Обещания и Гранаты (ЛП) - Миллер Сав Р.

Все, о чем они заботятся, — это сохранение своей власти. Их предел.

А передозировка не приносит удовлетворения.

Не так, как разрезать чью-то грудную полость, сломать и вскрыть грудную клетку, разорвать бьющееся сердце, в то время как жизнь вытекает кровью из их глаз.

Есть что-то волшебное в том, чтобы держать чужую жизнь в своих руках. Своего рода симметрия, присущая природе, когда предоставляется возможность обречь зверей на ужасную судьбу или вместо этого исцелить.

Они полностью в твоей власти.

Сила, которую такие, как Рафаэль Риччи, даже представить себе не могут — вот почему у него есть я.

Наконец, проведя рукой по чисто выбритой челюсти, Раф снимает очки с носа и откидывается на спинку кожаного кресла, глядя на меня снизу вверх. Его темные глаза пусты, когда они изучают меня, не давая даже намека на то, что происходит за ними.

Перекинув одну ногу через колено, сжимаю сустав рукой в перчатке и жду. После почти двадцати лет совместной работы я уверен, что он понимает, что я не лихорадка, от которой можно вспотеть.

Если он хочет сидеть в тишине, пока один из нас не расколется, я подыграю.

На кону всего лишь жизнь его дочери.

Щелкнув пальцами, Раф жестом велит двум здоровенным охранникам в комнате удалиться, толстое золотое кольцо на его большом пальце поблескивает в верхнем освещении. Он лезет в ящик стола, вытаскивает графин с гербом Риччи и два хрустальных стакана.

Не говоря ни слова, он наливает алкоголь в стаканы, толкая один в мою сторону, прежде чем поднести свой ко рту и сделать щедрый глоток. Который немного капает на воротник его белой рубашки, но он, кажется, не замечает.

Я кладу свою ладонь, держа ее выше колена, но не пью.

Вздыхая, он приподнимает бровь.

— Невежливо отказываться от гостеприимства своего босса.

— Не тогда, когда мой босс знает, что я пришел сюда не ради

гостеприимства.

Допив остальное, он с грохотом ставит стакан обратно на деревянный стол, вытирая рот тыльной стороной рукава с манжетами.

— Зачем ты пришел сюда, Андерсон? До сих пор ты в самом деле

ничего не сказал.

— Видео говорит само за себя, не так ли?

— Я вижу, как ты трахаешь мою старшую дочь в моем доме, хотя она

была помолвлена с кем-то с момента своего зачатия.

Моя кровь закипает при мысли о руках другого мужчины на ее мягкой, податливой плоти, его губах на ее губах, его ДНК там, где моя впервые осмелилась оказаться. Обхватив стакан рукой, я сжимаю его до тех пор, пока мои пальцы не онемеют, сдерживая реакцию.

Зная, что не могу позволить себе потерять контроль.

— Ну, мы все знаем, что верность — не совсем сильная сторона Риччи.

У него сводит челюсть, но он не заглатывает наживку. Возможно, потому, что не знает, чей роман я имею в виду — его или его жены. Или, возможно, потому, что это на самом деле не имеет значения, поскольку опровержение моего утверждения не сделает его менее правдивым.

— Елена не такая, как все мы, — говорит он, бросая взгляд на ее

фотографию в рамке на углу своего стола. На нем она одета в свою школьную шапочку и мантию и лежит в поле цветов, а на переднем плане Академия Фонбонна.

Картина академического успеха, хотя она, вероятно, уже тогда знала, что ее мечты о высшем образовании и карьере будут недолговечными.

Трудно преследовать личные интересы, когда твои средства к существованию зависят от того, придерживаешься ли ты определенных обязанностей.

Хотя это не помешало ей преследовать меня.

Пожав плечами, я наклоняюсь вперед и ставлю стакан на деревянную поверхность, доставая из кармана плаща письмо, спрятанное внутри. Вытаскивая его, я разглаживаю его по штанине и поднимаю, чтобы он увидел.

— Не имеет значения, если она хуже или лучше. Это письмо, которое я получил в доме, что снимаю на другом конце города, — говорю я. — Не отправлено по почте и не оставлено в бесплатной клинике, в которой я работал. Его просунули прямо в почтовую щель на входной двери дома, что означает…

— Тот, кто доставил его, хотел отправить сообщение. — Раф потирает

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

подбородок тыльной стороной ладони, просматривая конверт. — Тебе не нужно, черт возьми, объяснять мне, как работает шантаж, Кэл.

Хлопнув письмом по столу, я пододвигаю его к нему.

— Отлично. Значит, тогда мне также не нужно объяснять, что если они не боятся подойти ко мне, они, конечно же, не постесняются подойти к Елене.

— Мне нравится думать, что мое имя имеет гораздо больший вес в

Бостоне, чем твое, — говорит он.

— Но не имеет. — Его лицо краснеет, раздражение нарастает с каждым

новым словом, слетающим с моих губ. — В свое время, конечно. Но потом ты стал небрежен, и теперь твой главный источник власти исходит от союзов.

— Осторожно, Андерсон. — Тыча пальцем в мою сторону, он наклоняется вперед, метафорическая шерсть на его шее встает дыбом от гнева. — Ты ступаешь по очень тонкой грани между правдой и неуважением, сынок.

Внутренне содрогнувшись от этого прозвища, я снова пожимаю плечами, не обращая внимания на его тактику запугивания.

Ты не можешь победить то, что тебя не боится, а у нас всегда было наоборот.

— Дело в том, — продолжаю я, игнорируя его. — Автор письма очень

четко излагает, чего они хотят, и как будут действовать, если они этого не получат. Ты готов к тому, что вся твоя операция будет раскрыта?

— Пожалуйста. Федералы не станут вынюхивать, если только местная

полиция не даст им для этого повода, и у нас не будет с ними никаких проблем. Они склонны к сотрудничеству.

— Я говорю не о копах. Но поскольку другие семьи, с которыми ты

ведешь бизнес, предположительно придерживаются строгого запрета на наркотики с восьмидесятых, сомневаюсь, что им понравится слышать о том, что ты делаешь в Мэне с Монтальто.

Сглатывая, загорелая кожа Рафа слегка краснеет, и он снова смотрит на экран компьютера.

— Я не могу отдать им Елену.

Постукивая костяшками пальцев по его столу, я киваю.

— Это твои похороны.

Поднимаясь на ноги, я провожу руками по переду своего костюма и застегиваю черный пиджак. Выхватываю флешку из того места, где она торчит сбоку монитора, засовываю ее в карман и поворачиваюсь на каблуках, чтобы уйти.

Разочарован, но не удивлен. Есть несколько вещей, которые волнуют бывшего короля преступного мира Бостона, кроме его имиджа. Очевидно, безопасность его дочери также находится под угрозой, что заставляет мой желудок скручиваться, когда я подхожу к двери.

Я надеялся поступить проще, и весь мой план, моя свобода, зависели от его желания защитить семью. Теперь мне нужно пересмотреть свой следующий шаг.

Я едва толкнул дверь и переступил порог, когда Раф прочищает горло позади меня, заставляя меня остановиться. Я не оглядываюсь, ожидая увидеть, был ли это намеренный звук, моя ладонь на одном уровне с замысловатым дубом передо мной.

— Что… — Он замолкает, и я поворачиваю голову в сторону, глаза

фокусируются на стене, где висит массивная копия Давида Микеланджело, сочетающая религию Рафа с тем, что он презирает больше всего: искусством.

Вот что вселило мятежный ген в его дочь.

И привело ее ко мне.

— Не трать мое время, Риччи, — предупреждаю я, начиная терять

терпение из-за тишины, последовавшей за его половиной предложения. Я перехожу границы дозволенного, но знаю, что он ничего с этим не сделает.

Как можно управлять Смертью, когда она знает каждую твою слабость?

Выдохнув, он пытается снова.

— Ты мог бы защитить ее.

Моргая, мой желудок сжимается, как тропический шторм, я делаю шаг назад и закрываю дверь, медленно поворачиваясь к нему лицом снова. Я бросаю взгляд на фотографию на его столе, чувствуя, что на мгновение теряюсь в ее пристальном взгляде цвета капучино, прежде чем кивнуть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Мог бы.

Он постукивает пальцем по подбородку, затем опускает обе руки на стол, задумчиво покручивая кольцо на большом пальце.