Прекрасно, милая - Джеймс Чейз

И вот сейчас они стояли лицом к лицу среди снующих туристов в освещенном тусклым светом аквариуме, где, кроме множества других морских обитателей, жили дельфины. Он улыбнулся, взял ее руку в свою сухую лапу хищной птицы и повел из толчеи к относительно безлюдному бассейну, где грустно плавал скучающий осьминог.

— Достала?

Его улыбка была такой же безупречной, как и костюм, но Лана Эванс почувствовала, что он нервничает, и ей стало страшно.

Она кивнула.

— Чудесно. — Страха на его лице как не бывало: словно светофор переключился с красного на зеленый. — Я принес деньги… все без остатка. Тысячу долларов… кругленькая сумма. — Его серые глаза изучали лица туристов у нее за спиной. — Давай.

— Сначала деньги, — еле выдохнула Лана Эванс. Ей было жутко, а от влажного воздуха в гроте она чувствовала дурноту.

— Разумеется. — Он достал из бокового кармана толстый конверт. — Здесь вся сумма. Только сразу не пересчитывай, милая. А то все рот разинут. Где схема?

Ее пальцы сжимали конверт с хрустящими банкнотами; она не могла их видеть, но они были у нее в руках. В какой-то момент она подумала, что он запросто может ее обмануть, но потом решила поверить ему на слово. Денег в конверте было немало. Ей хотелось поскорее закончить опасную сделку. Она протянула ему схему — несколько страничек с запутанными линиями проводов, которые охватывали все щиты осветительной, вентиляционной и охранной систем. Он быстро перелистал странички, искоса наблюдая за осьминогом, который уползал в каменистое укрытие.

— Хорошо. — Он спрятал в карман брюк то, что она для него украла. — Мы совершили весьма удачную сделку. — Он улыбнулся, его грифельно-серые глаза внезапно стали напоминать точки на талом снегу. — Да… еще…

— Нет! — воскликнула она. — Никаких «еще»! С меня хватит.

— Послушай. — Он приподнял руку, пытаясь успокоить ее этим жестом. — Просьб больше не будет. Этого мне вполне достаточно. С тобой было приятно работать, ты все понимаешь с полуслова, ни разу не подвела… Я бы хотел прибавить кое-что от себя… скромный презент. — Он достал из кармана маленький прямоугольный сверток, плотно перетянутый красно-золотой ленточкой с золотым ярлычком, на котором было волшебное слово «Диана». — Возьми, пожалуйста… У такой красивой девушки должны быть красивые руки.

Она взяла сверток, испугавшись столь неожиданного внимания. Крем для рук «Диана» выпускался только для самых обеспеченных дам. Она держала подарок и чувствовала себя едва ли не богаче, чем в тот момент, когда получала от него конверт.

— Не надо… О, спасибо…

— Тебе спасибо, милая, и… счастливо.

Он растаял в толпе, как маленькое доброе привидение: еще секунду поулыбался, а через мгновение пропал. После такого внезапного исчезновения с трудом верилось, что он вообще только что стоял здесь, перед ней.

На его месте возник краснолицый ухмыляющийся толстяк в желто-синей футболке.

— Я Томпсон из Миннеаполиса, — проревел он. — Дельфины-то, мерзавцы, во дают! Впервые такое вижу!

Она посмотрела на него отсутствующим взглядом и подалась в сторону, а затем, убедившись, что ее не преследуют, повернулась и спокойно направилась к выходу, сжимая маленькую баночку из-под крема для рук, в котором была скрыта ее смерть.

Они просочились в Парадиз-Сити поодиночке, тайком, словно крысы, осторожно выползающие на дневной свет.

Сейчас, в разгар сезона, полиция постоянно следила за аэропортом и железнодорожным вокзалом. Полицейские кордоны были также выставлены за пределами города на трех основных автомагистралях. Полицейские, обладающие хорошей зрительной памятью, стояли у разнообразных заграждений и особым тяжелым испытующим взглядом изучали пассажиров, проходящих через контроль. В любой момент могла подняться рука и остановить кого-нибудь из вновь прибывших. Его или ее выхватывали из медленно движущейся очереди и отводили в сторону. Говорилось всегда одно и то же: «Привет, Джек (Чарли, Лулу и т. д.), обратный билет есть? Советуем воспользоваться: здесь тебя не ждут».

В таком же стиле общение происходило на контрольных пунктах автомагистралей, где машины выводили из общего потока и разворачивали назад в Майами.

Полицейские службы предотвращали деятельность в городе преступников всех мастей, оберегая кошельки богачей.

Так что эти четверо стеклись на многообещающий зов поодиночке, соблюдая осторожность: ведь их предупредили о полицейских кордонах.

Джесс Чендлер, не значившийся в списках полиции, прибыл самолетом. Этот высокий красавец-сердцеед безбоязненно направился к контрольному посту, уверенный в том, что его фальшивый паспорт и гладкая легенда, будто он преуспевающий владелец кофейных плантаций в Бразилии, устроят дотошных полицейских.

В свои тридцать девять Чендлер был признан в преступном мире самым хитрым и расторопным. Он играл на своей внешности кинозвезды. Гладкое загорелое лицо, аккуратный нос, пухлые губы, высокие брови и большие темные глаза — все это создавало типаж обольстительного щеголя, уверенного в себе героя-любовника; женщины начали проявлять к нему недвусмысленный интерес даже в той длинной очереди, двигавшейся навстречу жаре и солнцу, которая ждала прибывших за пределами аэропорта.

Двое дежурных полицейских посмотрели на него. Чендлер ответил им внимательным и несколько презрительным взглядом. Страха, который пытались уловить полицейские, в его глазах не было. Они пролистали паспорт Чендлера и пропустили его; он направился к очереди на такси.

Чендлер перебросил портфель из одной руки в другую и усмехнулся. Он знал, что все получится легко… Так и вышло.

Мич Коллинз был куда осторожнее. Он только два месяца назад вышел из тюрьмы, и его фотография была в каждом участке полиции. Несколько часов он раздумывал, как лучше пройти через полицейский контроль так, чтобы не нарваться на ненужные вопросы. И в конце концов решил присоединиться к туристической группе, отправлявшейся из Майами в тур по Эверглейдсу; последнюю ночь перед возвращением в Майами группа должна была провести в Парадиз-Сити. В автобусе, набитом веселыми, шумными после принятого алкоголя туристами, он чувствовал себя в относительной безопасности. У него была с собой губная гармоника. Минут за десять до того, как они должны были подъехать к посту полиции, он начал развлекать ею своих спутников. Инструмент, зажатый в его больших пухлых руках, полностью закрывал лицо. Мич занял место на заднем сиденье вместе с тремя другими здоровяками; поднявшийся в автобус полицейский лишь мельком взглянул на него и сосредоточился на потных, тупо улыбающихся стражу порядка соседях.

Таким образом Мич Коллинз благополучно прибыл в Парадиз-Сити; если бы полиция его узнала, ему немедленно пришлось бы отправиться обратно, ведь он был не просто одним из самых осторожных музыкантов в стране:

Мича Коллинза боялись многие поставщики охранных сигнализаций.

Ему был сорок один год. Пятнадцать лет он провел то в тюрьме, то на свободе. Он был крепким, полным, в его грузном мускулистом теле была заключена огромная сила. Его рыжие волосы начинали редеть, а крупное мясистое лицо покрывали глубокие морщины — след нелегкого опыта. В маленьких беспокойных глазках блестел бойкий живой огонек: это был хитрец, хотя и рисковый малый.

Когда автобус прибыл на станцию, он отвел в сторону гида и сказал, что в день отъезда не придет.

— Я вспомнил, что у меня здесь друзья, — объяснил он. — Можете продать мой обратный билет и деньги оставить себе. Хочу сделать вам приятное.

И прежде, чем гид успел сказать «спасибо», Мич затерялся в толпе.

Джек Перри приехал на своем «олдсмобиле-катласе» с откидным верхом — уже слегка потрепанном, но все еще красивом автомобиле. Он знал, что в дактилоскопической службе в Вашингтоне есть отпечаток его пальца; всего одного — правого указательного: это была единственная ошибка во всей его криминальной биографии, и он носил в себе эту тайну, словно больной, скрывающий, что у него рак. По крайней мере, в полиции не знали, как он выглядит, так что он подъехал к полицейскому кордону с приятным ощущением, что двое дежурных, проверяющие машины, даже не подозревают, что перед ними профессиональный убийца.

Последние двадцать семь лет Перри зарабатывал на жизнь с помощью своего ствола. Он был опытным стрелком и знать не знал, что такое совесть, а человеческая жизнь значила для него не больше, чем жизнь раздавленного на тротуаре насекомого. При этом он транжирил деньги и постоянно был на мели: больше всего в жизни он любил женщин… а на них приходилось много тратить.

Ему было примерно шестьдесят два: невысокий, крепкий, с подстриженными ежиком белоснежными волосами, круглым щекастым лицом, хищными глазками, посаженными под густыми седыми бровями, тонким ртом и приплюснутым крючковатым носом. Одевался он неброско. Сейчас на нем были темно-серый летний костюм, кроваво-красный галстук и бежевая шляпа. Он без конца улыбался — но это была скорее застывшая гримаса, чем улыбка; имей он друзей, они наверняка прозвали бы его «улыбчиком», но дружбу он ни с кем не водил. Это был безжалостный, холодный убийца-одиночка, который ни к кому не испытывал никаких чувств, даже к самому себе.