Мариэтта - Анна Георгиевна Герасимова

Ася Шульбаева

Вера Матвеева

Александр Якушев

Константин Мильчин

Лола Абдураимова

<Из письма Маше Чудаковой>

…вспомнила, как в магазине «Диета», на Миклухо-Маклая, он потом стал называться как-то по-другому, в очереди в кассу я стояла за Вашей мамой. Мялась, мялась – ну как поздороваться в спину, да и вообще неловко… Но когда Мариэтта Омаровна расплатилась и стала собирать покупки в пакет, я, набравшись смелости, поздоровалась, что-то еще сказала. Она так искренне удивилась – вы, мол, меня знаете? это год, наверное, 2005-й. Ну как же не знать?! Помню взгляд – добрейший, умный, веселый. Чудесная, конечно…

Евгения Абелюк

В память о дорогой для меня Мариэтте Омаровне Чудаковой выкладываю сценарий фильма о ней, который когда-то делала для канала «Культура».

Несколько слов из ее монолога процитирую – это об очень важном для нее принципе. Поразительном, тем более поразительном, что его озвучивает Мариэтта Омаровна, человек, никогда не умевший думать о себе.

«Когда-то я изобрела свой собственный, как сегодня бы сказали, слоган. “Помни: идут лучшие дни твоей жизни”.

Вообще каждый взрослый человек, который чуть подумает, он поймет, что это тоже связано с советской властью. Советская власть всеми силами хотела уничтожить сегодняшний день, текущую минуту. Я это ощущала физически. Я написала одно стихотворение, в котором была строчка: “умри скорей, не сделав ничего”. Вот столько-то до конца пятилетки осталось. Столько-то до исторического съезда такого-то. Заранее съезд и заранее исторический. И т. д. Т. е. шло пожирание нашего времени. <Мы> все силы тратили на борьбу с цензурой. Вот вернусь на секунду к обзору архива Булгакова. Когда я потом, после того, как он был опубликован, прикинула в голове: он 120 типографских страниц. Я прикинула в голове то время, которое пошло на его написание. Согласитесь, если это обзор архива, то фактический материал огромный.

Так вот, я поняла, что силы и время, пошедшие на написание, представляют собой 5 % от общего времени, пошедшего на то, чтобы его опубликовать. Вот такой был КПД. Поэтому, конечно, нашу жизнь отнимали. Вот скорей лечь, забыться, и утром опять снова всё. А я очень ценила и ценю текущую жизнь. Поэтому я решила помогать себе и своей семье этим лозунгом. И дома он висит сейчас. У нас дома. “Помни (двоеточие): идут лучшие дни твоей жизни”».

<В оригинале в коллаж из сценария вошло много цитат из интервью других людей. Здесь оставлена в основном прямая речь Мариэтты Омаровны, с незначительными купюрами, а также убраны цифры тайминга и многоточия на месте пропусков (не любила она этот знак препинания). Полный текст и видео можно найти в интернете. – Ред.>

В. Гудкова: «Вот есть такие люди, которые идут первыми, часто они провоцируют какие- то сложности. Очень часто их не принимают. Они очень часто идут на то, что сообщают обществу какие-то вещи непривычные, временами неприглядные, дискомфортные. Затем приходят вторые, повторяют примерно то же самое уже вслед за первопроходцами и как бы получают пряники. А вот Мариэтта Омаровна относится к числу тех, которые произносят важные вещи, <и она их> произносила первой».

М.О. Чудакова: «Дело в том, что не было выхода никакого. Пути было, собственно, наверное, четыре, да. Я сейчас поняла, что было четыре пути. Или уходить в диссиденты: ни я, ни мой муж Александр Павлович <этого> не хотели. Хотя мы были очень близки со многими, всей душой сочувствовали. Но мы хотели заниматься наукой, научным делом. Мы очень любили свое дело. Значит, один путь – диссидентство. Второй путь – отказаться от своей профессии, заняться чем-то другим. Мы очень любили свою профессию.

Возвращаемся опять же к первому. Третий путь – уехать. Мы не мыслили и не мыслим своей жизни без России. Четвертый путь, значит, вот такой, какой мы выбрали. Потому что работать в своей профессии и писать последнюю чепуху, которую потом (когда кончится советская власть, в чем мы не сомневались) нельзя будет перепечатывать, – мы совершенно не могли. У нас не было выхода. Вот и все. Это от безвыходности. Я боролась с цензурой от безвыходности только. Выхода не было другого».

«Я хотела заниматься только литературой советского времени, всегда и до сей поры. Можно сказать, с детства, с 15 лет».

«У меня были благополучные обстоятельства. Были прекрасные родители, у которых был дома культ науки. Пять человек детей, все учились отлично, никогда в доме не было сказано, что вот выучишься, будешь зарабатывать деньги. Слово “деньги” вообще не существовало в нашем доме. Что надо? Работать надо, заниматься наукой, работать на общество. И это было очень <правильно>. Потом дальше благополучная семейная жизнь. Вообще обстоятельства мне очень благоприятствовали – я могла реализовывать то, что я хотела».

«Книга о Зощенко была первой моей книгой. Вышла она третьей, а была первой. Я писала ее, еще не успев защитить диссертацию».

«Именно первую книгу надо было писать в стол. Это мое решение было. Я за него себя постоянно хвалила потом. В свободной ситуации, не думая впрямую о цензуре, я писала свободно, думая над литературным процессом 20-х–30-х годов. Эта свобода мне очень много дала».

«Вставал неприятный вопрос. Как же быть-то, заниматься своим делом, а в то же время не врать, не стыдиться самой себя. Непреложный вопрос. Или – или. И тогда, если мы хотели как-то выразить то, что мы думаем, в печати, то жизнь превращалась практически в извечную борьбу. Я не хочу сказать, что краски жизни поблекли, нет. Потому что были победы какие-то помимо этого, вообще – жизнь. Это другое дело. Но профессия составляла значительную часть жизни. Хотелось бы не бороться, конечно. И тогда хотелось. Но… нужно было разработать целую систему. Она разрабатывалась в процессе. Каким образом так писать, чтобы читателю было понятно, а прошло через цензуру».

«На это уходило очень много сил – на упаковку своих мыслей в эту подцензурную форму. Никакого вранья, умолчаний немало, непременно. И так проходило через цензуру. Например, важную мысль нужно было поместить в середину абзаца – технология. Нельзя было с той мысли, которая остра, начинать абзац. Нельзя было начинать главку этой мыслью и заканчивать. А надо было где-то между делом, где-то в глубине абзаца».

«Сегодняшняя молодежь просто не в силах понять этого, наверное. Иду я по Стромынке после университета, готовлюсь защищать диссертацию, и думаю, о чем я буду писать дальше. И вдруг на меня снисходит озарение. Я понимаю, что я могу – вот прошло