Не смейте летать, мальчики - Натиг Расул-заде

- Вот-вот. Им только дай волю. Разлетятся в разные стороны, голубчики. И не вспомнят даже, что мать есть.

До школы было недалеко. Обычно Элик пробегал это расстояние по утрам минут за десять. Теперь же, воспользовавшись более удобным способом передвижения, он пришел, то есть прилетел, в школу раньше, чем раздался звонок.

От нечего делать он облетел здание школы на уровне второго этажа, но, как назло, во дворе почти никого из ребят не было, а учителя, входившие в здание, и привратник у дверей уже давно отучились задирать головы к небу. Да и чего они там не видели? Зарплату дают тут, на земле, а небо...

Элик не стал их окликать, да и как окликнешь? "Посмотрите, Марья Федоровна, я тут?" Глупо. Еще товарищей, - пожалуй, а учителей... Ни к чему. Могут не так понять.

Элик пролетал мимо окон учительской и директорского кабинета, когда что-то в кабинете директора привлекло его внимание. Он подлетел очень близко к окну, уперся в стекло носом и увидел, как директор Гаджи Гасанович обнимал молоденькую лаборантку Любовь Григорьевну, или попросту Любу, как многие звали ее в школе, недавно принятую к ним в кабинет физики. Люба вяло сопротивлялась, Гаджи Гасанович что-то говорил ей на ухо, хотя, кроме них, в кабинете никого не было, кто мог бы его услышать; в конце концов он стал тянуть лаборантку к обитому белой материей дивану, над которым строго уставился как раз на распоясавшегося директора портрет Макаренко в огромной раме. Тут Люба засопротивлялась энергичнее, а Гаджи Гасанович, бросая сердитый взгляд на стенные часы, заметил в окне лицо Элика, страшно перепугался и от растерянности вдруг выхватил из вазы на столе букет и швырнул в стекло, в котором все еще красовался расплющенный кончик носа мальчика. Элик поспешно отлетел, заметив, однако, как шмякнулись цветы о стекло и посыпались на подоконник, а портрет Макаренко все так же безразлично-строгим взглядом проводил его полет. Элик поспешно приземлился за школой и вошел в свой класс вместе с начавшим звенеть звонком.

На уроке он ничего не слышал, сидел, рассеянно улыбаясь, и все думал о новом своем свойстве, о полетах и неприятном инциденте с директором, и время от времени с таинственным видом оглядывал своих близких и верных друзей. "Если бы они знали", - думал Элик, и все внутри у него сладко замирало.

Еле дождавшись перемены, Элик собрал товарищей - пятерых мальчиков, отвел их в дальний, более или менее спокойный угол коридора и, загадочно оглядев всех подряд, сказал:

- Поклянитесь, что никому не разболтаете, что я вам сейчас расскажу. Идет?

Ребята переглянулись.

- Опять гвоздь какой-нибудь, - высказал предположение один из них.

- Эх! Сам ты гвоздь, - разозлился Элик, но вовремя спохватился. - Пока не поклянетесь, не скажу.

Ребята поклялись страшной и замысловатой клятвой, придуманной Эликом.

- Пусть мои товарищи никогда меня не примут играть в футбол, если выдам тайну. И Элик открыл им тайну.

- Я научу вас, - пообещал он, делая королевский жест. - Это нетрудно. Только надо меня слушаться.

Трое из пятерых, насмешливо хмыкая, отошли - не поверили. Один из них, обернувшись, покрутил пальцем у виска. Элик погрозил ему кулаком.

- Вы же поклялись!

- Никому не скажем, - пообещали изменники. - Все равно никто этой чепухе не поверит... Двое остались с Эликом.

- А не врешь? - неуверенно спросили они.

- Нет, - твердо сказал Элик. - Я обязательно научу вас. После уроков пойдем на пустырь за школой.

Он был огорчен и немного разочарован предательством троих товарищей. Но ведь двое все-таки поверили, думал он, успокаиваясь.

Если они научатся, то потом они уже втроем будут учить других, а те еще других, и так еще и еще, это сколько же ребят можно научить! И скоро, может, почти весь класс (конечно, кроме девчонок) научится летать, а потом ребята из всей школы, и еще, и еще... Вот это будет здорово! У Элика даже дух захватило от предстоящей перспективы, сердце яростно заколотилось от нахлынувшей радости, и он почувствовал, как немножко приподнялся. Так он и вошел, вернее, влетел в класс, чуть приподнятый. Но никто, к счастью или огорчению - Элик не разобрался в своем чувстве, - этого не заметил.

Во время урока случилось самое худшее. Вдруг посреди контрольной открылась дверь и впустила в окостеневший в контрольных муках класс самого директора. Элик в эту минуту пожалел, что послушал родителей и выбрал себе место за одной из передних парт. Гаджи Гасанович без труда узрел его.

- Пойдем со мной, мальчик, - сказал он, глядя на Элика, как волк на цыпленка.

Элик поплелся за директором, ощутив, как враз отяжелело от страха тело. Одноклассники провожали его любопытными взглядами.

В кабинете директора ему ничего другого не оставалось, как признаться.

- Я не влезал .на окно, - стал он обиженно оправдываться. - Просто я летать научился.

- Летать научился? - Директор побагровел, услыхав такое заявление.

- Ага, - подтвердил Элик. - Летать.

И, взглянув в лицо директору, понурил голову.

- Ах, летать! - загрохотал вдруг Гаджи Гасанович. - Вот ты у меня вылетишь из школы, как пробка, тогда узнаешь! Тогда летай из одной школы в другую! Малолетний хулиган!

- Я не хулиган... - пролепетал Элик, устрашенный взрывом гнева верховного божества, и, чуть не плача, добавил обычное, школьное, вызубренное, как дважды два: -Я больше не буду.

- Больше не будешь? - успокаиваясь, спросил директор. - Впрочем, если будешь столько же, этого уже достаточно... Подумать только - по окнам лазить в школе!

Родителей Элика директор вызывать не стал ' по известным ему одному причинам, но строго отчитал мальчика и под конец своего пространного монолога, сопровождаемого шмыганием носом нерадивым учеником, многозначительно добавил, что хоть он и маленький, но все-таки будущий мужчина, а мужчине не пристало быть болтливым, понятно?

- Я не болтливый, - уверил его Элик.

Он и правда стал почти забывать о случае в директорском кабинете, который имел неосторожность наблюдать через окно, потому что это была мелочь по сравнению с тем, чем он стал обладать с сегодняшнего дня. Ни о чем больше он не мог думать по-настоящему.

- Иди, - сказал директор. - И вместо того, чтобы летать, учись получше, понятно?

- Ага, - кивнул Элик и вышел из кабинета.

Хоть весь этот разговор и был ужасно неприятным, все же, что там ни говори, директор выручил его - на контрольной, к которой он не подготовился, ему поставили букву "н" в журнале, что означало - не было Элика в тот день на уроке. Но если б даже он весь урок просидел за партой, Элик мало бы чего высидел, так как мысленно был далеко от школы, уроков и всех самых страшных контрольных на свете. Мыслями он уже был с товарищами, поверившими ему там, за школой, на пустыре.

Еле дождался Элик конца занятий. Сердце его, как и утром, яростно колотилось, и, едва ступив на заброшенную землю, он повис в воздухе, отчего один из товарищей, с открытым от изумления ртом и задранной головой спешивший за летевшим Эликом, споткнулся и грохнулся на землю. Второй тоже изумился, но вдруг, испугавшись, побледнел и заплакал.

Элик подлетел к нему.

- Ты чего плачешь, как болван? - грозно спросил он сверху, похожий на архангела или на что-нибудь такое же устрашающее. Мальчик даже присел от ужаса, голос у него пропал, казалось, он проглотил свой голос и жалобно засипел:

- Боюсь...

- Боишься? - удивился второй мальчишка и захохотал.

Элик озадаченно опустился на землю. Долго думал, затем, внимательно и с сожалением глядя на сверстника, изрек, как врач у постели больного:

- Если боишься, то ничего не выйдет. Иди домой. Мальчик с благодарностью пустился наутек.

- Ну, говори, что надо делать? - подступил к Элику второй.

И Элик стал учить его. Он вспотел, показывая, как надо отталкиваться, взмахивать руками, подпрыгивать, мальчик все в точности выполнял, но ничего не выходило.

- Может, и ты боишься? - в растерянности спросил Элик.

- Чего мне бояться! - сердито огрызнулся мальчик, чуть не плача с досады. - Не получается, хоть лопни!

И тут Элик догадался - он стал до мелочей вспоминать свое утреннее состояние, чтобы пересказать товарищу.

- Ты знаешь что? - подумав, сказал он. - Ну, как это... сказать... Надо знать, что полетишь... Понял?

- Нет, - мрачно качнул головой мальчик.

- Ну как же! Как же! - заволновался Элик. - Ты должен поверить, что сейчас полетишь. Как будто ты каждый день летаешь. Надо обрадоваться, понимаешь? Волноваться, и радоваться, и верить, и ногами оттолкнуться, и руками махать изо всех сил, и стать, как будто у тебя совсем веса нет, как будто полкило весишь или даже три грамма. Понял?

Элик летал вокруг мальчика и кричал, советовал, мальчик подпрыгивал, подскакивал и вдруг, подпрыгнув в очередной раз - сотый или двухсотый - никто из них не считал, - повис в воздухе, бешено заработал руками, задрыгал ногами, радостно захохотал охрипшим от счастья голосом и стал подниматься все выше, все выше. Элик летал рядом и подстраховывал товарища, как опытный тренер, а в промежутках между смехом выкрикивал советы. Где-то далеко внизу виднелось серое здание школы, серые, предвечерние облака проплывали, казалось, совсем над головой, и еще бы немного, и они могли потрогать их руками, маленькая стайка ворон шарахнулась от них, дико закричав, вдали у размытого горизонта краснел кусочек уплывающего вниз солнца, а мальчики, позабыв обо всем на свете, парили над кучами мусора, над вонючей свалкой, над пустырем, на который ложились легкие сумерки.