Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева - Иван Беляев

В отличие от известных деятелей Белого движения (Юденича, Алексеева, Колчака, Врангеля, Деникина) генерал Беляев не отметился на ниве политической деятельности. Он был просто военным и считал, что, сражаясь на стороне добровольческого движения, продолжает тем самым служение Отечеству. Но полностью раскрыться его личности суждено было… в далеком Парагвае, который он знал и любил еще с детства. Должно быть, история о том, как царский генерал стал национальным героем Республики Парагвай и вместе с доброй сотней своих сослуживцев выиграл страшную Чакскую войну (1932–1935), защитив свой вторую Родину от агрессоров (финансируемых и подстрекаемых США), – это один из самых успешных примеров того, как бывшие царские подданные смогли реализовать себя за пределами России. Прочитав мемуары генерала Беляева, вы поймете, откуда в далеко не самом высокопоставленном царском офицере нашлись такие качества, которые изменили жизнь целой столь далекой от нас страны.

Волею судеб мне выпала возможность узнать достаточно много о судьбе своего рода. Должен сказать, что познание семейной истории послужило искрой, которая когда-то зародила в моей душе тягу к познанию истории собственной страны. Надеюсь, что ознакомление с мемуарами именитого пращура вызовет интерес к изучению истории собственного рода и у уважаемых читателей.

Часть первая

Невозвратное время

Ты знаешь ли тот край, где раннею пороюВолшебных грез и радости полна,Сокрытая от глаз под снежной пеленою,В уборе из цветов рождается весна.Тот чудный край, где из-под неба льютсяПеснь жаворонка, трели соловья,Где вера и любовь не продаются,То край моих отцов, то РОДИНА МОЯ…

Введение

Жизнь прожить – не поле перейти.

Жизнь моя – три четверти столетия – охватывает значительную часть прошлого века и половину настоящего. Родился я в те дни, когда Европа только что вышла из ряда потрясений, вызванных движением 48-го года, и вооруженных столкновений, сопровождавших возрождение Германии и Италии. В тот самый момент, когда насильственная смерть становилась анахронизмом и лишь вызывала любопытство, как пережиток прошлого; когда казалось, что перед Европой, а за нею и перед всей Вселенной открывается безоблачное будущее беспрерывного прогресса. И вот с началом нового века перед нашими взорами раскрылась вся картина колоссальных сдвигов и переворотов, которые еще не закончились и Бог знает, когда закончатся и к чему приведут человечество и самое существование нашей планеты…

Но моя жизнь уже подходит к концу, и пора подвести ей итоги. И на склоне дней, лишь только случится отвлечься от настоящего и отдаться воспоминаниям, картины прошлого выходят вновь из тумана десятилетий во всей свежести и яркости красок сегодняшнего утра. Как живые поднимаются давно забытые образы и события, оставившие неизгладимый след в душе, и прошлое становится настоящим. Картины далекого детства в патриархальном укладе сельской жизни среди ласкающей природы и не затронутых еще мировой свистопляской людей; старый Петербург с его радостями и треволнениями, кажущимися теперь бурей в стакане воды в сравнении с суровыми условиями беспощадного века; незабываемые годы Первой мировой войны, внесенные ею грозные картины гибели и разрушения – и, наряду с ними, яркие примеры доблести, красоты и совершенства духа и плоти; катастрофа, приведшая к революции, и светлые образы, захваченные в ее водоворот…

Первые дни изгнания… Первые шаги за океаном… Непостижимые события, которые осуществили мечты самого пламенного воображения, сделали невозможное близким и досягаемым, превращали житейскую прозу в очаровательную поэму, отодвигали, казалось, самые времена и сроки на десятки и сотни лет назад и поднимали завесу над деяниями прежних поколений, над легендарной историей Нового Света… Все, все это проходит перед очарованным взором в воспоминаниях. И рождается твердая вера в глубокий смысл происходящего, которое лишь кажется плодом человеческих усилий, а на самом деле является делом рук Творца Вселенной, который один лишь знает Свои неисповедимые пути и правит землей, и человечеством, и временами, ведя все к намеченной Им цели.

10 июня 1950 года

Родное гнездо

Это – русская деревня,Это – родина моя!..

Я родился в ночь на 19 апреля 1875 года в скромной обер-офицерской квартире дома Гарновского, служившего для совместного жительства офицеров лейб-гвардии Измайловского полка и лейб-гвардии Второй артиллерийской бригады, где в это время служил капитаном мой отец[1].

Это событие, которое при иных обстоятельствах могло бы считаться радостным, внесло в нашу семью величайшее горе: через пять дней после моего рождения скончалась моя мать, за несколько дней до этого заболевшая воспалением легких, которое схватила, провожая в дверях моего отца. Перед кончиной она нежно поцеловала меня, прижимая к сердцу виновника своей преждевременной смерти. Едва ли в эту минуту я отдавал себе отчет в значении ее последнего благословения, но чем дольше я живу, тем [больше] проникаюсь мыслью, что ее любовь вместе с незапятнанной честью моего отца было лучшее, что я мог бы унаследовать от моих родителей. И мне кажется, что и теперь я чувствую ее последний поцелуй.

Старшая сестра Махочка[2] – ей было всего девять лет – пыталась заменить нам маму. На нее перенесли мы всю свою нежность; любовь и благословение. До рассвета она собирала нас к себе, одевала, учила молиться, разогревала на свечке кусочки сахару и наделяла всех мальчиков, тихонько сидевших вокруг ночника.

С годами это чувство росло и превратилось в рыцарское поклонение. Одно слово «Махочка рассердится» прекращало все шалости. Но Махочка никогда не сердилась.

Первые дни провела с нами тетя Туня[3], незамужняя сестра моей матери.

Но с началом весны я попал в семью дедушки, и в коробке с ватой проделал свое первое путешествие до Нарвы по железной дороге и потом 60 верст «на долгих» до нашего родного гнезда, находившегося в самом сердце Медвежьего угла в центре Гдовского уезда. Эти поездки в деревню были самыми светлыми воспоминаниями детства. И когда кучер, тыкая кнутом в ту часть горизонта, где в чаще зеленых верхушек виднелась красная крыша нашего дома, произносил: «Уже видать Леонтьевское», – мы не знали, что делать от охватывавшего нас восторга.

При всем старании едва ли вы найдете на старой карте то пятнышко, на котором виднеется полустертая надпись: «Сельцо Леонтьевское, Проходилово тож». Не найдете и имения Орловых – бывшего пепелища Снурчевского, ни двух смежных деревень Завражья и Гверездны, ни позднее других появившегося Новоселья. Только в развилине двух крупных речек, прорезающих смежные с ними заливные луга, средь густых камышей, причудливыми зигзагами уходящих к кипучей Плюссе, быть может, вам удастся угадать крошечный зигзаг, означающий лесной ручей, пригорок ленивой и тихой Руши – это наша родная Гверездка, русло которой разделяет оба имения и обе деревни. Ее желтые воды струятся по гравию (по нашему – гверезду), который и дал ей свое имя; между высокими дубовыми насаждениями, минуя Федину горку из красного песчаника, она проходит под мостом близ перекрестка, окаймляет живописный косогор и, прорезая пустынный выгон, прячет свое устье в густых зарослях ольхи и ивняка.