Битва «тридцатьчетверок». Танкисты Сталинграда - Георгий Савицкий

Не зря командующий 9-й армией вермахта генерал Вальтер Модель в немецком Генштабе заслужил вполне оправданное прозвище Meister die Affenzive – Мастер отступления.

Первоначальное наступление Шестой армии Фридриха Паулюса было настолько успешным, что Гитлер вмешался вновь, приказав 4-й танковой армии присоединиться к группе армий «Юг». В результате этого образовался огромный затор, когда 4-й и 6-й армиям потребовалось в зоне действий несколько дорог. Обе армии намертво застряли, причем задержка оказалась довольно долгой и замедлила наступление немцев на одну неделю. С замедленным наступлением Гитлер поменял свое мнение и переназначил цель 4-й танковой армии обратно на Сталинградское направление.

Вот такой была «великая мудрость фюрера»!..

Победоносное шествие колонн мотомеханизированных частей Шестой армии вермахта прекратилось весьма неожиданно. У какой-то безымянной высоты, всего лишь точке на оперативных картах, путь победителям «всея Европы» преградил заслон красноармейцев.

Батарея из трех 76-миллиметровых противотанковых орудий ударила внезапно, словно бы из ниоткуда – эти русские весьма неплохо замаскировались. Чрезмерное высокомерие стоило гитлеровцам сразу двух подбитых танков и полутора десятков трупов пехотинцев. Яростно палящих из винтовок и пулеметов русских вместе с их пушками сровняли с землей вызванные по рации «Юнкерсы-87».

Семнадцатилетнему Фридриху Вайсманну повезло – он остался лежать среди тех полутора десятков. Осколок русского снаряда отрикошетил от крупповской брони среднего командирского танка Pz.Kpfw IV Ausf F1 B.W и попал в голову молодого пехотинца. И проломил височную кость – быстрая и легкая смерть от мгновенного кровоизлияния в мозг.

Молодой немец уже не испытает страха и ярости перед русскими автоматчиками в жестоких и кровопролитных уличных боях. Он уже не будет замерзать насмерть в развалинах города, не будет вываривать лошадиные копыта и разгрызать последний заледенелый сухарь. И видеть при этом, как контейнеры с едой, сброшенные на парашютах с транспортных трехмоторных «Юнкерсов-52», ветром относит на русские позиции… Он не будет вжиматься в мерзлую землю на дне окопа под завывания «Сталинских оргáнов» [7].

Более того, Фридрих Вайсманн умер в счастливом неведении об истинных масштабах грядущей трагедии. Он, солдат непобедимого Третьего рейха, не узнал предательства собственного командования, которое в канун Нового года, 1943-го, заказало панихиду по живым солдатам вермахта, продолжавшим стойко, несмотря на все ужасы окружения, оборонять свои позиции. Даже гитлеровские солдаты – оккупанты, не заслужили предательства собственного командования. В русском плену с ними обращались гораздо более уважительно, чем на боевых позициях.

Фридрих Вайсманн лег в сталинградскую землю, под простой березовый крест, с надетой на него каской. А домой, в Баварию отправился казенный конверт с печатями вермахта. Внутри – половинка посмертного медальона и сухое, пересыпанное канцеляритом, извещение о смерти.

Глава 2

Город на Волге

После госпиталя гвардии старшину Стеценко в действующие войска не отпустили. Не раз горевший в танке гвардеец негодовал: как же так – в то время, когда мы несем огромные потери, его заставляют отсиживаться в тылу! Да я самому товарищу Сталину напишу, черти вы эдакие!!!

– Никому писать не надо, товарищ гвардии старшина, – строго ответил ему в «задушевной беседе» представитель Особого отдела с капитанскими «шпалами» на петлицах. – Неужто вы думаете, что товарищ Сталин будет читать то, что написал хоть и гвардеец, но все же простой солдат.

– Вот именно потому, что гвардеец и простой солдат, – ответил спокойно Степан Никифорович и даже приосанился чуток. – Права у вас такого нету на меня. Воюю на передовой, с техникой на «ты», а не то что некоторые: все за столом и за пишмашинкой. Нешто еще и девку-секретутку заводят…

– Старшина, ты полегче-то на поворотах! – особист повысил голос ровно настолько, чтобы сидящий перед ним танкист понял: в штабе тоже не дураки сидят.

– Виноват, товарищ капитан, – Степан Никифорович понял.

– Вы участвовали в воздушно-десантной операции под Ржевом и Вязьмой прошлой зимой?

– А вот этого я тебе, милок, не скажу, хоть тут меня «шлепни»…

– Вижу, военную тайну хранить умеете, – чуть улыбнулся контрразведчик с петлицами капитана. – Значит, не ошиблись в вас. Коммунист?

– С 1940 года, еще с белофиннами воевали…

– Получите сопроводительные документы и убывайте по месту назначения.

– Есть!

Паровоз пыхтел и плевался паром, дым вился над составом, перестукивали на стыках колеса.

В теплушках собрался самый разный фронтовой народ: легкораненые ехали в отпуска, кого-то переводили на новое место службы, кто-то направлялся в тыл за новой техникой или на курсы младших командиров.

Гвардии старшина Стеценко ехал вместе с танкистами как раз по такому делу. В теплушке играла разухабистая гармошка, танкист с обожженным лицом разливал добытый на полустанке самогон.

– Ну, будем, славяне!

Степан Никифорович кивнул и загрыз ядреный «первач» черным хлебом с луком.

– Ух! Аж слезу шибет!..

Потянулись прерванные нехитрым возлиянием обычные дорожные разговоры. В основном они крутились вокруг планов в тылу, специфических новостей и домыслов с фронта – кто, где служил – и пересудов насчет дальнейшего хода военных действий. Настроение пассажиров было неоднозначным: с одной стороны, ехали в тыл и можно было хоть на некоторое время вырваться из огненной круговерти боев. А с другой – все разговоры вертелись вокруг этой проклятой войны. Всего год прошел, а о мирной жизни вспоминали как о чем-то нереальном. А некоторые и вообще предпочитали о мирной жизни и не говорить вовсе: у многих родные погибли под бомбами или остались на оккупированных гитлеровцами территориях. Кто-то был в эвакуации.

Тем более что нынешнее положение дел не слишком располагало строить радужные планы. Немцы вместе со своими прихвостнями рвались к Волге. Очередное контрнаступление на Харьков провалилось. Наши войска завязли на подступах к Вязьме и Ржеву – там шли ожесточенные бои. В героическом Севастополе матросы и солдаты под обстрелом чудовищной «Доры» сдерживали наступление генерала Эриха фон Манштейна.

– Доколе еще отступать будем? – пробасил танкист с рыжими усами. – Я этих сукиных детей под Сталино бил на «Климе Ворошилове».

– Ничего, вот соберет товарищ Сталин стальной кулак дивизий и ударит по гадам!

– А я так скажу… – поднял голову Степан Никифорович. – Начинать с себя надо! А то привыкли, понимаешь, драпать!.. Так и до самого Урала пятками сверкать можно…

– Ну, ты загнул, паря! До самого Урала!

– Ничего подобного. Я под Москвой воевал прошлой зимой и отлично помню, что люди сами себе сказали: «Хватит отступать! Пора начистить мордасы этим фрицам, готам, манштейнам с гудерианами!» И начистили!

– А потом что? Когда колы на Ржев пишлы? – отозвался с дощатых нар невысокий щуплый танкист.

По его обожженным рукам Степан Никифорович Стеценко безошибочно определил заряжающего. При выстреле тому нужно как можно быстрее подхватить из открывшегося казенника пушки дымящуюся гильзу и выбросить ее через люк, чтоб не было излишнего задымления. А то и угореть можно от пороховых газов, которые появляются при интенсивной стрельбе. При этом даже в перчатках можно было довольно сильно обжечь руку о раскаленную латунь гильзы.

– Ничего… – буркнул Стеценко. – Там мы тоже делали все, что могли. И даже сверх того – фрицам так дали просраться, что!..

– Что?

– Я подписку давал. Так что все остальное – военная тайна!

Разговор прекратился как-то сам собой. После спиртного стук колес действовал убаюкивающе.

Но гвардии старшине спать что-то расхотелось. И он подсел поближе к раскрытой настежь двери теплушки. Вокруг цвела весна, апрель взбил бело-розовую кипень садов, оттенил ее нежно-изумрудной молодой листвой.

Но в сердце Степана Никифоровича Стеценко заледенел метелями проклятый февраль. Ржев и Вязьма – ох, не скоро вспомнят о «блестящей» операции маршала Жукова, угробившего уйму народа всего в нескольких десятках километров от отвоеванной декабрьским контрнаступлением столицы нашей Родины. Там и сейчас шли ожесточенные бои – за деревни, от которых остались только полдесятка обугленных печных труб, за каждый холм, лощину, ручеек… Но с другой стороны – ведь за свою-то землю воюем! За свои разрушенные села, холмы и перелески! Немец воюет лучше – вот у него учиться нужно. Ну, а на войне двоек не ставят – здесь аттестат зрелости пишут кровью. Да и к чему обвинять собственных генералов? Враг у нас один – гитлеровский проклятый фашизм! Вот с него и надо спрашивать. И он, паскуда, нам за все ответит!

Так думал гвардии старшина Стеценко, сидя в теплушке. А мимо проносилась цветущая степь: изумрудно-зеленый ковер с россыпями разноцветных полевых цветов. Больше всего здесь было полевых маков, алые цветы контрастно выделялись на сочной зелени. Скоро алых маков в этой степи прибавится…