Солдаты афганской войны - Сергей Бояркин

— Смотрите сюда. Вот так уложены стропы. Когда ты летишь вниз, они расправляются, — он потянул за концы проволоки и, действительно, из синусоиды она вытянулась в ровную линию. — Видите? Им ничто не мешает! Ну что может быть проще?! Не берите в голову — система самая дубовая — тут в принципе ничего не может произойти!

Наконец подошла наша очередь садиться в самолет. Когда он набрал километровую высоту, открыли боковую дверь и по команде: «Приготовился!.. Пошел!» — в дверь по одному стали нырять впередистоящие.

И вот уже я стою у края раскрытой двери, где за порогом — ослепительно белый провал в бездну. Сердце взволнованно колотится. Налетающий страх перед неизведанным сковывает все тело: «А вдруг не раскроется?! Тогда через какие-то секунды меня не будет!»

— Приготовился!.. Пошел! — я с силой отталкиваюсь ногой от борта. Мощный поток воздуха ударяет мне в бок и сносит назад. И почти сразу — тишина, только доносится затихающее урчание удаляющегося самолета. Еще несколько секунд мои внутренности находятся словно в подвешенном состоянии, а в голове только одна мысль: «Когда же? Когда?»

И наконец — динамический удар! Осматриваю купол парашюта: — Все нормально! — Я улыбаюсь — хочется петь песни.

После успешного приземления мы, счастливые покорители неба, идем по заснеженному полю и с восторгом наперебой рассказываем друг другу о пережитых чувствах.

Через день прыгнули еще два раза, а вечером организовали по этому поводу грандиозное застолье. На том парашютная эпопея и завершилась.

Однако, в то же самое время на моем учебном фронте складывалась чрезвычайно тревожная обстановка. Науки мне давались с трудом. Бесчисленное множество сложных формул никак не могли уместиться в моей недостаточно одаренной голове, где значительное место отводилось мыслям о симпатичных девушках, которые не имели решительно никакого отношения к точным наукам. И если раньше в школе я без особого труда и даже с увлечением решал задачки по математике и физике, то здесь, где в расчетах без конца приходилось оперировать градиентами, дивергенциями и тензорами, способностей мне явно не хватало.

В общаговской комнате вместе со мной жил Сергей Смирнов — круглый отличник, один из лучших студентов среди физиков нашего курса. Я не переставал удивляться, как он мог за вечер, всего за один присест, не напрягаясь и даже получая удовольствие, решить целую кучу задач из курсовой работы, тогда как я после долгих втолковываний с трудом врубался только в суть постановки задачи. В сравнении с ним я представлял собой жалкий, умственно неполноценный субъект. И даже честно списав правильное решение, я отдувался, долго пыхтел, но никак не мог ответить что-нибудь вразумительное преподавателю, принимающему курсовую работу, стоило ему только ткнуть пальцем в любую из формул в моей тетрадке и поинтересоваться: «А это откуда взялось?»

Все полтора года, пока я учился в университете, мое положение как студента было весьма шаткое. По успеваемости в группе я прочно занимал последние места, зато всегда числился первым кандидатом на отчисление. Перед каждой сессией я со страхом загадывал: «Сдам — не сдам?.. Только бы сдать эту сессию, а дальше обязательно возьмусь за ум и как-нибудь доучусь».

Первую сессию я с трудом, но все же сдал на одни трояки. Вторую сессию еле-еле перевалил, и то благодаря тому, что на экзаменах заранее метил самые легкие билеты, заучивал их и, таким образом, на пересдачах с грехом пополам натягивал на спасительные тройки.

На зимней сессии второго курса свершилось то, что должно было свершиться так же верно, как и верен первый закон Ньютона: экзамены по всем дисциплинам я прошел ровно на одном дыхании — завалил все подряд. Этого я боялся, но отвратить злой рок было не в моих силах. На пересдачах преподаватели, выслушав мои невнятные ответы на экзаменационные билеты, умело списанные со шпаргалок, лишь дули щеки, озадаченно водили бровями и, посоветовав готовиться серьезнее, возвращали мне пустую зачетку. Я уходил весь в печали.

Да, карьера ученого-физика у меня явно не складывалась, и я был отчислен со второго курса за академическую неуспеваемость как безнадежный.

Родители, узнав о случившемся, были в шоке:

— Ну что, отучился? — убитым голосом спросил отец. — Куда теперь? Ты подумал? А?.. Позор-то какой! Стыдно будет на работе сказать, — лицо у него было мрачное и уставшее. — В армию теперь заберут. На два года!.. Все забудешь, уже ни в какой институт не поступишь… Все друзья к этому времени будут работать — деньги зарабатывать, а ты все еще у нас с матерью на шее сидеть будешь, — и выразительно похлопал себя по загривку. — Бестолочь! Тьфу!.. Мы с матерью так хотели, чтобы дети были с высшим образованием, чтобы могли ими гордиться. Все для вас делаем… Ну скажи, Сергей, ну как так можно?

Мне и самому было тошно — мечты юности рушились и надвигались не лучшие перемены. Теперь я не видел кем стану в будущем, чем буду заниматься и эта неопределенность терзала и угнетала меня. Два месяца после отчисления я ходил сам не свой — мрачный и подавленный, пока решение призывной комиссии не внесло ясность в мою дальнейшую судьбу.

Проводы

Я бодро зашагал в гастроном: надо было закупить водки, вина и кое-чего на закуску — то, без чего невозможны полноценные проводы в армию.

В общаговской комнатушке сразу собралась подходящая компания — человек десять — одни парни. Гремел магнитофон. Тут же, распечатав бутылки с водкой, ее разливали по граненым стаканам, спертым из студенческой столовой. Все громко и весело шутили на армейские темы.

Среди присутствующих в армии отслужил только один Хыц — монгол по национальности. Он был невысокого роста, но крепкого сложения и с кирпичными бицепсами. Хыц был всесторонне одаренным: хорошо рисовал, играл на гитаре и пел, и голова у него была секучая — учебу тянул без больших усилий. Но армия наложила особый отпечаток на его характере — иной раз с ним было опасно шутить.

Однажды, подвыпив, он учинил драку с двумя своими приятелями, с которыми проживал в одной комнате — оба потом ходили с выразительными лиловыми фингалами под глазами. На следующий день после драки, зайдя в нашу комнату, он сожалел, что так получилось. Драки среди студентов случались чрезвычайно редко, поэтому с того раза я к Хыцу стал относиться с некоторой настороженностью.

Об армии Хыц вспоминать не любил, но в общей суматохе застолья кто-то его подзадорил:

— Хыц, вот скажи, что тебе дала армия?

Он задумался на несколько секунд и серьезно ответил:

— Знаешь, до армии я не смог бы убить человека. А теперь могу… Армия вообще ничему путному не научит. Лично я только раствор месил, да кирпичи ложил. Какая в стройбате служба? Я и автомата-то в руках не держал — только лом да лопату.

Все продолжали громко общаться, ковыряли вилками в дешевых консервах с рыбой в томатном соусе, курили и гасили окурки прямо в опустевших консервных банках.

Хыц, плеснув в стаканы себе и мне водку, отвел меня в сторону от стола и, глядя на меня исподлобья, словно предвидя мою будущую судьбу, сказал мрачным тоном:

— Серега, когда тебя будут бить… сразу дерись.

— Это… как?.. — не совсем понял я совета. В голове ходил легкий хмельной туман.

— А вот так, — продолжил Хыц. — Дерись, дерись, дерись до последнего — отстанут, а не сможешь — смейся, будто тебе все равно. Тогда быстрей отстанут, — и чокнул свой стакан о мой. — Ну, давай — за Советскую Армию! — осушив стаканы до дна, мы, пошатываясь, вернулись к столу.

— И с чего это меня будут бить? — недоумевал я про себя. — Я же буду служить в десанте, а он-то в стройбате был, а там конечно — бардак! Тоже мне, сравнил!

— Ну, Серега, как говорится — с почином! Ты, как-никак, первым проторишь путь в армию, — широко улыбаясь, поднял свой стакан мой друг Иванов Сергей.

— Но лично меня туда никаким калачом не заманишь! Ни в какие войска! Я уж лучше еще здесь поучусь!

Иванов был большим любителем выпить, а также непревзойденным мастером разыграть товарищей. С физфака Иванова выперли еще на прошлой летней сессии за сплошные двойки. Стать твердым троечником — было пределом его мечтаний. Сложные формулы, описывающие разнообразные природные явления, но совершенно ненужные в повседневной жизни, да к тому же отнимающие драгоценное личное время на их «прорубание», тяготили и угнетали его в той же степени, что и меня. Несмотря на это, страстное желание восстановиться через год в правах студента-физика и победно окончить университет владело всеми его помыслами.

Еще в ноябрьский призыв его пытались взять «под ружье». Получив первую повестку, где ему предписывалось рано утром явиться в военкомат, чтобы пройти медицинскую комиссию на годность к службе, Иванов понял, что на него началась охота. Эту повестку как, впрочем, и все последующие Иванов, неприлично ругаясь, изодрал в клочья и выбросил, а сам удвоил бдительность.