Генерал Ермолов - Татьяна Беспалова

   — Вот в чём змызл обозной жисти, знаешь ли, паря? — спросил старый казак Захарий-Слива Громов у Фёдора.

Фёдор искоса посмотрел в его багровое лицо. Всё как обычно: нос сливой, обвислые седые усищи, пожелтевшие от табака. Папаха надвинута на самые брови.

   — Ну в чём? — нехотя переспросил Фёдор.

   — В движении, паря! В том, чтоб достичь и постичь! — старый казак ткнул в небеса кривым пальцем. — Вот ты, паря, всю жисть в бою да в разведке, в разведке да в бою. А теперь и твоя жисть переменица. Как выстроит батюшка Лексей Петрович крепость, так поставит в бастиёнах её пушки, так и достигнем мы мира. Сделаемся замлепашцы. А как загонит батюшка Лексей Петрович чечена в хладные горы, в дремучи дебри, как зачнут чечены от голодухи там сохнуть, так стануть пожиром жрать друг дружку, так и постигнут разом силищу нашу.

   — Так крепость-то ещё построить надо!

   — И тут ты прав, паря! Ой надо, ой надо. Крепости они сами по себе не строяца. Придётся попотеть нам с тобой, паря. Ой, попотеть!

Третий день они тащились к Сунже. Обоз и пушки, бабы и детишки. То грязюка непролазная, то каменюки да пыль. И только лес, дремучие дебри кругом. Время от времени Фёдор сбегал в дозор. И ноги коню размять и самому проветриться. Когда же настанет конец этому пути? Эх, зачем не пошёл вперёд с авангардом, зачем не послушал Ваньку?!

На ночь вставали лагерем, выставляли посты, отправляли во все стороны разведку. Разведчики неизменно доносили одно и тож: всякий блудливый и преступный люд сбивается в шайки и крутится вокруг обоза. Да Фёдор и сам их видел. Только вчера последний раз сдуру чуть не налетел на шайку лезгин. Одного треснул шашкой по башке, уже в вечеру в лагерь приволок. Лезгин ни жив ни мёртв, но злобен, тварь. Однако рассказал, что в Черкесии снова чума, и потому они, лезгины, туда ни ногой. А здесь — грабь на здоровье! Вольному воля!

Порой эта сволочь так близко к обозу подходит, что слышно, как перекликаются шакалы. Но нападать боятся. Ярмул войско ведёт. Случись чего — нещадно покарает.

Сам Алексей Петрович виден войскам каждый день. На марше вместе со всеми пыль глотает или в грязюке вязнет — это уж как придётся. И генерал Вельяминов вместе с ним. Наверное, уж порешили, где крепость поставят. Для вольного казачества и солдатиков служивых станет дела: лес вали, пни корчуй да рвы рой.

В один из дней проходили через городишко. Село не село, аул не аул — басурманское племя кто разберёт? Застали на улице двух женщин, не русских, но красивых. Иудейской веры. И ничего, не тронули. Так отпустили, с миром. В одном из домишек обнаружился священник католической конфессии, отец-иезуит. О находке незамедлительно донесли Алексею Петровичу. Генерал в нелицеприятных выражениях велел святого отца сопроводить за Терек, до самого Моздока. Вот и всё веселье обозной жизни. Скучно Федьке Туроверову обоз охранять. Ой, скучно!

Так и шнырял гребенской казак взад и вперёд вдоль растянувшейся на пару вёрст вереницы повозок, конных и пеших отрядов, пока не привлёк его внимание чудной дядька. Впрочем, не очень-то и чудной, а просто любопытный.

   — Так ты, значит, Георгиевкий кавалер? — спросил дядька для начала разговора.

   — Так точно, — коротко рапортовал Фёдор.

   — Да-а-а-а-а, — протянул дядька, закуривая короткую трубочку. — Вы, как я думаю, все тут герои-пограничники. Экий ты бравый молодец! А конь-то у тебя, видать, из самого Карабаха. На таком и князю не стыдно в бой идти. Так ли?

   — Так точно, — подтвердил Фёдор.

   — Экий ты немногословный, сынок. Сам — бравый воин на знатном жеребце гарцуешь. При шашке, при ружже, при ордене, а слова из тебя не вытянешь. Не офицер ли? На первый взгляд вас, казаков, не разберёшь... Коли пики нет — значит, офицер.

   — Не-а... — улыбнулся Фёдор.

   — Оно и видно. Шашка-то у тебя простая, не офицерская... Экая ж у тебя красивая коробка! С царским гербом!

Фёдор вздохнул. Лядунницу[3] он получил в наследство от Пашки Темлякова, убиенного казака Хопёрского полка. Эх, как попали они тогда в засаду в чащобах чеченского леса. Ввязались сдуру в бой, заманил их нехристь к лесному завалу: спереди толстые брёвна навалены так, что коню не перепрыгнуть. Сзади — ураганный огонь. Фёдор уж не чаял выжить, но всё ж сумел прорваться, повезло. Пашаткин конь надёжным оказался, вынес всадника из боя, но злая пуля чечена нагнала его. Похоронили. Пашаткин штуцер тогда Ванюша забрал себе на память, а лядунница с гербом Фёдору досталась.

   — Да ты сам-то кто таков? — отвечал Фёдор рассеянно.

Казак держал оружие наготове. Короткий, шестилинейный штуцер был заряжен и лежал поперёк седла. Щегольское нагалище[4] из барсучьего меха, выделанное шерстью наружу, казак прибрал в торока. Его Соколик осторожно ступал по каменистой дороге рядом с повозкой, которой правил любопытный дядька. Они ехали в середине колонны русских войск. Пара ухоженных волов, потряхивая рогатыми головами, тянула повозку. Громыхал нехитрый домашний скарб. Ветви деревьев отбрасывали колеблющиеся тени на широкие спины волов.

Казак всматривался в заросли терновника по сторонам дороги. Войско медленно двигалось между скалистых холмов, поросших густыми рощами орешника и ольхи.

Места эти густо заселяла непуганая дичь. Пыль и грохот войскового обоза не смущали лесных обитателей. В высокой траве вдоль дороги мельтешили фазаны. Опытный глаз Фёдора замечал в ежевичных дебрях рыжий бок косули, а ночами волчий вой смущал покой усталых воинов.

   — Орден и коня я получил за битву при Хан-Кале, дядя. Под командой генерала Булгакова[5] наш полк тогда сражался, — продолжил Фёдор. — И сейчас, как обычно, в разведке служу. Вот, Соколику роздых дать решил...

   — Сколько ж годов тебе было тогда, при Хан-Кале-то?

   — Восемнадцатый шёл, — Фёдор вздохнул. — Двух старших братьев потерял я в проклятой дыре, дядя. И вот опять судьба меня влекёт к этому Богом забытому месту.

Дядька покуривал трубочку да время от времени встряхивал вожжами, давая понять волам, что не заснул, дескать, их возница. Дядька — русский мужичок лет пятидесяти, курносый и лысоватый, с водянистыми внимательными глазами и босым лицом. Говорил он голосом тихим и внятным. Одет был, как и всё кавказское воинство, не по форме. Под, хорошего сукна, но изрядно поношенным, офицерским мундиром, была надета крестьянская льняная рубаха. Плешивую его голову покрывала обычная егерская фуражка. Он сидел в неудобной позе, подобрав под себя ноги, обутые в хорошие козловые сапоги. Спиной старый солдат упирался в столешницу красного дерева. Фёдор с любопытством рассматривал ножки столика изящной работы. Они имели форму извивающихся змей. В основании каждой ноги помещалась змеиная голова с разинутой пастью и высунутым языком. Тут же рядом со столиком громоздились несколько добротных, окованных железом сундуков и огромный медный самовар с прокопчённой трубой. Некоторые из сундуков были заперты увесистыми замками, другие же — просто перепоясаны верёвками.

   — Меня Кириллом Максимовичем зовут. Софронов моя фамилия. Будем знакомы, герой, — проговорил дядька.

   — Я не герой, — хмуро ответил Фёдор. — Я просто Федька Туроверов. Разведчик я. Батька мой кузницу держит в станице Чевленой... И сейчас там мамка моя, да жена, да сеструха, да детки...

Обоз медленно тянулся по поросшей густым лесом долине. Иногда мимо них на тяжёлом кряжистом жеребце проносился с громовым топотом егерь. А бывало, что и генеральский адъютант в бурке, при сабле в изукрашенных ножнах следовал мимо.

   — Кто ж твой командир, парень? — заново принялся расспрашивать дядька.

   — Командир? — набычился Фёдор. — Мы одного лишь командира признаем! Алексей Петрович Ермолов — вот наш отец и командир, а остальная шантрапа нам так, по боку...

Дядька лукаво усмехнулся.

   — Какие-то там приказания Петька Фенев отдаёт... есаул... — вздохнул Фёдор.

Казак сказал, казак пустил коня с места и галоп. Так и пропал Фёдор Туроверов с глаз Кирилла Максимовича, денщика грозного Ярмула — генерала Алексея Петровича Ермолова.

   — Партизанщина... — хмыкнул вослед ему Кирилл Максимович.

Фёдор пытался догнать авангард, но сбился с пути. Весь день мотало и кружило его по рощам вблизи аула Кули-Юрт. Дело шло к вечеру, когда казак и его конь взобрались по крутому отрогу на вершину невысокой горы. Прямо под ними, к лысому склону прилепился Кули-Юрт, окружённый с трёх сторон возделанными полями. Ниже селения, на дне ущелья темнела дубовая роща. Над аулом тут и там поднимались дымы пожарищ. Пламени видно не было. Огонь уже пожрал всё, что годилось ему в пищу. Соколик тревожно вдыхал пахнущий дымком воздух. Фёдор соскочил с седла на землю, присмотрелся, пытаясь разглядеть людей на улицах селения. Но зоркий глаз разведчика не находил среди каменных строений ни человека, ни козы. Даже кота приблудного не удалось узреть Фёдору среди обожжённых руин.