Плещеев - Николай Григорьевич Кузин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ваша семья, происходившая от нижегородских дворян, вряд ли находится в близком свойстве с дворянами орловского наместничества, то есть с моими родичами. Родство между нами, коли его и удалось бы найти, упрятано, видно, в отдаленнейших временах.
Однако надобно ли разыскивать его?.. Не важнее ли для нас вывесть наружу духовное наше родство? Тождество мыслей, единство упований и понятий?..
Мой к Вам интерес попервоначалу возбудила общность фамилий. Вслед за тем превратности Вашей судьбы, арест всех членов кружка Петрашевского и жесточайшее наказание: объявление смертной казни у эшафота, на Семеновском плацу. При барабанном бое вы, узники,' облаченные в саваны, под взведенными курками внезапно услышали замену смертного приговора, вы сосланы рядовыми солдатами в Оренбургский край… Мы все это знали и вам сострадали.
Но и прежде и после сего… первенствующим образом… Ваши стихи нашли себе ревностных почитателей в лице всех членов нашего дома. Ваше длительное пребывание в ссылке, вслед за тем отдаленность местожительства и природная скромность моих ныне покойных уже сыновей помешали знакомству и желанному для всех нас сближению с Вами. Достаточно Вам рассказать, что второй сын мой, «черный жучок» Александр-Санечка, в последние месяцы перед кончиной не переставая пел Ваш столь известный ныне повсюду гимн на мотив Марсельезы:
Вперед! без страха и сомненья, На подвиг доблестный, друзья!…Читая и вновь перечитывая другие Ваши стихи, порою мне кажется, что я их сам написал… ибо Вы выражаете мысли мои, живете чувствами моими…»
Это письмо, начатое 2 февраля 1862 года, писалось одним из первых русских вольнодумцев более двух недель с перерывами, но так и осталось незавершенным, неподписанным и не отосланным адресату. 10 марта 1862 года А. А. Плещеев скончался.
Вчитаемся внимательнее в строки этого удивительного послания. Человек преклонного возраста, он признается в полном единомыслии с поэтом Плещеевым («Вы выражаете мысли мои, живете чувствами моими»), видя в нем прямого продолжателя дела, за которое боролись его сыновья-декабристы. В сущности, письмо А. А. Плещеева — это тоже исповедь-обращение, подобная той, с которой Алексей Николаевич обратился в стихотворении «К юности», восторженно желая молодому поколению уверенно нести «святое знамя жизни новой», символизирующего для всех поколений русских революционеров великую идею освобождения родной земли от внутренней тирании.
«…Увы, милейший Алексей Николаевич, ныне, под конец жизни, и впрямь горько признаться, что нету, нет вокруг мне отрадного рассвета… Земля русская, горькая, облитая потом и кровью нашего мужика, земля-то осталась такою же закрепощенной, как и была… Новая кабала не лучше прежнего рабства, столь памятного мне по временам Екатерины», — с грустью констатирует старик. И тут же сетует на неблагодарность современников, предавших забвению труды просветителей недавнего прошлого: «Кто помнит Николая Александровича Львова[3], к примеру? А ведь Вы знаете, как много всякого великолепного он сотворил! А Безбородко?[4] Тоже почти забыт. В памяти нынешнего поколения почти не сохранился даже Карамзин. Что же сказать тогда о скромных моих сыновьях и других достойных ратниках за свободу?» — это упрек и одновременно пожелание потомкам не совершать таких просчетов в будущем (тут уже прямая перекличка с посланием поэта «К юности»: «Пусть ваша дружная семья отживших нас добром помянет…»).
Но в письме А. А. Плещеева звучали и оптимистические ноты, рожденные сознанием своей причастности свободолюбивым идеалам, в обязательное торжество которых верили русские борцы с деспотизмом и угнетением во всех поколениях.
«А по-серьезному я теперь утешаюсь словами Вашей студенческой песни:
Когда ж пробьет желанный час И встанут спящие народы — Святое воинство свободы В своих рядах увидит нас!»В написанном февральским днем 1862 года Алексеем Николаевичем новом стихотворении, обращенном к молодежи, звучала та же идея преемственности свободолюбивых традиций и верности революционным идеалам. Поэт сетует на отсутствие сил «на подвиг трудный и суровый»; не будем принимать это признание в прямом, буквальном смысле: перед нами все-таки поэтическое послание — исповедь, а не дневник. Кроме того, не надо забывать и о том, как поэт еще за три года до написания «К юности» не без гордости заявлял:
…Хотя бы жизнь одни сулила муки, Я бодро встречу их, благословив свой путь!«ДЕТСТВА ДАЛЕКИЕ ГОДЫ…»
Но быстро та пора исчезла…
Л. Н. Плещеев. ОтчизнаГде и когда впервые встретились коллежский асессор в отставке Николай Сергеевич Плещеев и дочь костромского помещика Елена Александровна Горскина, нам в точности не известно. Николай Сергеевич служил ранее при олонецком, вологодском и архангельском генерал-губернаторах, бывал по делам службы и в нижегородском краю, и в костромских землях. Вероятно, в эту пору и пересеклись судьбы Плещеева и Горскиной. Можно предположить, что родителям Елены Александровны — коренным костромичам — льстило внимание к их дочери потомка старинного плещеевского рода, внесенного в VI главу родовых книг Московской, Орловской, Пензенской и Тамбовской губерний и ведущего свое фамильное начало от костромского наместника Александра Плещеева.
Во всяком случае, известно: 22 ноябри 1825 года у Николая Сергеевича и Елены Александровны Плещеевых родился мальчик, нареченный Алексеем, видимо, в память именитого предка — святого Алексия, Московского митрополита во время княжения Дмитрия Донского. Жили Плещеевы в это время в старинном русском городе Костроме, вернее, постоянно жил Николай Сергеевич, исполняя службу чиновника особых поручений, а Елена Александровна только навещала мужа, предпочитая оставаться в родительском имении.
С рождением Алексея Плещеевы уже окончательно обосновались в Костроме, но ненадолго. Спустя два года Николай Сергеевич перевелся на службу губернским лесничим казенной палаты
