Рубиновый Ключ - Дэвис Джон Парк

Фин провёл большим пальцем по лицевой стороне броши. Ещё одна успешная вылазка в копилку мастера-вора Пристани Клучанед. Посвистывая, он пошёл вверх по улице, по дороге пересчитывая монеты в свежедобытом кошельке. Оказалось, Акулизуб за сегодня успел сорвать неплохой куш!

Добравшись до Умопомрачительных высот, где к самым крутым склонам горы липли дома бедняков, он резко свернул и двинулся вниз по устрашающе узким дорожкам, пока не оказался в мокром коротеньком переулке под названием Сточнопротечный. Его целью был семнадцатый дом справа: шаткая узкая лачуга, ютящаяся на самом краю обрыва. Над двумя жилыми этажами покачивалась на ветру высокая башня-мансарда, вечно грозящая рухнуть в простирающуюся внизу бухту.

Шаги Фина замедлились, свист стих. Никто не оставил для него в окне свет, входная дверь была заперта. Не то чтобы он ожидал чего-то иного. Эта лачуга служила ему домом с тех пор, как он покинул Сиротский заповедник пять лет назад (ему тогда едва исполнилось семь), но больше никто об этом не знал. Даже живущие здесь мистер и миссис Пастернак.

Но он на них не обижался.

С лёгкостью, достигнутой за годы тренировок, он запрыгнул с крыльца на водосточный жёлоб и прополз по нему до кухонного окна. Фин регулярно смазывал его петли, чтобы оно открывалось бесшумно. Сбоку от окна стояла старая жестяная хлебница, в которой Пастернаки хранили деньги.

Фин осторожно снял крышку и заглянул внутрь. И покачал головой. Пусто. Пастернаки были слишком добры: без него они потратят последний дриллет на обед для незнакомца, а сами останутся голодными.

Фин высыпал содержимое свежедобытого кошелька в хлебницу и положил сверху брошь. Этим самым утром миссис Пастернак вздыхала, глядя на неё в витрине Акулизуба, который выставил за украшение сумасшедшую даже по жульническим меркам цену. Затем она развернулась и потратила ровно такую же сумму на обувь для всех детишек младше семи лет из Сиротского заповедника.

Фина ни капельки не мучила совесть. Если бы он мог, то украл бы для миссис Пастернак весь мир. Именно его она подарила Фину, пока он был в её группе шестилеток и ребят помладше. За исключением его матери, миссис Пастернак была единственной из всех, кого он знал, кто на самом деле его помнил, и именно поэтому она относилась к Фину с особой нежностью. Это была не её вина, что в итоге она тоже забыла его. Со временем все забывали.

И потом ему было известно, что её душа лежала лишь к шестилеткам и ребятам помладше. Фин догадывался, что она помнила его, только потому что всю себя посвящала маленьким детям. Он просто вырос, вот и всё.

«По крайней мере, у забываемости есть свои плюсы», – с улыбкой напомнил себе Фин. Это был уже третий раз за месяц, когда он выкрадывал брошь у Акулизуба! Хотя бедная миссис Пастернак, должно быть, уже начала бояться за свой рассудок, то и дело обнаруживая её в жестяной хлебнице.

В груди потеплело. Фин закрыл хлебницу крышкой, захлопнул окно и полез по трубе вверх, к башне-мансарде, избегая прогнивших из-за плесени участков и крепко держась, когда ветер становился особенно сильным. Достигнув самого верха, Фин проскользнул внутрь через разбитое окно и с облегчением выдохнул. Дом, милый дом.

Неловко нагнувшись, Фин пошарил по заваленному всякой всячиной полу. Кучи сетей для ловли облаков опутывали самобросающиеся мячи, старые карты и другой важный хлам, что он успел накопить за эти годы и которым ни разу толком не пользовался. Он служил доказательством воровских умений Фина, а главным свидетельством его мастерства было его ложе.

Хотя рядом не было никого, кто бы мог это оценить, Фин эффектным жестом достал из кармана пустой бархатный кошелёк Акулизуба.

– Последний! – провозгласил он, добавляя его к горе других пустых бархатных кошельков.

И упал на неё лицом вниз, наслаждаясь триумфом от завершения великого дела.

У него ушло всего три года – и в итоге четыреста шестьдесят два обчищенных кармана. Его ладони приятно закололо, по рукам побежали мурашки, и он даже не расстроился, заметив таракана, выбежавшего из одного кошелька. Живя в мансарде, невольно научишься любить насекомых. Тараканы хотя бы не кусались, в отличие от щебетожёвов, живших в кожаных кошельках, на которых он спал раньше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Сегодня был хороший день, – прошептал Фин себе под нос, переворачиваясь на спину.

Он уснул, представляя выражение радостного удивления на лице миссис Пастернак, когда она обнаружит завтра утром брошь.

* * *

– Проклятое привиде-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ние!

Вопли мистера Пастернака прошили проломленные местами доски пола мансарды и ворвались Фину в уши. Снаружи, как обычно, выл ветер, но даже он не мог заглушить рёв хозяина дома. То был привычный будильник Фина. Старый зверь наверняка обнаружил пропажу сыра, которым вчера поужинал Фин.

Фин осторожно скатился со своей самодельной кровати и, поднявшись, смахнул на место сползшие кошельки. Пригнувшись, чтобы не удариться головой о балки, он подошёл к люку, ведущему в дом, и отодвинул в сторону стоящую на дверце статую из сапфиров и опалов. С тихим бух он спрыгнул вглубь старого шкафа, который Пастернаки даже не пытались повторно отполировать (после того как «привидение» спрятало все необходимые для этого инструменты мистера Пастернака), и бесшумно спустился по лестнице.

– Боже правый, Арлер, – услышал Фин голос миссис Пастернак, идя по коридору в сторону кухни, – у меня нет времени на эту твою призрачную чепуху! Я и так уже опаздываю, и шестилетки точно запихают пятилеток в корзины для сушки и оставят их рядом с бассейном, если я скоро не приду!

Фин поморщился, вспомнив вонь того самого бассейна. Хорошо, что для него всё это осталось в прошлом.

– Сыр, женщина! Сыр! – провизжал мистер Пастернак из другого конца коридора. – Это проклятое привидение утащило сыр!

Фин прокрался ближе. В отражении висящего рядом зеркала он увидел худощавую миссис Пастернак, завязывающую серо-голубые волосы в тугой узел на макушке, и круглое красное лицо мистера Пастернака. Его толстые отвисшие щёки подрагивали за белыми бивнями.

– Ты просто невозможен, мой дорогой орк! – засмеялась миссис Пастернак.

За этим последовали поцелуи. Фин рыгнул. Взрослые иногда могли быть такими противными.

Он выглянул в дверной проём. Мистер Пастернак достал из кладовой буханку хлеба и банку с жабьим маслом, самой нелюбимой едой Фина во всём мире. Миссис Пастернак ловко выхватила из руки супруга ломоть хлеба за секунду до того, как тот плюхнул бы на него комок серой жирной субстанции, и направилась к входной двери. Фин уже собрался проскользнуть на кухню и стащить хрустящую корочку, когда миссис Пастернак внезапно остановилась на пороге.

– Арлер?

Она наклонилась и подняла что-то с заросшего плесенью деревянного крыльца. Когда она выпрямилась, Фин увидел между её тонкими пальцами сложенный лист белой бумаги.

– Шо это? – прошамкал мистер Пастернак, обмазывая новый хлебный ломоть толстым слоем склизкой гадости. Сунув его наполовину в рот, он оглянулся через плечо.

– Письмо, похоже, – ответила миссис Пастернак.

Фин наклонился в проход, дальше, чем обычно себе позволял. Простые жители Пристани вроде Пастернаков никогда не получали писем. Время от времени Сиротский заповедник присылал сообщения через фонолягушку или мальчик-попугай мог доставить записку от родственников мистера Пастернака, живущих на Посещениянежелательном побережье. Но настоящие письма? Такого не бывало.

– Давай посмотрим, – сказала миссис Пастернак. Она нахмурилась. – Адресовано некоему «М-вору».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Мастеру-вору! – вырвалось у Фина, прежде чем он успел себя остановить.

Письмо было для него!

Мистер Пастернак подпрыгнул так высоко, что ударился об потолок, и его всего обсыпало кусочками сгнившего дерева и цемента. Миссис Пастернак прижала письмо к груди, её глаза стали огромными, как луна в середине лета.

Секунду никто ничего не говорил. Фин бы всё отдал, чтобы вдохнуть назад вылетевшие изо рта слова. Он представил, как выглядит со стороны: стоит, наполовину высунувшись в дверной проём, чёрные волосы непричёсанными патлами падают на смуглую кожу, одежда грязная после нескольких дней непрерывной носки, если не считать редкого споласкивания в фонтане.