Крик - Роберт Грейвс

И они оба рассмеялись.

А потом Ричард встал и подал ей завтрак в постель.

Примерно в половине одиннадцатого Рэчел сказала:

— А теперь ступай прогуляйся, дружок, и принеси мне что-нибудь на память. Возвращайся домой к часу, будем обедать.

Майское утро выдалось жаркое, и Ричард пошел лесом и вышел на приморскую дорогу в полумиле от Лэмптона.

[— Вы хорошо знаете Дэмптон? — спросил меня Кроссли.

— Нет, — сказал я. — Просто приехал сюда на каникулы и остановился погостить у друзей.]

Ричард прошел ярдов сто по дороге, затем повернул и направился к дюнам; он думал о Рэчел, и наблюдал за полетом голубых мотыльков, и смотрел на цветущий вереск и чабрец, и снова возвращался мыслями к Рэчел и думал о том, как это удивительно, что они так необыкновенно близки друг другу. Он сорвал цветок, поднес его к губам и, вдыхая его аромат, думал: «Что станется со мной, если она умрет?» Он отломил кусок сланца от невысокой каменной ограды и запустил его прыгать по поверхности пруда, думая при этом: «Ах, я слишком неотесанный парень; как это случилось, что она стала моей женой?» И он продолжал идти к дюнам, но потом снова свернул в сторону — быть может, отчасти из страха повстречаться с этим человеком, которого они оба видели во сне, — и в конце концов кружным путем приблизился к старой церкви на окраине Лэмптона у самого подножия горы.

Утренняя служба уже окончилась, и, как повелось, все прогуливались парами и небольшими группами по газону за церковью возле кромлехов. Эсквайр громко разглагольствовал о короле Карле Мученике.

— Великий был человек, великий человек, но его предали те, кого он любил.

Доктор спорил с ректором об органной музыке. Детишки играли в мяч.

— Бросай его сюда, Элси. Нет, мне, Элси! Элси, Элси!

Ректор приблизился и отобрал у них мяч, заявив, что сегодня воскресенье и им следовало бы об этом помнить. Когда ректор отошел, дети состроили гримасы ему вслед.

Тут к Ричарду подошел какой-то незнакомый человек и попросил разрешения присесть рядом; они разговорились. Незнакомец был у обедни, и ему хотелось поговорить о прочитанной пастором проповеди на тему о бессмертии души. Это была последняя, заключительная из пасхальных проповедей. Незнакомец сказал, что он не может согласиться с основной предпосылкой проповедника о том, что тело человека — постоянное обиталище его души. Из чего это следует? Какое дело душе до повседневных, обыденных действий тела? Ведь душа — это не мозг, не легкие, не желудок, не сердце, не разум, не воображение. Так разве не ясно, что это нечто такое, что существует само по себе? В самом деле, не проще ли предположить, что обиталище души где-то вне тела, а не в нем самом? У нас нет достаточных оснований утверждать ни то, ни другое, но ему хотелось бы сказать так: рождение и смерть — столь загадочные таинства, что сущность жизненного процесса, вероятно, не может быть ограничена рамками тела, которое является лишь видимым проявлением жизни.

— Мы не можем, — сказал он, — с точностью установить ни момент рождения, ни момент смерти. Я бывал в Японии, и там, например, возраст человека исчисляется за год до его рождения, а в последнее время в Италии умерший… Но давайте прогуляемся по дюнам, и я изложу вам, к какому заключению это меня привело. Мне как-то легче говорить, прогуливаясь.

При этих словах Ричарда охватил страх, особенно когда он увидел, что незнакомец отирает лоб черным шелковым платком. Ричард пробормотал что-то невнятное, но в эту минуту ребятишки, которые подкрались к ним, прячась за кромлехом, внезапно дружно, как по сигналу, заорали у них над ухом и принялись хохотать. Незнакомец от неожиданности рассвирепел: казалось, он сейчас разразится проклятиями, его рот широко раскрылся, обнажив не только зубы, но даже десны. Трое ребятишек с визгом бросились прочь. Но одна девчушка, которую они называли Элси, с перепугу упала и расплакалась. Находившийся поблизости доктор поспешил к ней, чтобы ее утешить. И тут все услышали, как девочка сказала:

— У него лицо, как у дьявола.

Незнакомец добродушно улыбнулся.

— А я и был дьяволом еще не так давно — в Северной Австралии, где я прожил среди туземцев двадцать лет. Пожалуй, «дьявол» — наиболее подходящее английское слово для определения того поста, который они отвели мне в своем племени; при этом они еще наградили меня формой английского морского офицера восемнадцатого столетия, которую я должен был надевать в торжественных случаях. Пойдемте прогуляемся по дюнам, и я расскажу вам всю эту историю. Я обожаю гулять по дюнам, поэтому я и приехал в этот город… Меня зовут Чарльз.

Ричард сказал:

— Благодарю вас, но мне уже пора домой, обедать.

— Чепуха, — сказал Чарльз, — обед подождет. Или, если хотите, я могу пойти пообедать с вами. Кстати, я с пятницы еще ничего не ел. У меня совсем нет денег.

Ричарду стало не по себе. Ему очень не хотелось приводить Чарльза домой к обеду. Чарльз нагонял на него страх из-за того, что привиделось ему во сне, и из-за этих прогулок по дюнам и черного носового платка. Но вместе с тем незнакомец производил приятное впечатление интеллигентного человека, был вполне пристойно одет и ничего не ел с пятницы. Если Рэчел узнает, что он отказался накормить голодного, она снова начнет издеваться над ним. Когда Рэчел бывала не в духе, она неизменно принималась жаловаться на то, что Ричард чересчур прижимист, хотя в другое время, когда у них все было ладно, признавалась, что он самый щедрый человек на свете и она совсем не думает того, что говорила. Однако стоило ей рассердиться на него, и снова сыпались упреки в скаредности:

— Десять пенсов, — говорила она, — десять пейсов, плюс полпенса, плюс на три пенса марок. — И тогда у него начинали гореть уши, и ему хотелось ее ударить.

Поэтому Ричард сказал:

— Ну разумеется, идемте, пообедаем у нас. Но эта маленькая девочка все еще плачет, так вы ее напугали. Вам бы следовало успокоить ее.

Чарльз поманил девочку к себе и очень тихо произнес одно-единственное слово. Позже он объяснил Ричарду, что это было австралийское заклинание и означало оно просто «молоко», но Элси мгновенно утихла, подошла, взобралась к Чарльзу на колени и принялась пересчитывать пуговицы на его жилете, после чего он отослал ее прочь.

— Вы обладаете очень странным воздействием на людей, мистер Чарльз, — сказал Ричард.

— Я люблю детей, — сказал Чарльз, — но их крик испугал меня. Я очень рад, что не сделал того, что мне захотелось сделать в первую секунду.

— А что вы могли сделать? — спросил Ричард.

— Я тоже мог закричать, — сказал Чарльз.

— Ну, — сказал Ричард, — это им больше бы пришлось по вкусу и, верно, здорово бы их позабавило. Возможно, они именно этого и добивались.

— Если бы я закричал, — сказал Чарльз, — мой крик либо умертвил бы их на месте, либо они все посходили бы с ума. Вероятнее всего, он бы их убил — они стояли слишком близко.

Ричард сделал довольно беспомощную попытку улыбнуться. Он не понимал, как отнестись к этим словам, — Чарльз говорил так серьезно, так веско, словно он и не думал шутить. В конце концов Ричард сказал:

— В самом деле, интересно, что же это за крик такой? Крикните что-нибудь, я хочу послушать.

— От моего крика погибают не только дети, — сказал Чарльз. — Мужчины могут обезуметь, и даже самых сильных он валит с ног. Это колдовской крик, меня обучил ему Главный Дьявол Северной территории, и я восемнадцать лет доводил его до совершенства, а использовал всего-навсего пять раз.

Все перемешалось у Ричарда в голове: и его сон, и черный носовой платок, и магическое слово, которому повиновалась Элси; он просто не знал, что сказать, и наконец пробормотал:

— Я дам вам пятьдесят фунтов, если вы своим криком снесете кромлехи.

— Я вижу, вы мне не верите, — сказал Чарльз. — Быть может, вы никогда прежде не слышали о том, что криком можно наводить ужас?

Ричард подумал и сказал:

— Ну, я читал, к примеру, о героическом крике, которым древние ирландские воины нагоняли такой страх на вражеские полчища, что заставляли их отступить. И этот троянец, Гектор, его крик тоже, кажется, был ужасен? В Греции в лесах тоже внезапно раздавались порой какие-то странные крики. Они так пугали людей, что те сходили с ума от страха; эти крики приписывали богу Пану, и, по-видимому, из этой легенды и родилось слово «панический». Затем я вспоминаю еще один крик, описанный в «Мабиногионе», в истории о Ллудле и Ллевелис. Этот крик раздавался раз в году в канун Майского дня; он проникал людям в самое сердце и наводил на них такой ужас, что мужчины бледнели и теряли силу, женщины бросали своих детей, юноши и девушки лишались чувств и даже животные и деревья погибали, а земли и воды становились мертвы и бесплодны. Но это был крик не человека, а дракона.