Пропавший - Геннадий Башкуев

Отогревшись у разбитой, с треснувшей плитой печки, напившись кипятку — заварки в доме не оказалось, — Жорик, поразмыслив на трезвую голову, решил бросить пить и вспомнил о предложении Базарова.

Но работалось в бригаде без души, без интереса. Топором махать за копейки и обезьяна может. Невыносимей стало зимой, когда на январском морозе сколачивали из жердей кормушки. Кормушек требовалось много — для всех отар. В лесу трудились с утра, а вот с обещанным обедом запоздали. Всем хотелось горячего. Жорик вдобавок обморозил щеку и под удивленными взглядами товарищей поспешил домой. И уже до первого тепла не вышел, сославшись на болезнь. По вечерам слушал приемник, батарейка садилась, трудно было что-нибудь разобрать, да это было и неважно.

После стригальной кампании Жорик принял нагульную отару. Прежний чабан внезапно слег в больницу, охотников тотчас не нашлось, а тут подвернулся огрызающийся от насмешек Нуров, болтавшийся у конторы. Словом, председатель не возражал. Пасти овец казалось Жорику занятием необременительным, особенно на нагульной отаре. Возможно, впечатление это сложилось тут же, у крыльца правления, из разговоров с чабанами, которые после стрижки получали расчет за весь год — кучкой, даже с вычетами это выглядело внушительно. Да и сами чабаны, получив деньги, склонны были забыть трудную зимовку и постоянный недосып во время окота овцематок. А главное, расписывали они ему, от начальства подальше.

Стоянка нагульной отары была с хозяйстве самой дальней, час ходу на подводе. Председатель Базаров поскупился на электрический движок, и вечера приходилось коротать при свете вонючей керосинки. Приземистая избушка с одним окном, в ней помещались узкие нары, печь и стол. Бревенчатая кошара со сгнившими вытяжными труба ми доживала свой век.

Вдруг на эту вот заимку приехал — как снег на голову! — двоюродный брат, с которым они вместе росли до школы и который, не в пример ему, выбился в люди, иначе говоря, осел в городе, получил квартиру, отработав немало лет на заводе. Родственник с последней их встречи пополнел, побелел лицом, рядом с личными «Жигулями» стал вроде бы выше. Жорик восхищенно причмокнул — вот тебе и слесарь! Но тот объяснил, что, получив квартиру, ушел с завода и теперь работает в сфере услуг. Он привез подарки — сверкающий никелем нож и бинокль восьмикратного увеличения, вещи дорогие, а главное, нужные. Да, у брата не зря голова на плечах! Не забыл и давний заказ — плоские батарейки для транзисторного приемника. Жорик чуть из прослезился — без радио на заимке было вовсе тоскливо. Ради такого события забил валушка пожирнее.

За бутылкой многозвездного коньяка брат, ловко обгладывая баранье ребрышко, попросил уступить ему дом в Шулутах — просторный и еще крепкий. Притом сказал, что все равно Жорик в нем толком не живет, а нынче на отаре пропадает, его же семье нужно строить дачу — если разобрать дом и перевезти, то лучшей и не найти! Он совал Жорику новенькие — порезаться можно! — червонцы и целовал в губы: подросли его сыновья, ему — родные племянники, им нужен свежий воздух, с этим делом в городе дефицит. Но Жорик как-то некстати вспомнил про фотографию отца и матери на стене с намертво приколоченной рамкой. И потом, по просьбе Базарова, он пустил в дом молодых специалистов, неудобно их выгонять на мороз. И, как не был добродушно-пьян, сумел выговорить непослушными губами «нет». Брат засопел, выпятил нижнюю губу, и стало заметно, что они все же родня… Он даже не захотел брать баранину, но Жорик настоял, чувствуя за собой вину. Заглядывая брату в глаза, суетился, укладывая мясо в багажник. «Жигули» рванули с места, Жорик, державшийся за ручку, упал.

А на следующий день на отаре объявился ветеринарный врач Семенов, быстро, будто знал где, нашел в дощатом сарае копыта и шкуру. Жорик забормотал что-то про овечью вертячку, но, видать, в чабанских хитростях был еще слаб, если ветеринар только рассмеялся и, задав пару вопросов, уличил во лжи. Ветврач — сутулый, худой, в очках с золотой оправой и телогрейке, зажав папиросу желтыми зубами, многозначительно процедил, что на отару Нурова прибывает комиссия с проверкой. Из города! И рассказал, между прочим, что в соседнем колхозе одного чабана посадили в тюрьму за все хорошее. От таких слов Жорику стало плохо. У него и так с перепоя раскалывалась голова, а тут ослабли коленки, и он готов был бухнуться ветврачу в ноги. Семенов протер очки носовым платком и процедил, что комиссия во всем разберется.

Нахохлившись в седле, Жорик пас валушков по жнивью. Пепельно-белые волны убегали к горизонту, узким клином сосняк врезался в даль, истончаясь к нежно-голубым зубцам гор. Жемчужной струйкой поблескивала река, но Шулут за лесом не было видно. Ясно, морозно и тихо. Снег лежал редкими островками, овцы легко добывали корм. Низкорослый мерин, фыркая, переступал, хрупая тонким настом, укачивал седока. Жорик бросил поводья, закрыл глаза и представил, что он в лодке, в нарядной белой, как в кино, одежде — отпустил весла, а море робко плещется в борт… И «нет проблем», как говаривал глава артели шабашников, закоренелый бегунок от алиментов дядя Василий…

Он поздно заметил выползшую из-за сопки коробочку «уазика». Машина, одолев подъем, прибавила ходу, запрыгала по твердой, как сапожная подошва, колее. Натянув поглубже ушанку, Жорик ткнул стременам. и гривастого мерина в бока, дернул поводья… Взмокнув от усердия и спешки, пригнал отару на заимку. А там уже вовсю хозяйничали гости: высокие мужчины в пыжиковых шапках — один в дубленке, другой, постройнее, в кожаном плаще. Они уверенно вышагивали по загонам, громко переговаривались, заразительно смеялись. Возле них, еще больше ссутулясь, мельтешил Семенов, рассказывал, очевидно, что-то забавное. У крыльца белозубо скалился присевший на корточки молодой парень в кожанке, выпучив глаза, выдувал искры из мокрых от снега щепок. Парень — шофер, понял Жорик — вдруг закашлялся от дыма. «Кто ж так костер разводит, дурень?» — подумал, слезая с мерина, Жорик. И ему стало интересно, чего это они с костром возятся? Печь же в доме!

Семенов показал рукой на Жорика, блеснув золотой оправой очков, — гости, давно с улыбками следившие за чабаном, снова громко рассмеялись. Привязав коня к столбу, Жорик хмуро им кивнул, покрикивая, начал загонять валушков в дворики — передние упирались, завидев внутри людей. Поднялось суматошное блеянье. «Начальство»! — озлился Жорик.

От комиссии он ничего хорошего не ждал. Раз приехали, значит, будут ему, Жаргалу Нурову, рыть яму. Это Семенов-нохой[3] привел волков по следу! И Жорик открыто, с насмешкой смотрел, как ветврач, испачкав колено в овечьих катышках, придерживал начищенный ботинок одного, в дубленке, помогая перелезть через изгородь.

«Шашлык будэм, рэзать будэм, а, друг?» — подмигнул нерасторопному хозяину шофер. И тут до Жорика дошло: дурачок, какая ж это комиссия, если приехали шашлык кушать?

И он, отогнав парня, быстро развел костер, замахал руками, уже сам рассказывал гостям нечто, на его взгляд, уморительное. Нацепив на чумазое, в саже лицо улыбку, с гиканьем носился по загону, попеременно хватал шарахающихся баранов, выискивая пожирнее. С шутками, мешая друг другу, с Семеновым и шофером заволокли они тяжелого и грязного валуха в сени и без промедления разделали.

«Это по-нашему!» — выпив водки, одобрительно крякнул Жорик, все засмеялись, задвигали табуретами, а тут шофер Коля принес со двора шашлыки на настоящих шампурах, обильно сдобренные луком и перцем. «Ишь ты! Умеет!» — вгрызаясь в нежное мясо, с симпатией поглядывал на бесхитростное Колино лицо Жорик, тот добродушно скалился.

Какие же приятные сказались люди! И, как сняли свои дубленки-кожанки, стали обычного роста, высокими они казались издали. Очень понравился ему Сергей Аюрович — в возрасте, но подтянутый, с седыми бачками, в строгом костюме. «Большой человек!» — пнув под столом Жорикову ногу, дыхнул водкой Семенов. А Жорик и без умников это понял по тому, как ежеминутно, по имени-отчеству обращался к Сергею Аюровичу тот, второй, в костюме поплоше, круглолицый, смуглый — из местных, райцентровский, прикинул Жорик.

Он удачно подхватил дурашливый Колин акцент, все опять смеялись, звенели ножами, пристукивали донышками стаканов, произносили тосты за «процветание златорунного цеха». Сергей Аюрович молча улыбался.

«Баран рэзать будэм?» — кричал через стол сладко захмелевший Жорик.

«Будэм, будэм!» — скалил зубы шофер Коля и отстранял стакан, косясь на Сергея Аюровича.

Это было непостижимо: большой человек разговаривал с Жориком на равных, интересовался его личной жизнью и планами на будущее и даже поговорил с ним — это под водку-тс! — на международные темы. И тут Жорик выдал. Аж Семенов перестал жевать, застыл со стаканом в руке. Как раз накануне Жорик слушал новости и брякнул про апартеид. Сергей Аюрович удивления не выказал, а серьезно подтвердил самые худшие опасения Жаргала Нурова насчет дискриминации коренного населения Южной Африки.