Бронзовая жужелица - Анатолий Власов

Агейкин, как был обучен или утвердил такой порядок сам — уж не помнил, вдруг прикинул, что, действительно, левый-то упор можно и не трогать.

— Ну-ну, — сказал он Игору. — Это уж ты сам смотри.

На другое утро у жужелки в коробке появились травинка и пара мух: видимо, Игорка, не зная, чем питается насекомое, хотел подкормить его. Понятно было, что есть у него причины не освобождать пока жужелку.

Через три дня ослабевшая жужелка уползла в форточку, посаженная бережно на ее край. А на кофточке Тани появилась плоская бронзовая копия жужелицы.

Произошли кое-какие события и в других личных делах Игорки. Раз он появился на работе с припухшей губой и не очень чтобы ярким, но все же заметным подтеком под глазом.

— Хм, — удивился Агейкин. — Кто-то достал… Видно, тоже не обижен ростом. Синевицу, значит, схлопотал?

— Рассчитывался, — буркнул Игорка.

Однако эти расчеты потребовали некоторого участия и его, Агейкина, прогулявшегося по указу своего начальника до участкового инспектора милиции. Игорь Егоренков, как уяснил там Агейкин, сводил счеты со своими бывшими приятелями, а точнее — они с ним. Драчка вышла на танцах, и внешне все выглядело как элементарное нарушение общественного порядка.

Участковый, молодой и вообще-то зеленый, потребовал категорически вытащить Игорку на обсуждение, так сказать, применить к нему меры общественного воздействия. Агейкин возразил, участковый стал настаивать, мастер вскипел:

— Ты чего на меня кричишь? Чего кричишь? — хотя кричал-то именно Агейкин. — Я знаю, что делать. Ты мне тут не диктуй, тоже мне, диктатор! Я за парня больше твоего отвечаю, понял? Я знаю, как с ним надо!

Конечно, с Игорной пришлось поговорить, но парень все еще не выходил на откровенность, хотя выслушал Агейкина внимательно.

В ту же пору заметил мастер, что стала подмывать парнишечку какая-то маята. Если бы из-за лаборантки Тани — так нет, судя по всем признакам, у них складывалось хорошо, хотя по-прежнему за столовским обедом наши киповцы сидели порознь от химичек, но не надо было иметь особую прозорливость, чтобы видеть, как перестреливались они через тарелки глазенками. Да и жужелица медная не уползла с Таниной кофточки.

На верстаке у Игорки появились книжки. Агейкин полистал их. Парнишка был занят делом, но на руки старшего поглядывал. Были два учебника физики, в одном закладкой из алюминиевой хрусткой фольги был обозначен раздел «Рычаги», а в другом, техникумовском учебнике, — «Магниты». Обе книжки были из заводской технической библиотеки.

— Записался, что ли? — полюбопытствовал Агейкин.

Игорка тряхнул кудрями.

— Или в техникум надумал? Подзубрить…

Тот пожал плечом, не оставляя работы, продолжая карябать надфильком железную скобу.

Агейкин отошел, потому что никогда не любил торчать над душой у работающего человека, а уж Игорке-то и вовсе нечего навязываться с расспросами.

Еще заметил он, что появилась у работничка особая любовь к медным всяким деталям, ну и к сплавам ее — что к латуни, что к бронзе. Такие-то детали в приборах и истирались, может, больше, и подделывать их, а то и менять вовсе, приходилось чаще. Может, из-за мягкости сравнительной, из-за уступчивости этот металл больше стал притягивать Игорку или из-за блеска?

Не распространялся на такие темы Игорка.

Это вон Оленька щебетуньей была, с тою в мастерской все говорок ходил, и Агейкин все знал и весело ему было, а уж где заминка у девчонки случалась или, наоборот, где летучее что выходило — она все выговорит. А тут молчун. Да всяк по-своему живет…

Агейкин подсунул, ненароком вроде бы, справочники, заложив, где надо, обрезком жести. В свободную минуту Игорка долго листал пособие, а как наткнулся на закладку, так и увяз носом в странице.

Дело в тот раз что-то стопорилось, и он вынужденно отложил книжку, однако попросил домой. Справочник был его, Агейкина, собственностью, и мастер более по привычке — был он по возрасту осе-таки прижимист — разрешил взять всего на вечер.

Утром Игорка, возвернув справочник, спросил:

— А эвердур[1] у нас тоже есть?

— Поискать — найдется.

— И томпак[2]?

— Тоже есть. И полутомпаки есть. У меня много кое-чего есть, И мунц…

— Свинцовая латунь? — Парнишка, видно, хорошенько проштудировал справочник.

— Да. Тебе что именно надо?

Игорка посмотрел как-то растерянно и ответил:

— Да нет. Я так.

Однако Агейкин посчитал нужным сказать, что кое-что подкопил из дефицитных материалов, держит в угловом железном шкафчике, а ключ — вот он, в ящике верстака. Порассуждал еще, что листовая латунь и бронза на заводе не используются в технологии, равно как и прутки и бронзовая проволока, а в его деле бывает подчас в них нужда, И пружинные бронзы нужны, и мягкие, и вообще мало ли что может потребоваться?

— Что надо — бери, — сказал Агейкин, хотя прежде-то все дефицитное выдавал только сам, чуть не с меры да не с весу.

Работа у них в мастерской все вроде бы лучше налаживалась, и Агейкин начинал видеть в Игорке толкового помощника.

Ну, может, помедлительнее Олечки. Иной раз и задумывается над разобранным механизмом подольше бы, чем следовало, но все это пустяки, Во всяком случае, — как бы ни была хороша Оленька, а своего-то она ничего не выложила.

Утром следующего дня, дожидаясь прихода Игорки, Агейкин приметил, что ключиком пользовались.

Запасы, видимо, были просмотрены, причем основательно, потому что в шкафчике того порядка, которого придерживался мастер, уже не оказалось. Большого труда определить, что искал Игорка, конечно, не составляло. Да и след он оставил: от мягкой бронзовой пластины, которой и имелось-то у Агейкина с сорочий хвост, был отрезан кусок.

Вздохнув, Агейкин закрыл кладовое место и сел за верстак.

Тут и помощник прибежал — из минуты в минуту. Может, после долгого по ночи гуляния заспался, мамка ушла на работу, не разбудив, то и торопился. Или еще что-нибудь подобное было.

Он сразу же принялся за работу, торопливо несколько, может, чувствуя неловкость за постоянные свои такие вот притирочные подходы.

Агейкин улыбнулся себе и себе же подмигнул: «А ничего, Игорка человеком стает». Конечно, ни разу за год-то таким вот приходом не упрекнул парня, знал потому что: формально все у него правильно, а молодые свои права любят отстаивать именно формально. Что его, Агейкина, правило не перенял выученик — не отругаешь. И вообще мастер давно не ругался. Ну, вначале пришлось, покрикивал. Не много, раза, может быть, три. А потом после такого напору недели по две не контачило с Игоркой. И приструнил себя.

— Как жизнь молодая? — спросил сегодня.

— О-кей! — ответил Игорка.

— Ну-ну! Это ладно.

На глазах повеселел парнишечка. И с Таней у него все на лады вроде пошло.

А вечерами все оставался и засиживался подолгу. К стопке библиотечных книжек еще добавились — горка целая вышла. Все копался в них в незанятое время Игорка, что-то выписывая, вычерчивал да высчитывал. И рисовал еще. Бегло так, коротко. Черкнет, черкнет в блокнотике, посмотрит, подумает да и отложит. Раз шел Агейкин к сверлилке, парень задумался над распахнутой блокнотной страницей. Глянул мельком — огромная жужелица прорисована, стремительная, изящная такая, как лодочка узкая. И красиво смотрится. А рядом — мелкие ее изображения: с распахнутыми все крылышками, с разными все поворотами. И еще приметил он, что в главном-то рисунке, кроме контура, внутри его, как чертежик какой, — пружинки, штифтики, оси…

Дня через три или четыре, утром же, выискивая что-то на верстаках, переложил Агейкин капроновую крышку, которыми хозяйки закрывают стеклянные банки, и под нею нашел заготовку из той самой бронзы, которая была у него позаимствована. Судя по всему, изготовлялось то прорисованное в блокноте насекомое.

То же изящество, тот же узкий корпус, длинная красивая головка. Но было это будущее изделие чуть крупнее прежних, миллиметров двадцать пять длиною, шириной в семь, — так на глаз определил Агейкин. Однако почему-то обработка была грубоватой, уже и молоточком поколочена; лодочка вроде получается, но с какими-то ламельками по бокам вместо ножек…

Агейкин, рассмотрев все, закрыл заготовку той же синеватой капроновой крышкой и, признаться себе, в работе забыл о ней. А в следующее утро вспомнил, зная, что Игорка вновь оставался, поднял крышечку. Жужелка, к удивлению его, была нарушена: и дырочки в ней оказались, и ламельки кверху отогнуты, и вообще… То ли не приглянулось Игорке, то ли… Агейкин вертел заготовку, вертел да и вспомнил тот рисунок и чертежики в нем… И осенило мастера, догадка пришла, что не порушенное это изделие, что и не жужелица это вовсе (вот почему без изящества), а поддон, основа только, настоящее шасси, рама, что ли, на которой и будет размещаться все пружинное и рычажное хозяйство, которое прорисовано было Игоркою в его блокнотике. Тогда и понятно стало, зачем выгибы, дырочки и вообще вся затея, хотя предположить трудно было конкретно, — какая дырочка, какой пенечек для чего предназначены. Выходило, что задумана жужелица была объемною и с механическим каким-то устройством.