Сакральное пространство Владимира Мартынова. Философия жизни: взгляд извне - Светлана Гутова

«В мире, воспринимаемом как самоцель, все приобретает самодовлеющую ценность, но тем самым, утрачивает и всякую ценность, ибо смысл и ценность всего – в Боге, и мир наполняется смыслом только тогда, когда он становится таинством Божественного присутствия» [27, с. 7]. Пребывание в сакральном пространстве было связано с пребыванием в самом мире, а понятие самой сакральности соединялось с обожествлением этой сакральности, как неотъемлемой составляющей части человеческой жизни.

Ключевым моментом в философии В. И. Мартынова становится идея существования и утраты человеком сакрального пространства, которая, по мнению философа, выражалась в идее поклонения культу и отсутствию какого-либо авторства. Пребывание в сакральном пространстве было связано с пребыванием в самом Мире, а бытие сакрального было связано с бытием Бога, и структура эта никак не подвергалась сомнению. Пребывание в сакральном пространстве становилось неотъемлемой частью жизни, т. к. присутствие «Бога во всем» было нормой мировосприятия древнего и средневекового человека с мифологической культурой восприятия существующего бытия. Это понимание Мира отражалось и в служении божественному культу либо культу природы. «Монах просто не может ни петь, ибо, перестав петь и славословить Бога, он тут же перестанет быть монахом. Сходную ситуацию можно наблюдать и в традициях, связанных с архаическим фольклором. Так, весенняя закличка пропевается не для того, чтобы ее кто-то услышал, но для того, чтобы обеспечить своевременный приход весны. Если от конкретного пропевания григорианских песнопений и календарных обрядовых песен мы перейдем к тому, что они воспроизводят, т. е. к их небесным архетипическим прототипам, то обнаружим, что, как пение ангелов, так и звучание космических сфер, не просто не предназначены для человеческого уха, но звучание их принципиально и изначально недоступно нормативному сознанию человека» [13, с. 78]. В данном случае следует понимать, что это совсем другая эстетика не привычная современному обывателю, привыкшему со-переживать продукту творчества, а не со-участвовать в его создании. Априори, катарсис здесь не возможен. Иными словами, все действия человека строго подчинялись ритуалу и не вызывали сомнений.

Отсутствие имени автора (ученого, композитора и др.) Мартынов объясняет тем, что в момент акта творения (сочинительства) человек не приписывает себе этот акт. Человек мыслит себя лишь проводником (медиумом) божественной воли, уподобляясь божественному сознанию и воспроизводя живое звучание космоса. «Реальное приобщение сознания к ангельскому пению и гармоническому звучанию космоса может осуществляться только через уподобление и воспроизведение. А уподобление и воспроизведение возможно только в условиях кругообразного движения, порождающего состояние пребывания всего во всем» [13, с. 69]. Соединяясь в инициации с Вселенским разумом, человек отождествляет себя частью Общего коллективного сознания, а обладая развитым мышлением, стремится подражать Создателю через акт творения. Античный мыслитель Аристотель данную созидательную работу охарактеризовал как «творческое воспроизведение действительности»1 «с точки зрения вероятности или необходимости» [10, с. 455], т. е. мимесис.

С кругообразным движение философ связывает цикличность церковного календаря, а также архаичную календарно-земледельческую культуру древних языческих народов. Музыка «пребывает в сфере форм бытия» – пишет Мартынов, развивая мысль Пифагора, говорящего о «музыке сфер». «Музыка – это не то, что слышится, – продолжает философ, – и даже не то, что звучит, но то, чем звучит звук, и то, что звучит в звуке, а также то, что своим не слышимым звучанием обеспечивает само существование форм бытия. <…> Пение не предназначено для слушания – оно является неотъемлемой частью пути очищения, в то время как пение Казеллы предназначено исключительно для слушания, которое во времена Данте почиталось делом хотя крайне привлекательным, но и сомнительным одновременно. Узаконенное или целенаправленное слушание полагает конец пребыванию музыки в сфере форм бытия» [13, с. 83]. Таким образом, предназначение музыки заключается не в том, чтобы ее звучание услышал кто-либо, но в том, чтобы звучание это могло служить некой «распоркой» бытия. Так как музыка является неотъемлемой частью совершения ритуала, будь-то знаменный распев, песня шамана или весенняя закличка. Пребыванию ее в сакральном пространстве отводится хотя и не первейшее, но достойное место. «Из поколения в поколение на протяжении столетий до скончания веков, и каждый, кто принимает участие в таком воспроизведении, кто пропевает положенное песнопение в установленное богослужебным чином время, как это делалось бесчисленное количество раз до него, вступает в это мелодическое пространство и начинает реально пребывать в нем, а значит, тем самым, реально пребывает и в монашеском братстве, и в литургическом церковном единении, и в Боге» [13, с. 168].

«Высшим мыслимым уровнем пребывания в сакральном является уровень ангелов, чье пребывание в сакральном сопровождается вечным круговращение вокруг Божьего престола. Это круговращение является моделью для всего того, что претендует на пребывание в сакральном. <…> Согласно текстам Ареопагита, ангелы, непосредственно созерцающие Славу Божию, или, другими словами, соединяющиеся с сиянием этой славы в созерцании, совершают именно кругообразное движение. В христианской традиции такое же кругообразное движение совершает душа во время молитвы. То, что кругообразное движение определяется как сакральное, подчеркивает его сущностное отличие от прямолинейного движения, которое, согласно тем же текстам Ареопагита, ангелы совершают, когда нисходят к более низким чинам и областям творения, чтобы приобщить и их к плодам своего созерцания. Т. к. более низкие чины и области творения не способны воспринять созерцаемое высшими ангелами во всей полноте, то при передаче «от высшего к низшему происходит неизбежный процесс профанизации» [12, с. 180]. Именно поэтому в рамках русской традиции противопоставление кругообразного и прямолинейного движения есть противопоставление сакрального и профанного.

II. Потеря сакрального пространства

Потеря сакральности человеческого бытия – это явление не одномоментное, а имеющее исторические предпосылки, произрастающее из времен, когда возник раскол единого мировосприятия на два противоборствующих мировоззрения: фольклорное и христианское. Переход от сакрального пространства мифологической традиции к пространству культуры – это процесс становления пространства культуры с параллельным отмиранием сакрального мышления. Возникновение дуальной картины мира, т. е. двойственного восприятия действительности, привело к раздвоению единой мифологической традиции, как следствия социальной реакции на рождение новой инакомыслящей идеи мироздания и присутствия Божественной мысли.

Дело в том, что в «сытом», зацикленном на самом себе мифологическом мире поздней античной традиции должна была родиться такая форма самосознания, которая способна вывести древнюю цивилизацию из кризиса моральности. Вседозволенная материальная древняя мысль зашла в тупик своего развития и утратила духовное зерно собственного существования. Возникновение Христианства напрямую зависело от развития ratio, как новой духовно-идеологической концепции. Новая Вера явилась тем самым Дамокловым мечом, который разрубил новый и старый Миры.

Идея Мессии-Богочеловека, рожденного «в Миру», идеально вписалась в окружающую мировоззренческую картину. «„Вочеловечение“ Христа определяет двойное восприятие времени в христианском осмыслении истории – двойную перспективу исторического процесса постольку, поскольку данный процесс соотносится с этим кульминационным событием» [22, с. 23] – пишет Б. А. Успенский. Данный замысел призван разделить космогоничность божественного начала со скоротечностью человеческого земного пребывания. Согласно христианской религии, вневременное сверхбытие Бога соединилось с временным бытием в Личности Иисуса Христа в неразрывном союзе [21], подчеркивая с одной стороны божественность Спасителя, а с другой – близость к человеческой личности. Но факт земной жизни Иешуа и принятие Им плотской смерти совершили революционный переворот в древнем мифологическом миропонимании человека, разделив сознание на два противоборствующих друг с другом утверждения о бесконечности времени и его быстротечностью с апокалиптическим концом.

Конец ознакомительного фрагмента.