Дом в снегу - Александр Дорофеев

– Охота песок рисовать! – засмеялся Вовка.

– Там не песок, а плоская земля с кустиками, – возразил Вадик.

– А верблюды? – спросил я.

– Верблюдов не видал, – признался Вадик. – Я с верхней полки в окно глядел, глядел… А потом заснул, потому что только земля да кустики.

– Ну, и рисуй свои кустики, – сказал Вовка. – Вот уж интересно-то…

– Там еще дядька был в кепке, – припомнил Вадик. – Я к нему на руки выпал – из поезда, из окна.

Вадик даже со стула привстал и вытаращил глаза от таких воспоминаний.

– Проснулся – где я? Дядька кричит. Мама кричит. Все кричат. И ветер горячий дует. Дядька меня в поезд заталкивает и все приговаривает: «Елки-палки, елки-палки». А я думаю: «Какие же в пустыне елки? Одни кустики».

Вадик сел и начал вырисовывать кустики, а среди них громадного дядьку, похожего на верблюда.

– Хорошо, что поезд тихо шел, – вздохнул он. – А так бы я всю жизнь и прожил в пустыне.

Меня поразил дядька в кепке. Что он – заблудился? Или нарочно подстерегает поезда в пустыне и ловит выпавших детей?

– Дядька – счастливая случайность. Все так говорили, – объяснил Вадик. – Он вроде дорогу чинил…

– Ладно тебе, – перебил Вовка. – А я недавно из самолета выпал.

Вадик отложил карандаш и с удивлением глядел то на своего дядьку среди кустиков, то на Вовку.

– Врешь! – сказал он наконец. – Как же ты не расшибся?

Вовка пододвинулся ко мне и обнял рукой за плечи.

– Дядька сразу подхватил и обратно положил – он дорогу там чинил, – пропел, подталкивая меня в бок. – Правда ведь?

Я заерзал на стуле. Но уж очень здорово обнял меня Вовка – как друга-приятеля.

– Да, – сказал я. – Мы как раз на другом самолете мимо пролетали.

– Ага, Вадька Свечкин! – закричал Вовка. – Сам наврал!

Вадик опустил голову. Я вдруг представил, как Вадик, маленький и беленький Свечкин, идет по пустыне – один-одинешенек.

– А потом мы ехали на верблюде, – сказал я, – и Вадик из поезда вывалился. Сначала-то я не разобрал, что это Вадик. А теперь его узнал.

Вовка тут же отдернул руку и отодвинулся. А Вадик как-то невесело поглядел на меня.

– Там никаких верблюдов не было – только кустики, – сказал он неожиданно. – Врешь ты все.

– Так?! – сердце у меня сильно застучало. – А тогда вы ниоткуда не вываливались!

– Мы вываливались, – сказал Вовка, пододвинувшись на сей раз к Вадику Свечкину. – Особенно Вадик вываливался. И я немножко. Да, Вадик?

– Да, – сказал Вадик. – Мы с Вовой часто вываливались.

– Ну и вываливайтесь дальше – хоть с луны! – сказал я.

И мы замолчали, сердито сопя над рисунками.

На улице выглянуло солнце. Лед на окне потек тонкими ручейками. И дом, кажется, начал расти, вылезать из снега. Хотелось выбежать из дому и глядеть со стороны, как он подрастает, как сползает с него снег толстыми пластами и не задерживается у края крыши, с которого свисают длинные и коротенькие, холодные и сверкающие сосульки.

– Какие молодцы! Художники вы мои, – зашла в комнату тетя Зоя. – Рисуйте-рисуйте! А я только в магазин, на почту… да весну потороплю. Скоро вернусь.

Хлопнула дверь, и по комнате пробежал мокрый ветер, в котором были запахи солнца, теплой земли, ручьев и луж.

– А вот у меня что! – раздался голос.

Люба Черномордикова вытащила из кармана своего красного фартука красное яйцо. Положила на стол и подтолкнула.

Медленно, переваливаясь, покатилось оно по столу прямо ко мне. Я хотел было поймать его, но яйцо приостановилось и покатилось обратно к Любе – так же медленно, покачивая на ходу боками.

– Что, поймал? – усмехнулась Люба. – Это яйцо не простое, – сказала она. – Оно ученое яйцо!

– Куриное, – сказал Вовка.

– Разве у кур такие яйца? Красные? – удивилась Люба. – Сам ты, Вова, яйцо куриное!

– Крашеное, – сказал тихо Вадик.

– Сам ты, Свечечка, крашеный! Это – яйцо полярной совы. Белое-то она в снегу потеряет. А так – полетает, погуляет, отдохнет – и видит издалека, где гнездо, где яйцо красное.

Я живо представил белые просторы, на которых то тут, то там виднеются красные совиные яйца.

– Из этого сова вылупится? – хмыкнул Вовка.

– Не медведь же, – сказала Люба и подтолкнула яйцо, на сей раз к Вадику. Чуть-чуть до него не докатившись, яйцо поехало вспять – к Любе. – Кое-чему научила уже, – сказала Люба. – Сов нужно с детских лет приучать, чтобы прямо ручная вывелась. Вот пойду в школу, а за мной сова будет летать – портфель тащить.

– Заливаешь, – сказал Вовка, не слишком, правда, уверенно.

– Не веришь, Вова, – не надо, – сказала Люба, поглаживая яйцо. – Вот высижу – тогда увидишь!

– А как ты высиживаешь? – спросил Вадик.

– Ну, как высиживаю, – улыбнулась застенчиво Люба. – Как куры. Сажусь на яйцо и грею, грею. Дело-то, в общем, простое.

Приятно было смотреть на Любу Черномордикову, – какая она красивая и умная девочка. Все умеет.

– А дай я немного посижу, – попросил Вадик. – Я такой горячий. Я быстро высижу!

– Да что ты! – замахала руками Люба. – Должна быть одна наседка. Кто высидит, тот и мать. Я старалась-старалась, сидела-сидела, а сова за тобой летать будет? Хитер больно!

– Люба, Люба, – засуетился Вадик. – А у тебя другого яйца нету? Которое пока не ученое?

Люба оглядела Вадика с ног до головы, как бы прикидывая, на что тот способен, – сможет ли высидеть приличного птенца.

– Пойду погляжу, так и быть, – сказала она и ушла на кухню.

– Вы тоже просите яички, – зашептал Вадик, горячо и убедительно.

– Люба, я тоже хочу! Мне тоже яйцо! – закричал, не удержавшись, Вовка.

И мне, конечно, хотелось яйцо на воспитание – хоть воробьиное. Но неловко было просить у Любы. Уж лучше дома подберу – небольшое на первый раз.

Люба вернулась, держа в руках два крупных белых яйца.

Вадик подхватил яйцо обеими руками. Поднес ко рту и шумно задышал, согревая.

– А чьи это? – недоверчиво спросил Вовка.

– Пока с куриными попробуйте, – сказала Люба. – С ними-то попроще – домашняя птица.

– А я не хочу курицу, – заупрямился Вовка.

– Ну что ты, Вова?! Обучай на петуха! Будет тебя охранять, как верная собака.

Вовка вертел яйцо в руках, осматривая со всех сторон, как очень придирчивый покупатель.

– Только не избалуйте! На шею сядут – натерпитесь, – вздохнула Люба. – Ох, нелегкое это дело всего для одной пары рук…

Вовка теперь положил яйцо на стол и, придерживая пальцем, то принюхивался к нему, то прикладывал ухо.

– Что там? – спросил я.

– Тихо… Молчок.

Я тоже приложил ухо. Яйцо было гладкое и прохладное. И, кажется, тихонько шуршало, шумело, как морская раковина.

– Хватит! – оттеснил меня Вовка. – Ты мое яйцо не подслушивай.

Вадик прохаживался вокруг стола, что-то своему яйцу нашептывая.

– Люба, – сказал он. – Ты мне покажи, пожалуйста, как садиться на него ловчее.

– Глядите! – Люба выдвинула стул, подула на сиденье и бережно положила яйцо прямо посередине. – Это будет гнездо. Вот так! Теперь потихоньку садитесь. – Она опустилась на яйцо. Спину держала прямо, руки – на коленях. – Сидеть смирно. Не вертеться!

Вадик, не теряя времени, тоже выдвинул стул. Яйцо у него долго не укладывалось, как он хотел, – посередине. Скатывалось к краю.

– Неслух какой! Разбойник! – ворчал Вадик. Наконец уложил яйцо и начал медленно усаживаться, глядя перед собой испуганными глазами.

– Нет-нет-нет! – остановила Люба. – Вы уж с Вовой садитесь разом. Чтобы потом никому обидно не было. А то у тебя, Вадик, курица вылупится, разговаривать начнет, а Вова будет еще на гнезде. Приготовились! Внимание!

Вадик и Вовка застыли над своими гнездами.

– Раз, два – начали!

Они садились очень медленно. Так подъемный кран опускает строительную плиту – медленно, но верно.

– Только не волнуйтесь. Все идет хорошо, – приговаривала Люба. – Вадик, ты отстаешь – смелее!

Они опустились одновременно – раздался нежный, чуть слышный хруст.

Почему-то также медленно, осторожно начали они вставать. Так подъемный кран поднимает строительную плиту, попавшую все-таки не на то место.

Вова оглядывался и трогал штаны, а Вадик неотрывно смотрел на Любу. В глазах его была печаль.

– Все получилось, по-моему, – сказала Люба и быстро вышла из комнаты, притворив за собой дверь.

Краем глаза я заметил, как ее красное совиное ученое яйцо медленно, ворочая боками, катится по столу. Бросился на помощь. Но яйцо сорвалось. Ударилось об пол! С деревянным стуком! Подпрыгнуло-подскочило. И резво покатилось под кровать, будто и в самом деле кое-что уже соображало.

А Люба на кухне громко гремела посудой. Но все равно был слышен ее звонкий, как колокольчик, красивый и какой-то румяный смех.

Такая уж это была веселая девочка.

В комнату влезли мягкие теплые сумерки.

Мы все сидели за столом и пили чай. Уютно белели на кровати подушки, а на скатерти – чашки.