Болонские слезки - Густав Майринк

Все мы думали, что Мерседес не перенесет удара.

Через несколько недель, весной, она проезжала мимо меня в открытой коляске. Ни одна черточка на неподвижном лице не выдала перенесенного горя. Мне показалось, что мимо меня проехала не живая женщина, а бронзовая египетская статуя; руки ее покоились на коленях, а взгляд был устремлен в потустороннее. Это впечатление преследовало меня и во сне: каменное изваяние Мемнона, сверхчеловечески спокойное, с пустыми глазами едет в современном экипаже навстречу рассвету — все дальше и дальше, сквозь пурпурный туман и клубящиеся испарения — к солнцу. Тени колес и лошадей — бесконечно длинные, причудливо искаженные, серовато-фиолетовые; такие в первых лучах восходящего солнца пляшут, как привидения, по мокрой от росы дороге.

Потом я долго путешествовал и видел много удивительного, но ничто не могло затмить того впечатления. Когда наша душа плетет живой узор воспоминаний, она отдает предпочтение определенным краскам и формам. Стон уличной решетки под вашей ногой в поздний час, всплеск весла, внезапный запах, хищный профиль красной крыши, капли дождя, которые падают вам на ладони, — все это слова заклинаний, которые возвращают нашим чувствам давно утраченные впечатления. Таким воспоминаниям присущ особый, глубоко меланхоличный тон, похожии на звучание арфы.

Вернувшись, я понял, что Тонио теперь для Мерседес — преемник русского. Такой же пьяный от любви, преданный душой и телом, опутанный по рукам и ногам. Я часто встречался и разговаривал с Мерседес: в ней жила та же безудержная страсть. И я по-прежнему ловил на себе ее испытывающий взгляд.

Как тогда, в ночь орхидей.

Время от времени мы, я и Тонио, сходились на квартире Мануэля, нашего общего друга. Однажды я застал его там сидящим у окна — поникшим, внутренне сломленным. Черты лица искажены, как будто его подвергли какой-то изощренной пытке.

Мануэль молча отвел меня в сторону.

То, что он мне поспешно прошептал, было поразительно: Мерседес — сатанистка, ведьма! Тонио узнал это из писем и записей, найденных у нее. Оба русских были убиты ею магической силой воображения, при помощи болонских слезок.

Позднее мне довелось ознакомиться с этими записями. Там я обнаружил следующий рецепт: жертва должна подержать болонскую слезку во рту, а потом преподнести возлюбленной в знак своей горячей любви. Если теперь эту болонскую слезку разбить в храме во время торжественной мессы, то жертва будет тотчас разорвана на куски.

Вот почему Иван и его брат погибли такой внезапной и ужасной смертью!

Мы понимали оцепенелое отчаяние Тони. Даже если в удачном исходе колдовства был повинен лишь случай, все равно — какая бездна демонически извращенного любовного чувства скрыта в этой женщине! Чувства настолько чуждого и непостижимого, что наше нормальное человеческое сознание утопало в зыбучих песках, как только мы пытались проникнуть в ужасную загадку этой безнадежно больной души.

Мы — трое — просидели тогда полночи, прислушиваясь, как тикали, обгладывая время, старинные часы. Я искал и не находил ни в голове, ни в сердце, ни в горле слов утешения; глаза Тони были прикованы к моим губам: он ждал утешительной лжи, которая даровала бы ему еще немного забвения.

Когда Мануэль — он стоял за мной — собрался открыть рот, я почувствовал сразу, даже не оборачиваясь: сейчас — сейчас он это скажет. Он откашлялся, двинул стулом — и снова тишина, долгая, бесконечная… Мы почти видели, как ложь — дряхлый, безголовый призрак — неуверенно, на ощупь ковыляет по комнате вдоль стен.

Наконец слова — утешительная ложь — как опавшие листья:

— Может быть… может быть… она тебя любит иначе… не так… не так, как других.

Мертвая тишина. Мы сидим, затаив дыхание: лишь бы не издохла ложь — а она стоит, покачиваясь из стороны в сторону, на дряблых студенистых ногах и, кажется, вот-вот упадет, — ну, еще хоть секунду!

Медленно, очень медленно лицо Тони начинает проясняться: предательский огонь надежды!

И тогда ложь стала плотью!

Надеюсь, вы догадываетесь, что было потом? Я не люблю рассказывать эту историю до конца. Давайте встанем, знобит меня что-то, засиделись мы с вами здесь на скамейке. Да и ночь сегодня холодная.

Понимаете, фатум гипнотизирует человека, как змея, — спасенья нет. Тонио снова погрузился в водоворот бешеной страсти, он всегда рядом с Мерседес, всегда — тень. Ее дьявольская любовь всосала его, как глубоководный моллюск свою жертву.

Судьба ударила в Страстную пятницу. Ранним утром в апрельское ненастье Тонио с непокрытой головой, в растерзанной одежде, сжав кулаки, стоял в дверях храма и пытался помешать торжественной мессе. Мерседес написала ему — и это свело его с ума; в его кармане нашли ее письмо, в котором она просила у него в подарок болонскую слезку. Забава, не более.

Но с той Страстной пятницы сознание Тонио погрузилось в кромешную тьму.

Густав Майринк

ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Фантастический роман

——

Рассказы

Перевод с немецкого

Владимира Крюкова

“СУДОСТРОЕНИЕ”

Ленинград 1991 г.

ББК 84.4 Ab

М 14

© Издательство "Судостроение", 1991

© Предисловие и послесловие Е. Головина, 1991 г.

© Перевод и примечания В. Крюкова, 1991 г.

© Оформление художника А. Григорьева, 1991 г.

Майринк Г.

М 14 Вальпургиева ночь: Фантастический роман. Рассказы. Пер. с нем. В. Крюкова. Предисловие и послесловие Е. Головина. — Л.:Судостроение, 1991. - 304 с., ил. — Пер. изд. ISBN 5-7355-0435-5:

В сборник фантастических произведений австрийского писателя Густава Майринка (1868–1932) вошел роман "Вальпургиева ночь", в котором сочетание метафизических и общечеловеческих проблем образует удивительное и причудливое повествование, а также рассказы в том же жанре.

М4702010201-011 без объявления

048(01)-91

ББК 84.4 Ав

Из коллекции черной фантастики «Гарфанг»

Густав Майринк

ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Редакторы Е. Головин, Л. Петрова

Художник А. Григорьев

Технический редактор О. Топарева

Корректор С. Александрова

Сдано в набор 02.01.90 г. Подписано в печать 27.07.90 г. Формат 84x108/32. Бумага писчая. Гарнитура Тип Таймс. Печать офсетная. Ус. печ. л. 15,96. Ус. кр. — отт. 16, 40. Уч. — изд. л. 15,36. Тираж 100000 экз. Заказ № 85.