Жил-был - Святослав Логинов

Но на этот раз Цуенбаев тоже задержался допоздна. Олег услышал в кабинете шум, словно там двигали мебель, потом сдавленное восклицание. Дверь приоткрылась, и Цуенбаев позвал его:

- Олег, вы не поможете мне немного?

Оказывается профессор пытался передвинуть огромный шкаф, набитый книгами, оттисками статей и старыми отчетами - тем научным хламом, что годами скапливается в любом НИИ. Сдвинуть шкаф было не под силу даже двоим, и Олег принялся разгружать полки, время от времени отбегая к установке, чтобы поправить начавшую бить мешалку или провести замеры.

Вдвоем им удалось вытолкать пустой шкаф в коридор и сдвинуть к стене широкий письменный стол, освободив таким образом почти весь кабинет. Все это время Савервальда не покидало ощущение неуместности происходящего.

- Прекрасно, - сказал Цуенбаев, когда посреди кабинета остался лишь старый, до пролысин вытоптанный ковер, - это, Олег, вам незапланированное открытие, называется: ковер-самолет.

Цуенбаев проговорил что-то, рассыпавшееся цепочкой гортанных звуков, и ковер плавно поднялся на полметра вверх. Савервальд, чувствуя подвох в голосе руководителя, заглянул в просвет. Там не было ничего, кроме ржавой кнопки, вдавившейся в линолеум. Цуенбаев присел на корточки, нажал руками на середину ковра. Вниз посыпалась пыль, ковер выгнулся, сопротивляясь, но все же профессор прижал его к полу.

- Старая вещь, - сказал Цуенбаев, отпустив ковер, - летать уже не может. Ни грузоподъемности, ни высоты. Но явление демонстрирует. Вам ведь больше ничего не надо? Вот и изучайте.

- Откуда он у вас? - выдавил Савервальд.

- Наследство. Прабабка была мастерица. Говорят, она и выткала. А мне ковер от бабушки достался. Память. Так что я его не насовсем дарю. Как изучите - вернете.

- А почему вы сами за него не взялись? - спросил все еще не вышедший из шока Савервальд.

- У меня взгляды старомодные. Я полагаю, что на ковре-самолете надо летать, а если он не летает, его надо на пол постелить. Но если хочется, то можно и изучать. Заклинания я перепишу, а остальное сами как-нибудь. Завтра я в отпуск ухожу, можете обосноваться в моем кабинете.

Домой Савервальд шел переполненный странными детскими мечтаниями. Словно наяву он слышал завистливые поздравления коллег, видел заголовки своих статьей в "Журнале физической химии" и с особым удовольствием представлял физиономию Джорджа Лаунда, читающего эти статьи.

Англичанин Джордж Лаунд был, сам того не зная, проклятьем Олега Савервальда. Пятнадцать лет назад Савервальду попалась одна из лаундовских работ, и он поразился простоте методик и очевидности выводов. Статьи Лаунда были написаны блестящим живым языком, и в них англичанин щедро разбрасывал гипотезы и предположения. Савервальд с восторгом взялся за проверку одного из этих предположений, провел серию опытов и получил совершенно не те результаты, что ожидал Лаунд. Некоторое время Савервальд мучился, не зная, что предпринять, пытался повторять эксперименты, поджимал допуски в нужную сторону, хотя и понимал, что так поступать не следует. А потом из печати вышла новая статья Лаунда. Бывалый физхимик тоже получил парадоксальные результаты, но не испугался их, а опубликовал, выдав попутно новый фонтан идей. Аспирант Савервальд взвыл от обиды и разочарования и кинулся вдогон. С тех пор прошло пятнадцать лет, но Олегу так и не удалось обойти Лаунда, ведь тот начинал проверку гипотез сразу, едва они появлялись, а Савервальд лишь через полгода, когда лаундовская статья добиралась к нему.

"Но уж теперь-то Джорджу придется потесниться!" - фантазировал Савервальд. Сладкие мысли бежали плавной чередой, Савервальд пытался остановить их, вернее, перевести на другие рельсы, резонно рассуждая, что следующая статья никакого отношения к физхимии иметь не будет, и не о Лаунде теперь речь, а о Нобелевской премии, но мечты упрямо возвращались утереть нос англичанину казалось приятнее.

Савервальд привычно зашел в универсам, привычно купил кефира, булки и колбасы, привычно приготовил дома ужин. И все-таки, это была совсем другая жизнь, в которую вторглось чудо - сиречь незапланированное другими открытие. Великое открытие. ВЕЛИКОЕ. _В_Е_Л_И_К_О_Е_!..

Наутро Савервальд первым прибежал в институт. Ключ от цуенбаевского кабинета приятно тяготил карман. На свою установку Савервальд и не взглянул, сразу заперся в кабинете и произнес вытверженные за ночь заклинания. Ковер послушно взмыл и остановился в полуметре над полом. Савервальд надавил ладонью, пытаясь, как делал вчера профессор, прижать ковер к полу. Ковер сопротивлялся словно магнит, когда его подносят к другому, большему магниту.

"Явно какое-то поле, - решил Савервальд. - Гравитацию пока оставим, возьмемся за электричество и магнетизм."

Савервальд запер кабинет и побежал к физикам, клянчить приборы.

Магнитного поля у ковра не оказалось, а наэлектризован он был не больше, чем и полагается пыльному ковру. Как управляться с гравитацией, Савервальд не знал. Смутно вспоминалось описание прибора с массивными шарами и пружинными динамометрами. Где их взять, эти шары? Пришлось засесть за книги.

Новую атаку на ковер Савервальд проводил во всеоружии современной теории, но столь же безрезультатно. Никаких гравитационных эффектов ковер не проявлял, он всего лишь навсего летал вопреки гравитации. Из всех величин удалось замерить лишь подъемную силу (22,032 плюс-минус 0,001 кг) и высоту полета (53,0 плюс-минус 0,5 см). Но ведь ясно, что это цифры случайные, у исправного изделия они совершенно другие.

Тогда Савервальд временно оставил ковер в покое и взялся за волшебные слова. Он пытался поднимать в воздух ковры ручной и фабричной работы, паласы и даже пестрядинные половики, но те мертво пластались по полу, как и полагается добропорядочным тканым изделиям. Наконец Савервальд решился показать заклинания филологам. Здесь его ждало разочарование: таинственная абракадабра, поднимавшая ковер в воздух, оказалась варварски искаженной неумелым произношением сурой корана. А краткое "Аллах акбар", опускавшее самолет на землю, означало всего-навсего "милостив Аллах". Филологический путь обернулся тупиком, ведь ни у кого из правоверных мусульман еще не взмывал в небо во время намаза его молитвенный коврик.

Одно время в профессорском кабинете появился мощный бинокулярный микроскоп, а письменный стол заполонили книги по ковроткачеству. Основа ковра оказалась - редкое дело! - джутовой, а нити утка шелковыми, шерстяными и из хлопчатой бумаги. Для каждого сорта нитей Савервальд насчитал по восемь выкрасок. Частота переплетения тоже вызывала уважение, хотя, если верить справочникам, современные двадцатичелночные станки дают и больше.