Иди, пока можешь идти - Грег Ван Экхаут

Нет, он не был слабым или увечным. Просто лицо его было уж через чур глуповато, а вместо обязательной в тех краях бороды он обзавелся лишь редкими шелковистыми кудряшками. Оружие ему не доверяли.

Поначалу он сильно обижался. Особенно тому, что ни одна девушка не обращала на него серьезного внимания. После каждого очередного отказа он возносил молитвы богу войны Аресу с просьбами наделить его недостающей мужественностью. И приносил Аресу жертву. Хотя чаще те приносились сами.

Быки агелаева стада с удивительным упорством падали в пропасти, пропадали в лесах или гибли в лапах диких зверей. После каждого такого случая, обнаружив пропажу, Парис даже не пытался найти животное. Он считал происшедшее благим знаком, а исчезнувшего быка – жертвой любимому богу. И вновь возносил молитвы.

Агелай считал по-другому. Обнаружив пропажу, он нещадно избивал беднягу Париса, нередко устраивая из экзекуции красочное и поучительное зрелище для прочей челяди. Соседи привыкли к этому развлечению и с нетерпением ожидали очередной части сериала.

Когда в течении дня в стаде пропало сразу пятнадцать быков, Парис вначале впал в уныние. Но потом понял: это – знамение. Уж теперь-то, после столь обильной жертвы, Арес услышит его. А посему он не стал тратить времени на поиски животных, а улегся на травку в благостном ожидании.

Лежать ему нравилось всегда. Но сегодня он был настроен на чудо. А оно все не происходило. Бороденка его оставалась редкой и шелковистой, сил в мышцах не прибавлялось. И тут Парис понял. Воля богов опирается на волю смертных. Он сам должен решиться на подвиг. А так, лежа на травке, он добьется только одного: придет Агелай и снова изобьет его до полусмерти.

Какой же совершить подвиг? Парис попытался сосредоточиться, но в голову лезло только одно…

Самой прекрасной в его понимании женщиной была жена кузнеца Менелая – Елена. Ее сакральная женственность подтверждалась немереной плодовитостью. Никто, возможно, даже она сама, не знал точно сколько у нее сыновей и дочерей. Что касается пьяницы Менелая, то он и не считал их.

Настоящих друзей, с которыми можно было бы посоветоваться, у Париса не было за исключением слепого рапсода Гомера. Гомер, уроженец острова Хиос, потерял зрение в сражении с алчными финикийцами, но не утратил при этом свой пыл и время от времени горланил на всю округу поэмы о подвигах – своих и чужих. Он не видел того, что видели другие, зато нередко, в подпитии, вел беседы с некоей Каллиопой – музой эпической поэзии.

Причиной дружбы пастуха с рапсодом было то, что Парис буквально с раскрытым ртом слушал поэмы старого воина, представляя себя на месте великих героев, облаченным в сверкающие латы и сжимающим в беспощадных руках смертоносное жало меча… А еще то, что Гомер не мог видеть женоподобную физиономию Париса и относился к слушателю всерьез.

… Невидящий взор аэда был устремлен в одну точку. Будь на его месте человек зрячий, он бы увидел запущенный огород, чахлую оливковую рощу за ним и нескольких бестолковых нубийских рабынь с увесистыми амфорами на плоских головах.

Гомер же видел иное. Раскаленное солнцем и яростью поле битвы, капли пота и крови на обветренных лицах воинов… Он слышал стук копыт, плач прелестных вдов и восторженные крики победителей… Он чуял пьянящую смесь запахов крови, лошадиного пота и молодого вина – запах долгожданной победы!..

Именно сегодня он наконец-то уверовал в то, что созрел для создания великой поэмы… Но что взять за ее основу? “Главное – сюжет, – рассуждал рапсод. – Все битвы, в которых я участвовал, были развязаны из-за земли, богатств или иных низменных причин. А хочется чего-то возвышенного. Чего?..”

– Гомер, – прервал его грезы голос Париса. – Я решил украсть Елену.

– Прекрасную Елену? – встрепенулся Гомер.

– Прекрасную? – удивился Парис. – А ты-то откуда знаешь, ты же слепой?

– Слеп я глазами, мой брат, но душой, я чувствительней зрячих, – запел Гомер. – Истинно, вечным богиням Елена красою подобна!

Нет, не осудит никто, если брань ты зачнешь за такую,

Думаю, в деле таком нас поддержит Афина Паллада!

– Неужели? – обрадовался Парис. – А точно?

– Точно, точно, – заверил его Гомер. – Ты, брат, сильно не раздумывай. Я пиит, ты – герой. Я говорю, ты – делаешь, понял?..

Почувствовав в ответном молчании Париса неуверенность, Гомер вскочил и заорал:

– Деяние сие воспето будет во всей Эгеиде!

Парис испуганно отшатнулся, а проходящие мимо рабыни, побросав амфоры, кинулись прочь, вознося молитвы своим варварским богам.

Заручившись поддержкой старого рапсода, Парис, вместе с ним, отправился в кузницу Менелая.

Сговориться с Еленой оказалось на удивление просто. Именно сегодня, как, впрочем, и ежедневно, Менелай, вспоминая свои былые ратные подвиги, напился до полусмерти в компании своего военачальника – здоровяка Агамемнона – и уже пол дня отдавал дань Гипносу. Елена срывала злость на рабынях, нервно вытирала носы младшим детям и возносила проклятия Дионису.

Тут-то на пороге их дома и возник солнцеликий Парис с букетиком полевых цветочков в руке дебелой.

– Я пришел за тобой, прекрасная – сообщил он.

– Ага! – Елена уселась на скамью и принялась раздраженно раскачивать стройной ногой. – В каком смысле?

– В обыкновенном… – не нашелся, что ответить Парис.

– Ты что же, дурачок, влюбился? – догадалась Елена.

– Ага, – подтвердил тот.

Елена возвела глаза долу:

– Только тебя мне еще не хватало! И ты что же думаешь, я вот так вот возьму и пойду с тобой?! Дурак ты, Парис, приамов сын, как есть дурак!

Парис окончательно смутился, но тут из-за его спины выдвинулся Гомер и нараспев произнес:

– Движет не ум нашей жизнью земной, а богов повеленье,

А не согласна ты с нами, тогда Менелая разбудим…

Нога Елены стала покачиваться еще интенсивнее.

– Тс-с! – испуганно прошептала она. – Если его сейчас поднять, он и кузницу разнесет, и нас всех без разбору к Аиду отправит…

– Разбудим! – настаивал Гомер, повысив голос, и из-за стенки, словно ему в ответ, раздалось сонное, но грозное бормотание Менелая.

Елена вскочила:

– Так вы серьезно?

– А то… – ответил Парис, набравшись смелости.

Елена внимательнее присмотрелась к Парису и вдруг заявила:

– Люб ты мне, право, Парис, и пленяешь своим безрассудством

Сердце и тело, отлитые, кстати, отнюдь не из бронзы.

То и другое тебе отдаю я… И чад своих кстати,

Коих число, я надеюсь, тебя, храбреца, не пугает? – Она испытующе вгляделась в его лицо.

– Не пугает, не пугает, – заверил Гомер.

Парис затянул было:

– Ну-у-у… – Но его уже никто не слушал.

Сборы были недолгими, и вскоре многочисленная плеяда новоявленных родственников Приама, пройдя на цыпочках мимо кузницы, двинулась в сторону дома Гомера. (Вести их к себе Парис, страшась отцовского гнева, не решился.)

Проснувшись и ополоснув лицо холодной водой, Менелай в начале даже обрадовался тишине, царившей в доме. Постанывая и держась за голову, он прошелся по дому и вдруг обнаружил, что отсутствуют не только жена и дети, но и оружие, военные трофеи и кое-какие дорогие вещички.

С уходом жены он, возможно, и легко смирился бы. Но с этим!.. Ушла она сама (к чему уже давно двигалось дело), или кто-то ее похитил, не в этом суть… Сокровища должны быть возвращены!

… У Агамемнона он застал всю вчерашнюю компанию в полном сборе. Тут был и не блещущий умом, но обладавший недюжинной силищей, верзила Аякс сын Теламона, и славный воитель – обжора Диомед; и, за неимением иных достоинств, считавшийся мудрым, старец Нестор, и хромоногий, хворый пяткой Ахилл с дружком Патроклом, и хвастун Одиссей сын Лаэрта, прозванный за плутовство “хитроумным”… И множество иных славных мужей.

Вняв рассказу Менелая, все принялись живо обсуждать, кто явился виновником происшедшего… Вывод был однозначен: все женщины неблагодарны, похотливы и коварны. За это и выпили.

Менелай, найдя понимание, несколько успокоился, но тут очнулся, лежавший в стороне на куче соломы Агелай. Приподняв свою, усеянную трухой, голову, он объявил:

– Это все Парис… – и снова впал в забытье. Конечно же он имел в виду причину всех своих несчастий: стадо уменьшалось, Агелай стремительно беднел. Но поняли его по-другому.

“Парис, Парис!!!” – загомонили сотрапезники. А хитроумный Одиссей завершил обсуждение фразой: “Какой еще дурак возьмет Елену…”

Менелай побледнел. Такого позора он не терпел еще никогда. Но его потянувшуюся к мечу руку остановил Нестор:

– Умерь свой гнев, герой. Не так должно великим воинам начинать борьбу за справедливость. Прежде мы должны принести достойную жертву богам и молить их о счастливом исходе.