Уроки любви - Людмила Бояджиева

Через месяц Стаси танцевала в ресторанчике мсье Мартина. Через два — она уже исполняла сольный танец — нечто среднее между фокстротом и румбой, под названием «Испанские фантазии» в паре с напомаженным, вымазанным под мулата солистом шоу. А еще через две недели танцовщица была с треском выгнана — у господина, с которым ужинала русская «графинюшка», пропал портмоне.

Степан утешал отчаявшуюся хозяйку и боялся рассказать ей, что тоже остался без работы. Они бедствовали целую зиму, отапливая остатками мебели лишь одну небольшую комнату.

К владельцам запущенного особняка зачастил перекупщик недвижимости, почуявший добычу, — дом представлял собой архитектурную ценность, а район обещал стать одним из самых фешенебельных в столице. «Ни за что». — Стиснув зубы, отвергала предложения продать единственную оставшуюся у нее ценность «графиня».

В один из самых мрачных и безнадежных вечеров, сеявшим уныние вместе с мелким бесконечным дождем, в дом «графини» Барковской постучал бродяга. На чистом русском языке оборванец требовал встречи с Анастасией Васильевной, и был препровожден Степаном в «гостиную». Гость долго разматывал грязное тряпье, прикрывавшее его тщедушное тело, а потом, извинившись, скинул за шкафом исподнее и вскоре на столе в свете тусклой лампы сказочной россыпью искрилась горстка голубоватых камней. Сдвинув головы над удивительным даром, Степан и Анастасия переглянулись.

— Ваше, ваше все, не сумлевайтесь, Анастасия Васильевна, — кашляя, крикнул из-за шкафа одевающийся гость. — Батюшка ваш перед кончиной завещал мне не оставить его семейство в бедствиях — передать подарочек из их личного тайника. Да не скоро у меня получилось — всю Сибирь по этапам прошел… А теперь — нате вот, извольте… Его превосходительство за эти камушки жизни решился. Вот я волю покойного и сподобился выполнить. — Он смущенно посмотрел на недоверчиво притихшую Анастасию. — А чайку у вас не найдется, барыня? Больно иззяб, двое суток шут знает каким кандибобером к вам пробирался.

«Графиня» Стаси Барковская стала одной из самых знаменитых модниц Парижа, имеющих и солидное положение, и легкомысленный шарм. Реставрированный первосортными мастерами особняк, автомобиль с личным шофером, самые блестящие поклонники, изысканное общество, объединившее в начале нового тысячелетия тех. кто ранее был разделен границей благопристойности — «свет» и «полусвет» — все было в ее распоряжении.

Миниатюрная, изящная шатенка — насмешливая, дерзкая, манящая, спешила получить от жизни как можно больше, ввязываясь в отчаянные приключения. Кавалеры самых высоких достоинств искали близости с экстравагантной Стаси, многие были готовы предложить ей руку и сердце. Но любовные увлечения Стаси отличались экзотичностью. Было известно про ее бурный роман с чемпионом японского единоборства, про страстное увлечение наследником датского престола и многочисленные похождения в мире богемы.

Во время гастролей русского балета Стаси потеряла голову — на сцене блистал наперсник ее детских игр, Алик Орловский, тайком целовавшийся с двенадцатилетней Настенькой в тенистых аллеях тульского имения, и танцевавший в паре с ней на новогоднем детском балу бородатого гнома. Настенька, одетая феей Сирени, с живыми цветами в каштановых, навитых трубочками локонах, была очаровательна. Они получили главный приз, хотя Альберт Орловский, как строго наставляла Настю мать, «не относился к людям нашего круга». Париж Стаси покинула вместе с труппой русского балета.

Степан получал от нее красивые цветные открытки с видами разных столиц мира и короткими предписаниями насчет ведения хозяйства. В самом начале 1913 года хозяйка распорядилась подготовить дом к ее возвращению. А в марте явилась незнакомка с сумрачными глазами и письмом, извещавшим о тяжелой болезни Стаси.

…Услышав звонок, Степан поспешил к новой хозяйке, отказываясь верить, что прощальное письмо Насти и есть последняя правда.

Девушка сидела на кровати, кутаясь в мягкий фланелевый халат. Без шляпки, с небрежно сколотыми на затылке волосами цвета темного шоколада, она казалась совсем юной. Усталость и глубокая печаль омрачали ее лицо.

— Садись, Степан. Ты должен знать: она умерла на следующий день после того, как написала письмо, сжимая в холодеющей руке мои пальцы.

— Господи… Господи, прими ее душу грешную. — Отвернувшись к окну, старик заплакал.

— Я знаю. что ты любил ее, Степан. Нам удавалось поговорить, когда Анастасия приходила в себя… Ее никто не навещал, опасаясь заразы. Я одна могла ухаживать за ней безболезненно. — Она встряхнула головой, отгоняя мрачные воспоминания, и протянула старику руку. — Мне кажется, мы будем добрыми друзьями.

Он робко поцеловал ее, отметив загрубевшую кожу и коротко остриженные, без признаков особого ухода, ногти.

— Как будет угодно, мадемуазель… Если позволите, вопрос: почему вы не бросили… Анастасию Васильевну, когда все было так опасно, так страшно?

— Она была обречена, Степан, заболев этой странной болезнью за границей. Она умерла тяжело, каждый день ощущая, как разлагается ее тело, гибнет красота. — Гостья задумалась. — Она и в самом деле была хороша. Я видела портреты, висящие в этом доме. Мне ведь так и не довелось увидеть настоящего лица Анастасии Васильевны — без отеков и вздувшихся водянок… таких лиловых, сочащихся сукровицей пузырей… — Женщина с тяжелым вздохом опустила траурные ресницы. — Мне-то самой ничего не страшно — ни чумы, ни пули, ни пламени. Говорят, заговорена я, от рождения под чьей-то могучей защитой состою… Да к тому же у меня и знаки есть. Приглядись-ка получше.

Она спустила с плеч мягкий халат, и Степан, приблизив подслеповатые глаза, разглядел на матовой персиковой коже несколько темных, с гречишное зерно, родинок.

Глава 2

Рожала Анюта Климова на нарах в пересыльной одесской тюрьме. Не ждала еще срока, а подоспели схватки в самую полночь. Надзирательница только замком лязгнула и орать запретила, — «Неча блажить, придурошная. В лазарет тебе рано. А будешь горло драть — пошлю сортир драить».

Бабка-цыганка, ходившая из жалости за беременной женщиной, приняла новорожденную и тяжело вздохнула — не нравилась ей вся

???

Пасмурным мартовским утром у комфортабельного особняка в тихом квартале Парижа остановилась наемная коляска. Пожилой, но расторопный дворецкий помог выйти молодой даме и подал знак горничной перенести в дом небольшой саквояж. Дама произнесла короткое приветствие и огляделась.