь, совершенно так, как описывается в романах! И когда? Когда я так далек от этого, еще дальше, чем вы от меня! Арье-Лейб! О добрый, милый, дорогой Арье-Лейб! Посоветуйте: я готов на все! Я чувствую, что в эту минуту у меня выросли крылья, — и я мог бы улететь куда глаза глядят и скитаться по белу свету! Только бы подальше отсюда, подальше от этих диких зверей, злодеев, деспотов, тиранов, в которых нет ничего человеческого, которые не имеют понятия о просвещении, которые ничего не слышали о цивилизации, которые душой и телом преданы деньгам и всем своим глупым, слепым, низменным инстинктам. О! Никто, никто меня не понимает, только вы, Арье-Лейб! Вы один во всем мире! Как вырваться отсюда? Нанять мне учителя они не желают, покупать мне книги не хотят, — и я одинок, одинок, как отшельник, как путник в пустыне. Мне некому даже открыть свое наболевшее сердце, кроме вас, мой благородный Арье-Лейб, но и это сопряжено с большими трудностями, я боюсь писать, чтоб они не заметили. А вы знаете, как тяжела опека моего отца. Поэтому я не могу писать вам часто. Относить письма на почту я тоже не могу, боюсь, чтоб не увидели. Вы же знаете, как все здесь неотступно следят друг за другом. Поэтому я вынужден послать это письмо через нашего Фройку, который причиняет мне много волнений и хлопот, пока я не уговорю его и хорошо не заплачу, — вы помните, какой это мерзавец и вор… Заклинаю вас, Арье-Лейб, ответьте мне поскорее и посоветуйте как истинный друг: что мне делать? Теперь я вас послушаюсь, выполню все, что вы прикажете. Я готов броситься даже в огонь! Письма посылайте по прежнему адресу и не забудьте указать: «Для передачи Фройке Крокману», а то я пропал!

Ваш верный ученик, преданный товарищ и лучший, лучший друг

Маркус Бланк.

P. S. Арье-Лейб! Вы помните, вероятно, нашего зятя Осипа Земеля. Этот хвастун не так давно прислал письмо, что открывает новое дело, американскую прачечную, и надеется выиграть большой процесс в полтора миллиона! Совершенно ясно, что ему даже не ответили…

Ваш Маркус».

— Где вы взяли это письмо, Соня?

— Где? Его дал мне ваш Осип, представьте, сам Осип!

— Мой Осип? Каким образом? Что это значит?

Письмо вмиг оживило озабоченную, убитую горем Ревекку. Это была женщина красивая, стройная, свежая, несмотря на рыжие волосы и серые глаза.

А вот нам портрет Сони: маленькая, черненькая, живая, с совершенно черными волосами, с большими черными глазами, маленьким носиком и крепко сжатым, словно зашнурованным ротиком. Ямочки украшали ее щеки, даже когда она не улыбалась.

— Сонечка! Душечка! — весьма дружелюбно обратилась Ревекка к своей невестке. — Я прошу вас, идите поговорите с Осипом. Пусть он расскажет вам, где раздобыл это самое письмо. Все, все, все узнайте, я прошу вас, Сонечка, дорогая! Сейчас же бегите наверх. Я зайду к папа и пришлю вам Осипа. Скорее!

— Сию минутку! — ответила Соня, и обе наши уважаемые дамы, как птички, вспорхнули на второй этаж, куда мы просим пожаловать также и наших читателей.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Актеры играют отлично

Как все достойные романисты, мы обязаны описать дом Сендера Бланка, не пропустив ни одной подробности. Но так как нам чрезвычайно любопытно посмотреть, как выглядит господин Бланк за несколько часов до смерти, то описание его прекрасного дома мы отложим до другого раза, а сейчас последуем за нашей уважаемой героиней, Ревеккой Земель, прямо в кабинет Сендера.

Острый запах лекарств вызывает в нашем воображении образ лежащего пластом больного, с бледным лицом, с остекленевшими глазами и запекшимися губами. Мы чувствуем, что смерть уже свила здесь свое гнездо и ангел смерти притаился где-то в углу, с длинным мечом в руке, и подстерегает душу больного. Мороз пробегает по коже, и каждый, каких бы свободных взглядов он ни держался, задумывается над последним часом нашей быстротекущей жизни, и каждый начинает философствовать на свой манер. Математик говорит, что мир подобен кругу, и в центре его — смерть, а мы, люди, — не более чем радиусы разной длины, которые сходятся в одной точке… Часовой мастер говорит, что весь мир — циферблат, стрелки — наша жизнь, маятник — это мы, и когда гиря опустилась до предела, значит наша песенка спета… Сапожник говорит, что мир — это, не будь рядом помянуто, голенище, а человек — молоток… Балагула говорит, что весь мир создан только для балагулы. Но почему же на земле копошится столько людей? «Это, — говорит он, — наши пассажиры, они приносят нам доход…» Я сам слышал, как бондарь сказал, что мир похож, простите, на бочку, и как только она рассохнется, он, бондарь, будет набивать на нее обручи…

Когда мы вошли к больному Сендеру, нашему взору представилась такая картина: на большой железной кровати лежит животом вверх человек лет пятидесяти, с рыжими волосами и большой рыжей бородой; все лицо его и руки покрыты золотистыми волосами; глаза прикрывают длинные рыжие ресницы. Сходство его с дочерью Ревеккой очень заметно.

Сендер спал, казалось, здоровым, сладким сном, на щеках его играл румянец.

Ревекка тихо подошла к кровати и приложила палец к губам: «Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш!» Несчастный больной проснулся, открыл свои большие серые глаза, и тут, как из пустой бочки, прозвучал стон:

— Ой, конец мне приходит! Конец.

От этого стона, казалось, задрожали стекла. В одну минуту веселое красивое лицо Ревекки изменилось, на ее прекрасном белом лбу залегли глубокие-глубокие морщины, глаза ее увлажнились неподдельными горькими слезами.

— Отец! — сказала наша героиня, знаками приказывая Осипу выйти, и села у изголовья отца, положив ему на лоб свою мягкую белую руку. — Отец! Выздоравливай, довольно. Смотри, как ты изменился! Крепись! Не падай духом.

— Ой, плохо, плохо, дочка! — ответил ей отец. — Конец! Конец! Один бог знает, доживу ли я до завтра, один бог знает! Рива! Дети! Хаим! Маркус! Где вы? Где люди? Зовите ко мне людей! Я хочу написать… за… завещание!

— Завещание? Бог знает, что ты говоришь, отец! Для чего тебе понадобилось вдруг завещание! Если даже ты болен, что из этого? Случается! Человек не железо…

— О… ой, дочка, я хочу написать завещание. Мне осталось жить и мучиться несколько считанных часов. Помогите! Помогите!

Эти крики подняли на ноги весь дом. Перво-наперво Мириам-Хая, жена Сендера, упала в обморок. Все мы знаем, как легко падают в обморок слабые женщины. К ней подбежала мадам Соня, с таким страшным криком «мамаша!», что если бы Мириам-Хая и вправду была без чувств, она пришла бы в себя. И она действительно очнулась, открыла глаза и, положив голову невестке на грудь, принялась причитать: она несчастна и одинока, она останется совершенно беспомощной, несчастной вдовой — молодой и несчастной вдовой! Кто о ней позаботится?

Глядя на нее, Соня обливалась слезами. От великой жалости она почти забыла собственные невзгоды и принялась утешать «несчастную вдову» трогательными и душераздирающими словами:

— Перестаньте горевать, мамаша, перестаньте! Не забывайте бога и не гневите его своими жалобами. Бог вас не оставит. Вы молоды, и судьба ваша еще неизвестна. Не вы первая и не вы последняя. Бог может даровать вам счастливую жизнь, и вы будете еще счастливы. Отец, вероятно, в последнюю минуту не забудет вас и обеспечит. Но вот я, мамаша, я не могу сравнить себя с вами. У меня куча детей, будет особой милостью божьей, если свекор не забудет и нас с мужем. Вы знаете, у меня в жизни не было еще хорошей минуты, только нужда, горе, невзгоды, хотя мой Хаим честный, тихий, порядочный молодой человек. Не то что шарлатан Осип, который, говорят, проигрывает за год в карты столько, сколько мы проживаем с мужем и детьми. А ведь вы знаете, сколько подарков Ревекка получает от отца, а я, кроме приданого… Что говорить!..