Письма к сыну - В Сухомлинский

3. Добрый день, дорогой сын!

Я очень ряд, что ты пишешь обо всем откровенно, делишься своими думами, сомнениями и тревогами. И еше одно мне доставляет радость: то, что и в дни этого нелегкого, напряженного труда,

когда приходится ложиться в двенадцать и подниматься в пять, тебя волнуют именно эти мысли. Ты пишешь, что если бы ты поднял голос против зла, которое происходит на твоих глазах, если бы стал бороться за правду, на тебя смотрели бы с удивлением - как на белую ворону. В этом письме я прочитал между строчками чувство уныния, какой-то растерянности. "Я чувствую, что идейность расценивается здесь как стремление накопить определенный нравственный капитал,- пишешь ты.- Я уже не раз слышал, как слово идейный произносят с иронией: какой ты очень идейный... Что же это такое? Неужели ценности, о которых я думал раньше с благоговением, при мысли о которых сердце мое учащенно билось, теряют смысл? Как же понимать жизнь во имя идеи?" Хорошо, мой сын, очень хорошо, что эти вопросы волнуют тебя. Я очень рад за тебя и за себя. Значит, тебе не безразлично, что говорят и что думают люди, окружающие тебя. Идейность, идея - великие, святые слова. И тот, кто вольно или невольно пытается опошлить красоту человеческой идейности, загрязнить чистое и величественное паутиной мещанского самодовольства и равнодушия, обывательского зубоскальства, тот поднимает руку, замахивается на Человека. Идейность - это подлинная человечность. Ты помнишь слова Гете: "Всякий, кто удаляется от идей, в конце концов остается при одних ощущениях" 3? Я помню, как в годы отрочества тебя поразили, изумили эти слова, и ты спросил у меня: "Значит, другими словами, превращается в животное?" Да, мой сын, тот, в чьем сердце нет идеи, начинает приближаться к животному существованию. Помни, еще раз говорю тебе, помни, что во имя идеи люди шли в огонь, на эшафот, под пули. Джордано Бруно мог спасти свою жизнь, сказав всего несколько слов: я отказываюсь от своих взглядов. Но он не сказал этих слов, потому что благородная идея одухотворяла его. Под крики и смех многотысячной толпы невежественных обывателей, в шутовском колпаке и халате, на котором были нарисованы черти, он шел к костру инквизиции - гордый, непоколебимый в своих убеждениях, одухотворенный идеей, и в туманной дали веков перед его взором, наверное, поднимались в звездное небо ракеты, направляясь в далекие миры. Александру Ульянову достаточно было написать верноподданическое письмо "на высочайшее имя", и царь даровал бы ему жизнь, но он не сделал, не мог сделать этого. Софье Перовской достаточно было сказать, что она не принимала участия в подготовке убийства царя, и ее освободили бы, прямых доказательств ее вины не было,- но она не могла сделать этого, потому что дороже собственной жизни была для нее идея свободы, идея уничтожения тирана. Идея делает человека мужественным и бесстрашным. Если бы каждый молодой человек, каждая девушка в нашей стране жили благородной, возвышенной идеей, если бы идея была у каждого стражем совести,- наше общество стало бы миром идеальной нравственной, духовной красоты. Люди сияли бы. как мечтал Горький, как звезда друг другу4. Но это время не приблизится само. За него надо бороться. Самое трудное, что предстоит нам сделать-и мне, и тебе, и твоим детям.-это одухотворить человека возвышенной коммунистической идеей. Она, эта идея, прекраснее всего на свете, мой сын. Я прочитал и посылаю тебе маленькую книжечку - "Сердце, врученное бурям",- речи, произнесенные на суде коммунистом Хосровом Рузбехом, руководителем компартии Ирана. Его жизнь очень поучительна вообще, а для молодежи, стремящейся познать смысл и красоту коммунистической идеи, эта жизнь является, образно говоря, букварем идейности. Хосров Рузбех талантливый ученый-математик, он написал много научных трудов, перед ним открывалось блестящее будущее. Но его воодушевила борьба за освобождение Родины от тирании, угнетения. Он стал коммунистом. Несколько лет был в подполье. Предатель выдал его, Хосрова Рузбеха арестовали и судили. Ему угрожала смертная казнь. Суд даровал бы ему жизнь, если бы Хосров Рузбех попросил пощады. Но коммунист знал: в жестокой обстановке террора, царящей в стране, его спасение от смерти товарищи воспримут как предательство и заклеймят его позором. Вот его последнее слово: "Смерть всегда неприятна, особенно для людей, сердца которых полны надеждой на будущее, будущее светлое и прекрасное. Но оставаться в живых всеми правдами и неправдами недостойно для настоящих людей. На жизненном пути никогда не следует терять свою основную цель. Если жизнь покупается ценой позора и посрамления, потерей чести, отказа от своих идей, своих заветных мечтаний и политических и социальных взглядов - смерть во сто крат честнее и почетнее. Я сам выбрал себе путь и иду им до конца... Я не считаю себя преступником, подлежащим наказанию и заслуживающим смертной казни, но, принимая во внимание, что моя честь в опасности, я официально требую от уважаемых судей вынести мне смертный приговор. Я требую это ради того, чтобы разделить славу моих погибших друзей и чтобы уничтожить обвинение, которое угрожает моей чести. Ни я, ни мои товарищи, которые были осуждены за политическую деятельность, не являемся преступниками, наоборот, мы - слуги нашей дорогой родины, и справедливый и честный иранский народ рассматривает эти приговоры как деспотические и оправдает своих самоотверженных сынов. Осуждайте Хосрова Рузбеха, но вам не осудить человечности, честности, патриотизма, гуманности и самоотверженности" 5. Запомни эти слова, мой сын. Пусть они будут огоньком, озаряющим твою жизнь. Мне понятны душевные движения тех, кто в слова идея, идейность вкладывает иронический смысл, а идейное мужество считает чуть ли не карьеризмом. Эти люди жалки своей убогостью, пустотой духовной жизни. Они не знают полноты высокоидейной духовной жизни, а значит не знают подлинного счастья вообще. Они думают, что быть одухотворенным идеей-это значит быть рабом идеи. По их мнению (мнение это не сегодня возникло, оно давно перекочевывает из одного исторического периода в другой), человек растворяется в идее, перестает существовать как личность, превращается в ходячую идею. Какое жалкое недомыслие! Только благодаря идее человек обретает свою личность, проявляет себя в творчестве, становится подлинным борцом за что-то. Человек не растворяется в идее, а становится могучей силой благодаря одухотворенности идеей. Есть у нас в области хороший учитель, мой друг Иван Гурьевич Ткаченко, директор Богдановской средней школы (может быть, ты помнишь его, он несколько раз приезжал к нам). Во время Великой Отечественной войны он сражался против фашистов в партизанском отряде - в Черном лесу, недалеко от Знаменки. Недавно он рассказал мне потрясающую историю, о которой надо знать тебе в связи с сомнениями об идее и идеале. Это было в трудные месяцы войны-поздней осенью 1941 года. Фашистская пропаганда кричала о том, что с Красной Армией покончено, скоро падет Москва. Но фашисты уже были напуганы первыми известиями о партизанах. Не давали покоя немцам партизаны и в нашей области. В одном из сел, расположенных недалеко от Черного леса, народные мстители сожгли штабную машину, радиостанцию и убили трех гитлеровцев. Фашисты решили пока не предпринимать карательных мер против жителей этого села. Они решили пойти по другому, более тонкому пути "психического ошеломления", как говорили их пропагандисты. В центре села они соорудили большую виселицу, прибили к ней табличку с надписью на немецком и украинском языках: "Если в селе появится хоть один партизан, если прольется хоть капля крови немецкого солдата от руки партизана, если будет произнесено хоть одно слово в оправдание или поддержку бандитских действий партизан,-на этой виселице будут повешены десять первых попавшихся жителей". Согнали к виселице все село, чтобы "объяснить" этот приказ, приехал фашистский майор-и говорит крестьянам: "Вашей Красной Армии нет, Советского Союза нет, все советские земли отныне принадлежат немецкому рейху". Приуныли крестьяне. И вот из толпы вышел к майору парень лет двадцати. "Не верьте фашистам,- крикнул он.- Жива Красная Армия, жива советская власть, стоит и вечно стоять будет Москва. Я партизанский разведчик". Фашисты до того были изумлены дерзостью героя, что в первые мгновенья растерялись. Парень успел сказать свои гневные слова, успел вынуть из рукава фуфайки пистолет и в упор застрелить майора. Спохватились фашисты только тогда, когда майор лежал мертвый. Схватили парня в фуфайке, связали. Приговорили к смертной казни. Перед казнью парень сидел в тюремной камере с одним партизаном, которому удалось бежать, благодаря ему и стало кое-что известно о герое. "Я не партизан,- сказал парень,- я попавший в плен к гитлеровцам советский воин. В плен меня взяли контуженным, потом удалось бежать. В селе, где гитлеровцы собрали крестьян на сходку, я оказался случайно. Я видел, как приуныли крестьяне, когда майор сказал о гибели нашей армии, о падении Москвы.