Новая профессия - Валентин Распутин

Алеша выходит на набережную, засаженную всем, что растет в этих краях — сосной, лиственницей, березой, кедром, черемухой, рябиной, сиренью, шиповником… Река струится мощно и бесшумно, отливая чистой изумрудной зеленью. Выгибаясь и далеко выбрасывая из-за плеча снасть, хлещут воду рыбаки. Отсюда, из-за бетонного парапета, где собаки всех пород тянут за поводки людей, на рыбаков не обращают внимания, и только какой-нибудь заблудший в городе, тоскующий по сельской родине недоросль часами не сводит глаз с тянущейся из глубины лески.

В последний раз Алеша был здесь в марте. Тогда было мокро и грязно от подсыпавшего снега, снег налип на сосновые и кедровые ветки и тяжело гнул их, освобождая по капле. Теперь стоит май… Но почему май «стоит»? Тысячи и тысячи раз подставляется это слово, и вдруг однажды в свежую минуту обнаруживается, что оно совсем некстати. Ни май, ни январь стоять не могут, время не бывает неподвижным. Если уж на то пошло — январь лежит, взбугриваясь снегами и отдыхиваясь вьюгами-метелями, но и лежит не в оцепенении, а медленно и валко перекатываясь в февраль. А март уж поднимается в рост и на затекших хмельных ногах расхаживает не спеша, заплетаясь и делая кругаля… Но май!.. Май, набрав крылья, уже плывет над землей, он невесом и воздушен, радостен и победен, юн и красив. Всему, что живет на земле, он дает токи, все преображает, волнует, пьянит. Нет ни молодца, ни старика, ни девицы, ни вдовицы, которые бы устояли перед его колдовством, собирающим их в какой-то общий хоровод и кружащий, кружащий…

В городах, где мало сеют, да много жнут, стало принято теперь играть свадьбы в мае. То и дело кавалькады машин, одна породистей другой, разукрашенных отнятыми у троек дугами, колокольцами и шелковыми разноцветными лентами, звенящими и трепещущими на ходу, да вдобавок и куклами, кричащими с лакированных капотов машин, что некому ими играть, брачные эти кавалькады мчатся к Байкалу, с ревностью сталкиваясь со встречными «поездами» еще богаче, нарядней, длинней и породистей, мечутся по городу, разметывая по сторонам движение мещан, и, после того как на Байкале «побрызгают» из бутылок языческому богу Бурхану, поворачивают к православному храму на венчание. Весь чин требовательно просит батюшку ускорить «это дело», а во время обряда делают нетерпеливые знаки, не догадываясь, что до возложения венцов на головы брачующихся завершить венчание никак нельзя. Торопятся к главному — к столам.

Алеша Коренев взял себе за правило приходить к месту торжества до прибытия «поезда» и оставаться незамеченным, потерявшись среди обслуги и первых гостей. Чем гость незначительней, тем раньше он является. Сегодня место торжества — нижний ресторан «Интуриста» — дорогое, но рядовое, без выдумки. Выдумка теперь значит многое, она стиль жизни, апофеоза, как говорят философы, витрина успеха, водружение знамени над рейхстагом. Выдумка в своих хитрых ходах и смелых решениях доходит до того, чтобы больше нечем на нее отозваться, кроме как с восхищением и завистью ахнуть. Алеше со скромным его стажем приходилось уже знавать свадьбы и в научной библиотеке, и в музыкальном театре, и на теплоходе, качающемся на байкальской волне, а слышал он, не будучи очевидцем, что гуляла свадьба и в самолете, в огромном Ту-154, бравшем курс на Владивосток и обратно. Покорив все мыслимые вершины, утвердившие тщеславие и авторитет первых сердец, выдумка вдруг кинулась в низины: недавно один сказочно богатый нувориш (оказывается, это слово происходит от новоруса: нувориш — новорус — совсем рядом, а мы и не подозревали) с небывалым размахом громыхнул свадьбу своей дочери в рабочей столовой, непромытой, темной, пропахшей хлоркой и кислыми щами. На толстосумов это произвело столь сильное впечатление, что ничего затмевающего эту находку они пока еще не придумали.

У входа в ресторан Алеша покупает две белые розы и три красные, думая не о чистой и красивой жизни молодоженов, а о том, что розы обошлись ему в недельный бюджет, а через час будут завалены коробками цветов, может быть, прямо из Голландии, и что они-то, эти голландские возы, один краше другого, и поедут ночью в апартаменты новой четы, а его помятые и полумертвые бутончики в лучшем случае подберет утром уборщица. Но… выглядывает, продравшись из-за туч, солнце и косым стрельчатым лучом озаряет его розы, и Алеша успокаивает себя тем, что заработать сегодня он может на месяц, да и просто неприлично являться на свадьбу с пустыми руками. Он встряхивается и выше задирает свой сразу приободрившийся букет, достает и показывает дюжему молодому двероначальнику в тесном темном костюме писанное золотом приглашение и без заминки, не обращая внимания на подозрительную оглядку стража, вступает внутрь.

Из прихожей, где раздевалка и зеркальная стена, по которым это помещение называется чепурильней, двери в ресторанный, приготовленный под торжество зал широко распахнуты, а лестница справа на второй этаж перекрыта. Алеше не надо ни дух переводить, ни охорашиваться, он сразу проходит в чрево события с накрытыми столами, замершее в ожидании, в котором гулко цокают каблуки пробегающих официанток и пузырятся от сквозняка на высоких окнах тяжелые, еще зимние, голубые атласные шторы. Гостей немного, это, как всегда, ответственные за что-то, что-то достраивающие в избранном ритуале. Четверо из них хлопочут над мальчиком и девочкой лет десяти-двенадцати; мальчик с красивым писаным лицом под черными кудрями одет в оранжевый костюмчик по моде благополучного старшего поколения, а девочка, как юная невеста, — в голубой газ и белые туфельки, личико у нее живое, смышленое и плутоватое, и «не бойся, не бойся» ей, приплясывающей и крутящейся, говорят совершенно напрасно. Среди наставляющих выделяется энергичный, освобожденный глубоким декольте сиреневого платья голос поджарой черной дамы с узким, выдвинутым вперед лицом. Спорят, где поставить мальчика и девочку — перед дверями в зал или за дверями в зале? Но перед дверями будет тесно, решают, что лучше в зале. По знаку энергичной дамы в четыре руки бегом оттаскивают откуда-то справа два столика на гнутых ножках, совсем новых, пахнущих деревом, сияющих полировкой, устанавливают справа и слева от дверей, возле столов пристраивают мальчика и девочку, ставят перед девочкой хрустальную корзиночку, а перед мальчиком хрустальное глубокое блюдо. И, уже с облегчением, смеясь и набираясь удали, опускают что-то со звоном в корзиночку, шелестят чем-то в блюде. Слышится первая мужская шутка из свадебного репертуара, слишком ранняя, чтобы быть смешной, но и ее принимают с милостивым хохотком.

Боковые столы сегодня не сдвинуты и стоят по отдельности каждый на четыре персоны. Широко расставленные ромбовидные их ряды под белыми накрахмаленными скатертями, низко свисающими и топорщащимися, так и плывут торжественно в счастливую гавань. Навершием соединяющий боковые ряды главный стол, под новобрачных и их близкую родню, под дружков и предводителей торжества, как и положено, един и стоит на возвышении в две ступеньки, которое в обычную пору служит сценой. Сейчас что-то вроде сцены в виде круга установлено меж рядами, но неудачно — как ни встань, к кому-нибудь окажешься спиной. Словом, если смотреть от подножия застолья, от кухни, откуда появляются официанты, оно напоминает высокую букву «П» с резными фигурными боковинами и нахлобученной на них верхней цельной перекладиной, а внутри «П» какая-то странная шишка.

Предусмотрены и два широких прилавка за спинами мальчика и девочки для неформатных подарков. Они еще пусты, их будут заваливать позже, а пока Алеша, подвернув край бордового застила, устраивается на одном из них, на том, который ближе к главному столу и где пока безлюдно. Он все еще не потерял интереса к некоторым свадебным подробностям и привык замечать, что дарят и как меняется ассортимент подарков, хотя и знает — будет все то же, вся та же бедность роскоши. Исключения и сюрпризы редки. Сделалось обычаем находить среди родственников мальчика и девочку, наряжать их херувимчиками и приставлять к двум хрусталям или подносам — один под золото и другой под доллары. Обычаем сделалось преподносить всякую закружившую человеческую голову технику: от компьютера до кухонного комбайна и от кухонного комбайна до сотового телефона или телевизионного дверного глазка. Бедные изобретательней. Ключи от квартиры и машины теперь не дарят, то и другое приобретается собственным вкусом. Но в тот памятный случай из прошлого лета, когда свадьба плавала по Байкалу, один подарок — само плаванье — как пасхальное шоколадное яйцо, внутри которого спрятана игрушка, содержал другой, не менее блестящий: посреди волны к теплоходу вдруг приблизился катер свежей оснастки типа «Ярославца», и с него в мегафон прокричали, чтобы жених принимал «борт» в свою собственность. Это было, как говорят теперь дети, «не слабо». Но вспоминать о такой свадьбе Алеше не хочется. С сюрпризами там все-таки перебрали, и кончилось все печально. После того как теплоход в обнимку с катером причалили к берегу и свадьба высыпала на камни, а Алеша рассмотрел, что почему-то нет в ней ни родителей жениха и невесты, ни дедушек с тетушками, началось что-то невообразимое. Одни плескались в воде сначала голышом, потом в одежде и там же, в воде, закусывали с тарелок, другие ползли по каменистому откосу с редкими кустами вверх на скалы, третьи обкладывали друг друга на берегу камнями, чтобы торчали только головы… И все это визжало и вопило, но уже не «горько» и не «сладко», а что-то беспорядочное и беспамятное. Через час после причаливания жених, мертвецки пьяный, спал на обретенной им «посудине», а покинутой невесте, пристроившейся под кустом, долго заснуть не давали и путали ее то с одной подружкой, то с другой…