Рождество чумы - Адам Браун

На поверхности — стандартная реклама, предназначенная для массового запуска. Только в самом её чреве, посреди рекламных навороченных кишок, гений Вейля проявился в полной мере.

Ибо это было нечто совершенно новое. Новорожденный вид; прорыв в рекламном мире, подобный той древней рыбе, которая выпрыгнула на сушу попробовать свои новоприобретённые лёгкие. Нечто, обнаруживающее ретровирусные тенденции; неодарвинианская сущность, предназначенная к выживанию в бесчеловечно экстремальных условиях, под глубинным давлением самых невозможных категорий потребителей… Она была в крайней степени амфибией, готовой приспосабливаться, совместимой с любыми носителями — способной изобрести совершенно новые средства передачи информации в том случае, если других под рукой не оказывалось…

Разумеется, после того, как Вейль подцепил свою аллергию, он вынужден был положить проект на полку: он позабыл о нем много недель назад.

Так что реклама до сих пор была рабочим проектом, почти наброском.

Но у неё уже была своя цель. Настоятельная потребность.

Превыше всего на свете ей хотелось, чтобы её увидели.

На следующее утро Вейль проснулся, как с ним часто бывало последнее время, от жуткой чесотки.

Сегодня, однако, раздражение было сильнее обычного; кожа его звенела и гудела от пронимавшей до костей мýки, руки его двигались сами по себе, расчёсывая все новые высыпания, лиловые прыщики сочились и покрывались коростой, набухшие волдырики и гнойные болячки источали клейкую жижу…

Он притащился в ванную, рывком распахнул аптечку и весь намазался триамцинолоном, флюоцинолоном, метилпреднизолоном; броскими адренал-кортикостероидными мазями и светящимися интерфероновыми притираниями, пока не стал похож на придурка в маске смерти, не допущенного к участию в третьеразрядном забеге клоунов-пришельцев.

Он стал ждать, чтобы зуд прошел.

Он не проходил.

Раздражение было непереносимо.

Было такое ощущение, как будто он вступил в контакт с аллергеном. Как будто какая-то реклама нарушила неприкосновенность его квартиры.

Но времени размышлять не было: зуд становился всё сильнее. Уже он в своём честолюбии не желал ограничиться одной его кожей, охватывал другие сферы, подчинял себе его волосы, язык, зубы…

Принялся за его внутренности: лёгкие, пищеварительный тракт от горла до анального отверстия…

Даже сердце у него чесалось.

Он чувствовал, как оно, внутри, невыносимо подергивается с каждым ударом; раздражение проходило сквозь мускул как радар, очерчивая тонкую структуру его предсердий и желудочков…

И вот он уже стоял посреди кухни и понятия не имел, как он туда попал.

И держал в руке нож.

Тут он понял, что хотел себя освежевать, всадить нож глубоко под кожу, чтобы добраться до источника проклятой чесотки…

Тут он увидел компьютерную мазь доктора Кребс, с предельно ясной наклейкой «Не предназначено для лечения людей», но Вейлю было не до рассуждений; возбужденные руки уже отвинчивали колпачок, смазывали болячки бесцветным веществом из тюбика…

Эффект был мгновенный и целительный: оздоравливающее тепло разливалось повсюду, где только его кожи касалось снадобье; эротическое сочетание удовлетворенности и глубокого облегчения струилось по тканям его тела. Это было чувство до того всеобъемлющее — почти священное, отпущение грехов на клеточном уровне, — что он расплакался.

Вскоре его охватила волна усталости.

Он еле добрался до постели и провалился обратно в сон, кувырком в бездонные глубины, в сны черные, холодные и неизменные…

Сущность в компьютере росла, подобно раковой клетке.

Хотя нельзя сказать, что куботел, чьё ЦПУ было выращено из одомашненных злокачественных опухолей, не сталкивался раньше с раком.

Рак теперь имел много убийственных областей применения.

К несчастью, эта опухоль по стилю действия была старой школы. Она была наглой. Беспардонной. Безудержное метастазирование, и никакого уважения к нуждам других тканей…

Скоро куботел почувствовал, что его начало покалывать.

Вейль проснулся около пяти часов дня.

Он как в тумане выкарабкался из постели и тут же свалился на пол. Не то чтобы от боли, а нечто странное: что-то у него было с подошвами ступней.

Они были податливые, как губка, чрезвычайно чувствительные.

И руки тоже. Ладони, кончики пальцев.

До него дошло, что они были покрыты, как пупырышками, человечьими сосками.

И запястья, и руки, и плечи.

И даже (обнаружил он, когда осторожно добрался до зеркала в ванной) его лицо.

И, можно сказать, всё его тело.

Даже на его собственных сосках были соски…

Он выковылял из ванной, и дверь за ним закрылась.

Вейль так и не заметил, что куботел тоже был в некотором раздрыге чувств.

Чего говорить, будь у него ротовое отверстие, он бы им сейчас вопил.

Но Вейль, не одобрявший говорящие компьютеры, так и не установил ему рот.

И тот молча страдал в муках, пока сущность внутри содрогалась в схватках с энергией насекомого, растягивая и натягивая влажную кожу компьютера, разрывая себе влагалищное отверстие, источая лимфу…

Конечность влажно вытягивалась из отверстия…

Стекловидная кость, клейко-прозрачная медужья плоть, светящиеся суставы отблескивали фиолетовым и зеленым…

Вейль заслышал звуки из ванной вскоре после этого.

Серия индюшачьих вздохов, недовольный смешок, тягучее потрескивание изгибающихся суставов, отчаянный звон, словно люстра на сильном ветру… От этих звуков он переставал доверять своим органам чувств, начал задаваться вопросом, не страдает ли он от слуховых галлюцинаций — может, они свидетельствовали о том, что его заболевание вступило в последнюю фазу…

Потом зазвонил звонок в дверь. И звуки прекратились.

Он открыл дверь доктору Кребс, явно встревоженной его видом.

— Вы намазались мазью, — сказала она обвинительным тоном.

— Доктор, — сказал он. — Мне слышатся… звуки. По-моему, это что-то в ван…

— Не предназначено для лечения людей, мистер Вейль. — Кребс схватила валявшийся тут же тюбик со снадобьем и укоризненно потрясла им. — Вам что, не понятно, что это сильнодействующий детерминант цитоплазмы? — Она вздохнула. — У вас теперь новый вид болезненных образований, — сказала она. — Это не просто воспаление на коже, это однородная ткань; эмбриональные клетки, способные дозреть до любой формы: глаза, губы, задний проход… Это пока некий детерминант не даст им конкретную установку, во что именно превратиться. Вот как эта мазь.

Вейль почувствовал, что он был весь склизкий от пота. Хотя запах был не как от пота — сывороточного вида жидкость источалась из сосков у него на лбу, под мышками…

У него пошло молоко.

В ванной тихо продолжалось рождение новой рекламы.

Роды были исполненным мук процессом, немного похожим на то, как если бы детский игрушечный кошелёк рожал искусственного спутника-шпиона в натуральную величину, сотворённого сумасшедшими венецианскими стеклодувами…

Млекопитающий куботел не пережил испытаний, и в знак соболезнования квартира тоже заскворчала и сдохла: телефоны, кондиционеры, освещение, всё вырубилось безвозвратно, комнаты погружались в сине-зелёную подводную мглу…

И склизкое существо пошло ногами по склизкому линолеуму.

Внезапное отключение света обеспокоило Кребс. Оно означало, что куботел был серьезно болен, а то и умер. И ничто не могло удержать её от оказания первой помощи.

Вейль попытался её остановить, говорил, что слышал ужасные звуки — даже хотел применить силу… и заколебался, поскольку прикасаться к женщине своими многочисленными сосками могло быть неприлично с точки зрения какого-то, уже не человеческого, этикета…

А она, конечно же, к этому времени уже проскользнула мимо него и ступила внутрь, в ванную.

В темноте Вейль услышал её резкий вздох, словно она собиралась заговорить или закричать…

Дверь за ней захлопнулась.

— Доктор Кребс? — позвал Вейль.

Ответа не было.

— Юта?

Мгновение — и звуки возобновились: всхлюп, лошадиное ржание, мясистое тиканье как бы гигантских ходиков, сделанных из жира; влажный жадный ритм, напоминающий кормление или неаппетитный половой акт…

Вейль опасался самого худшего (хотя не мог себе толком представить, что тут могло быть самое худшее). В эту минуту ему отчаянно хотелось быть смелым человеком. Он бы тогда ворвался в ванную и выхватил оттуда невредимую Кребс.

Вместо этого он побежал к входной двери и распахнул её, в панике полагая, что сможет вырваться на свободу и противостоять наружному натиску реклам.