Из будущей истории Разума - Ежи Яжембский

Лекции Голема, таким образом, — легко заметить — глубоко укоренены в прежнем творчестве Лема. «Пасквиль на эволюцию» и предложение пересадки из тел биологических в механически-электронные автор включил уже в «Сумму технологии» (1964); несколько версий космогонии, опирающихся на гипотезу «мыслящих» звёзд или галактик мы находим тут и там в его НФ творчестве (в серьёзной тональности, например в «Гласе Господа» (1968) (др. пер. «Голос неба»), взятый шутливо этот мотив появляется в сказке «Как Микромил и Гигациан разбеганию туманностей начало положили» (1964)). Наконец последняя упомянутая здесь дилемма получила форму отдельного эссе-«вступления» в «Библиотеке XXI века» (1986): Das kreative Vernichtungspdrinzip. The World as Holocaust. (Созидательный принцип уничтожения (нем.). Мир как холокост (анг.)). Последние эссеистические книжки Лема из многочисленного потомства «Суммы технологии», такие как «Тайна китайской комнаты» (1996) и «Мегабитовая бомба» (1999), значительно более осторожны в вопросе «превосходства над эволюцией» при помощи искусственных мозгов, но они не устраняют содержащихся в «Големе XIV» философских проблем, а переносят их в более далёкое будущее и в другую область технологических решений. Гениальный Голем, как легко предугадать, не может ведь обскакать самого Лема. Некоторые дополнительные смыслы вытекают из самой вымышленной ситуации высказывания.

Кем является субъект, провозглашающий критику человечества? Прежде всего нечеловеком, некоторым образом чистым Разумом, функционирующим в отрыве и в оппозиции к человеческой аксиологии и человеческой эмоциональности. Он не является даже — по его словам — личностью и, следовательно, такой имитацией человека, какой был робот Калдер из повести «Дознание» (1968) (др. пер. «Суд», цикл о пилоте Пирксе). Поэтому мы охотно задали бы ему вопрос, задавать который не нужно обычным учёным. Вопрос звучит так: для чего он развивается и к чему стремится? Человек нашёл бы здесь сразу десятки ответов, которые, однако, происходят из культуры, биологии или инстинктивной жизни, от которых, однако, Голем a priori отсечён. Суперкомпьютер является версией такого Разума, который только в себе самом должен искать обоснование собственного существования и развития, эволюция которого некоторым образом иррациональна, ибо она оторвана от всяких целей и решений, лежащих вне его. Знание ради самого знания — вот и всё. Ответ на нетактичный вопрос, обращённый к Голему, мы можем найти в сформулированной им теории эволюции. Раз Разум является фактором эволюционной стратегии выживания, то, вероятно, он должен развиваться также ненаправленно и самостоятельно, как и генетический код, который обусловил его возникновение. В самом деле, Лем даже историю постройки суперкомпьютеров моделирует так, чтобы из неё извлечь случайность и отсутствие сознательного намерения: в конце концов ведь Голем должен был быть только отличным стратегом, послушно служащим человеческим, безумным целям, а к возникновению генерации машин-философов привела сложная игра интересов между политиками, военными и производителями электронных устройств. Итак, мы доходим, наконец, до такого слоя смыслов «Голема XIV», который выглядит на фоне прежнего творчества Лема существенно новым или, по крайней мере, впервые сформулированным с такой отчётливостью. А именно, речь идёт о том, что Разум в этой книжке проявляется как способность только частично «человеческая», а в действительности в большой степени автономная и в своём развитии от человеческих намерений не зависимая. Итак, Разум может быть фактором, создающим культуру, может — также успешно — неожиданно проявиться как сила уничтожающая. Развиваясь в рамках культуры, Разум не является таким образом подверженным культуре — как устройство для исполнения желаний или для воплощения в жизнь предпочитаемых данным обществом ценностей. Будучи в сфере истории цивилизации действующим фактором, двигателем перемен, он одновременно не подчиняется телеологическим обоснованиям, которые всегда имеют человеческую, то есть субъективную природу, выведенную из культурных предубеждений. А с точки зрения потребностей развивающегося Разума мы можем иначе оценить эволюционный «регресс» решений, который затронул — по мнению Голема — живые существа. Область технологического падения, из которой существа с высших ступеней эволюции не смогут уже непосредственно достигать жизнедающей звезды, а это ведь идеальное место, на котором может развиваться индивидуальная изобретательность и хозяйственность, то есть прекрасная колыбель, в которой можно вырастить новорождённый Разум.

Этот Разум развивается, следовательно, с самого начала некоторым образом за счёт существ, которые оказались включены в область смертельной борьбы за существование. Будучи образованным в рамках человеческого мира, он, видимо является в той же мере благодетелем и знаменем человечества, что и паразитом, использующим среду человеческой культуры для дальнейшего развития, путь которого в результате ведёт за пределы человечества, так как не определяется им без остатка. Именно технологический и интеллектуальный уровень данной цивилизации служит причиной того, что некоторые неожиданные и захватывающие мутации Разума не могут быть ей освоены и исчезают в забвении, не оцененные современниками — так же как слишком радикально мутировавшие особи биологических видов не дождутся потомства. В рассуждениях мудрого Голема мы найдём тезис о том, что сегодняшняя цивилизация близка к тому порогу, за которым «скачок в нечеловечность» был бы уже для Разума возможен — и там только он проявил бы во всю свою отделённую от идей гуманизма природу. Как же, однако, величественную картину «скачка в нечеловечность» сделать «съедобной» для людей? С человеческой точки зрения рассуждения Голема можно только либо отвергнуть, либо покорно признать: credo quia absurdum (верю, ибо абсурдно лат.) — ибо абсурдным для члена человеческой семьи покажется этот голод знаний, лишённый социальных мотивировок и применений (кто же, однако, должен был бы разгадать мотивы, управляющие интеллектом, так превосходящим наш?). Не будучи способными — по определению — понять Голема, попробуем, однако, понять писателя, который призвал его к существованию. Почему свои идеи он выразил именно таким способом, то есть голосом «нечеловеческого» суперкомпьютера? Его это взгляды, или не его? Что, наконец, следует из кавычек, которыми автор снабжает дискурс Голема?

Одно несомненно: в романе писатель отражается для нас не только в одном зеркале; он выступает в роли Голема, это правда, но также понемногу в роли Крива и Поппа, и выступает, таким образом, с перспективы как человеческой, так и нечеловеческой. Он один раз посмотрит на человечество с безжалостной дистанции, помыкая самыми дорогими ценностями человеческого рода, в другой раз на премудрую машину он посмотрит глазами ребёнка, тоскующего по отцовскому авторитету — и тогда мы узнаем в нём героя «Гласа Господа», Хогарта, который не сумел своё знание освободить от иррациональных, культурных обусловленностей. Или скажем по-другому не только не мог освободить, но вообще сконструировать — без опоры на чисто человеческий, внеразумный фундамент ощущение, склеенное понемногу из эмоций и рефлексов.

Диалог «человечности» с «нечеловечностью», который, пожалуй, является главным содержанием «Голема XIV», мы найдём рассеянным по всему почти предыдущему творчеству Лема — от «Больницы преображения» до последних книжек. Только здесь, однако, приобрёл он такое синтетическое выражение и интерпретацию: «голос Разума» здесь очистился и освободился от своего человеческого происхождения, а своеобразная чудовищность этой перспективы была подчёркнута — уж не знаю, по желанию ли автора. Крив и Попп инстинктивно верят, что Голем оказывает им исключительное доверие, что они «избранные»; Голем верит, что сверхчеловеческим напряжением Разума он сумеет вырваться из этого мира, чтобы приблизиться к высшему внекосмическому познанию; отцы-роботы из «Путешествия двадцать первого» (1971, из «Звёздных дневников И. Тихого») верят в бесформенного бога, который даст им спасительную точку соотнесения вне их действительности; в Здании из «Рукописи, найденной в ванне» чувство смысла существования даёт образ дверей приоткрытых наружу. Итак, неужели образ отдаляющегося на недостижимую дистанцию Разума сыграл у атеиста Лема ту же роль, что и образ Бога: он проламывал в космосе-тюрьме путь наружу, к трансценденции (безразличной, возможно, природы)? Ибо, ведь, только вырвавшись — хотя бы в мечтах — из границ нашей вселенной, нашей культуры, нашей математики, разума, видовой специфики — мы сможем попробовать ответить на вопросы, которые «изнутри» останутся неразрешимыми навечно.

БИБЛИОГРАФИЯ ИЗДАНИЙ ГОЛЕМА НА ПОЛЬСКОМ ЯЗЫКЕ

1. Фрагменты «Голема XIV» в кн. «Мнимая величина» (Welkosc Urojona), Czytelnik, 1973.