Мустай Карим - М Гайнуллин

Переведенные на многие языки повести "Радость нашего дома" и "Таганок" пo праву завоевали признание многонационального советского читателя. В 70-е годы писал автобиографическую повесть "Долгое-долгое детство", также пользующуюся большой любовью читателей. Вошедшие в книгу "Навстречу восходящему солнцу" и рассыпанные, подобно золотым россыпям, на страницах цент-ральпых и республиканских газет и журналов десятки литературно-критических и публицистических статей поэта могут служить образцом для критиков и журналистов.

Многие произведения М. Карима переведены па языка народов СССР И на иностранные языки. Отдельными книгами вышли его произведения на русском, украинском, аварском и других языках.

Член Союза писателей СССР с 1940 года.

НА БАШКИРСКОМ ЯЗЫКЕ

Отряд тронулся. (Совместно с В. Нафиковым). Стихи. Уфа, 1938, 76 стр.

Весенние голоса. Стихи и поэмы. Уфа, 1941, 80 стр. Мой конь. Стихи. Уфа, 1943, 40 стр.

Стихотворения. Уфа, 1945, 38 стр.

Воз "ращение. Стихи. Уфа, 1947, 72 стр.

Стихи и поены. Уфа, 1948, 212 стр.

Радость нашего дома. Повесть. Уфа, 1951, 98 стр. Второе издание. Уфа. 1953, 108 стр.

Избранные произведения. Уфа, 1951, 336 стр.

Весенняя земля. Стихи. Уфа, 1951, 48 стр.

Европа - Азия. Цикл стихов. Уфа, 1954, 56 стр.

Вьетнам рядом. Путевые заметки. Уфа, 1956, 88 стр.

Стихи и поэмы. Уфа, 1958, 250 стр.

Таганок. Повесть. Уфа, 1962, НО стр.

Пьесы. Уфа, 1963, 242 стр.

Реки разговаривают. Стихи и поэмы. Уфа, 1961, 152 стр.

Когда прилетели журавли. Стихи. 1964, 126 стр.

В ночь лунного затмения. Трагедия. Уфа, 1965, 82 стр.

В ту или эту сторону? Рассказы для детей. Уфа, 1965, 22 стр.

Избранные произведения, том 1. Стихи, поэмы, сказки. (Предисловие Н. Наджми). Уфа, 1966, 390 стр.

Избранные произведения, том 2. Пьесы и повести. Уфа, 1966, 572 стр.

Страна Айгуль. Пьесы. Уфа, 1968, 96 стр.

Произведения и 5-ти томах. Т. 1. Стихи. (Предисловие Г. Хусаинова).Уфа, 1971,288 стр.

Произведения. Т. 2. Стихи, поэмы, сказки, либретто. Уфа, 1971, 288 стр.

Произведения. Т. 3. Пьесы. Уфа, 1972, 432 стр.

Произведения. Т. 4. Пьесы, повести, рассказы. Уфа, 1972, 416 стр.

Произведения. Т. 5. Статьи, очерки. Уфа, 1973, 420 стр.

Черные воды. Поэма. Уфа, 1974, 18 стр.

Долгое-долгое детство. Повесть. Уфа, 1976, 262 стр.

НА ТАТАРСКОМ ЯЗЫКЕ

Стихотворения. Казань, 1948, 48 стр.

Радость нашего дома. Повесть. Казань, 1954, 104 стр.

В полдень. Стихи. Казань, 1958, 150 стр.

Таганок. Повесть. Казань, 1966, 82 стр.

Стих" и поэмы. Казань, 1977, 352 стр.

НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Цветы на камне. Стихи. Уфа, 1949, 94 стр.

Радость нашего дома. Повесть. М., 1952. Второе издание, 1953; третье издание, 1954.

Весенние голоса. Стихи. М., 1954, 96 стр.

Избранное. Уфа, 1955, 144 стр.

Я - россиянин. Стихи. М., 1956, 32 стр.

Лунная дорога. Стихи. М" 1958, 110 стр.

Стихи и поэмы. (М. Карим: Коротко о себе). М., 1958, 224 стр.

Реки разговаривают. Стихи и поэмы. М., 1964, 160 стр.

Избранная лирика. (Предисловие К. Кулиева). М., 1965, 32 стр.

Берега остаются. (Предисловие Р. Гамзатова). Стихп. М., 19", 192 стр.

Повести. М., 1969, 260 стр.

Избранные произведения в 2-х томах. Т 1. Стихи, поэмы. Сказки. Уфа, 1969, 336 стр.

Избранные произведения. Т. 2. Пьесы, статьи. Уфа, 1969, 496 стр. Огненные берега. (Предисловие Г. Хусаинова). Стихи и поэмы. Уфа. 1971, 160 стр.

Годам вослед. Стихи и поэмы. М., 1975, 176 стр. Жду вестей. Стихи и поэмы. М., 1976, 192 стр.

ПО ТУ СТОРОНУ ОГНЯ

Один из персонажей повести "Долгое-долгое детство", рассказывая у ночного костра о своей жизни, говорит: "Вон, по ту сторону огня моя юность стоит... Совсем будто здесь. Да только между нами... костер. Между нами прожитая жизнь".

Нечто подобное звучит и в самой интонации прозы Мустая Карима.

"Совсем будто здесь" картины детства будущего поэта, своеобразный аульский быт, еще сохраняющий все давние обычаи и традиции, но на самом-то деле все это уже - "по ту сторону" пережитого с тех пор, отделенное пляшущими языками пламени огромной войны, отороченное трауром невозвратимых потерь, густо припорошенное ранней сединой, увиденное, если вспомнить слова другого поэта, "сквозь увеличительные слезы"- слезы не только горя и боли, но и немеркнущей благодарности тем, с кем рядом рос: "Сколько из них отдавали мне свое тепло, свой свет, свою силу? От самых первых моих друзей-сверстников и до сегодняшнего дня..."

В только что процитированных словах легко узнаваем "предтеча" прозаика Карима - поэт Карим, тот, что писал:

Я путь определяю не по звездам,

А - как по звездам - по глазам людей...

Гляжу в глаза, чтобы с пути не сбиться,

Чтоб в песне не солгать, не ошибиться...

(Перевод Е. Николаевской)

Слова, сказанные в стихах Карима, о любви к "домику неприметному на тихом дальнем берегу" оказались не декларацией, а предвестием повествования о родном ауле и, как говорится во вступлении к "Долгомудолгому детству", о "судьбах людей, с которыми... вместе жил или прошел кусок пути".

Хотя в том же предисловии автор считает нужным оправдаться перед читателями за то, что в книге "многовато... говорится о смерти", в повести решительно преобладают и светлые краски, и люди, которые даже в трудное время способны "выискать в пучке лишений росточек радости, в горсти горечи - крупинку сладости".

Так, "посередине - то солнечной, то ненастной, то цветами покрытой, то метелью повитой - поляны... жизни" рассказчика стоит его Старшая Мать - повитуха и величайший нравственный авторитет аула, женщина редкостного житейского такта. Точно так же, как не пустеет ее "волшебный карман", откуда для мальчика возникают "разные вкусные вещи", не оскудевает и ее доброта, распространяющаяся далеко за пределы собственной, живущей еще по законам шариата семьи. Она всегда готова прийти на помощь соседям делом или своевременной, ненавязчивой подсказкой.

Эпической мощью и страстностью отличается Марагим, великий трудолюб: "За плетень возьмется - плетет красиво, как девушки кружева вяжут. Стог мечет - стог у него стройный, как церковный купол, вырастает. Оконные ставни, изготовленные и покрашенные им, издалека улыбаются". Перед силой же любви его и Ак-Йондоз отступают даже строжайшие аульские приличия, смолкает змеиный шип сплетни. Все против этого "беззаконного" счастья - и семейные узы обоих, и война, на которой погибают и муж Ак-Йондоз, и богатырь Марагим, но любовь эта становится легендой и одаривает даже "посторонних", ибо, как вспоминает свое собственное тогдашнее состояние рассказчик, "быть свидетелем счастья - тоже, оказывается, счастье!".

А первый урок благородства и доброты, превозмогающих жестокие веления вековых обычаев, дал мальчику "кавказского царя несчастный сын", жестянщик Исабек, придумавший себе эту головоломную родословную, чтобы скрыть свой "постыдный"- а на самом деле, самоотверженный!отказ убить своего "кровного врага", обрекший его на добровольное изгнание.

Что же касается ровесника рассказчика - Асхата, пропавшего на войне без вести, то этот, по уличному прозвищу, Рыжий Комар словно бы завещал приятелю свою неуемную фантазию и страсть к стихотворству, к острому слову, за которую уже в детстве не раз поплатился.

Если в "Долгом-долгом детстве" совершенно явственно проступает автобиографическая основа, то в более поздней повести "Деревенские адвокаты" сам рассказчик отступил на второй, если не на третий, план, можно сказать - затесался в толпу жителей аула Кулуш, редко-редко подавая отчетливо самостоятельные реплики, и даже однажды лукаво "отмежевался" от себя самого, с напускной почтительностью сообщив о том, что на похороны одного из героев приехал "довольно известный писатель Муртай Карам".

Мустай Карим прямо-таки с наслаждением отдается здесь стихии народной речи, вроде бы незатейливого повествования о том, о сем, которое, на поверку, с самой простодушной миной подступается к проблемам и заботам вовсе не пустячным, будь то "дела давно минувших дней", "аукающиеся" и поныне, или самая живейшая злободневность.

Жизнь трех ровесников, былых аульских мальчишек, Кашфуллы, Курбангали и Нурислама теснейшим образом переплетена не только с судьбами соседей-односельчан, но и со всем, что происходило в стране.

Прозвище Адвокат сначала, еще в школьные годы, получил только Курбангали, вступившийся за товарища перед учителем. В той же роли мы видим его и позже, в обстоятельствах куда более драматических - например, когда по злому навету произошел семейный разлад у Халфетдина с Сагидой.

"...Чтоб у замахнувшейся уже беды руку отрубить - такое лишь пророкам посильно",- с неиссякаюшей благодарностью вспоминает десятилетия спустя Халфетдин. Тщедушный Курбангали, над которым за малый рост добродушно подшучивают в ауле, на пророка нимало не похож, но это ничуть не мешает ему вновь и вновь бесстрашно вставать на пути "замахнувшейся уже беды".

Под стать ему в этом и старые приятели - и суровый Кашфулла, и веселый Нурислам, некогда совершенно случайно получивший кличку Враль и с тех пор постаравшийся ее "оправдать": "другим на пользу врал, в утеху лукавил".