Возвращение - Александр Бондарь

Я замер... и увидел незнакомую женщину. Да, наверное, я угадал. Таня здесь не живет больше. Очевидно, они поменяли квартиру. Или, может, переехали в другой район.

Незнакомая женщина быстро оглядела меня. Спросила:

- Че надо?

Пропойца какая-то. Под глазами - тяжёлые, увесистые мешки. Со лба ее уныло свисал клок нечесанных, грязных волос. Я открыл рот и, вдруг...

- Простите, Метеоровы здесь живут?

Эта была первая жалкая глупость, которая сейчас пришла мне в голову. Пьянчуга смерила меня подозрительным взглядом. Очевидно, уже решила, что перед ней наводчик. Или квартирный вор.

- Какие еще те Метеоровы?..

Она выругалась неприлично и быстро закрыла грязную дверь.

Я шёл вниз, спотыкаясь. Ступеньки подпрыгивали под ногами, словно бы хотели сбросить, столкнуть меня. Я хватался рукой за облущенные перила. И перед глазами, как ужас, как наваждение, как больной кошмар, стояло припухшее лицо той чужой незнакомой женщины из грязной, как мусорная свалка, квартиры. Женщина эта все так же пристально и внимательно продолжала вглядываться мне в лицо и, казалось, уже начинала меня узнавать... Неужели, узнала?..

Весь заготовленный мною монолог рассыпался на отдельные, теперь никому не нужные и совершенно бессмысленные слова. Все те фразы, что я нес к ней через десять лет своей трудной и непростой жизни, казались мне теперь пустыми и обращенными в никуда. Все онемело вокруг, все притихло, замерло.

Я вышел на улицу, оставив за спиною страшный подъезд.

Мне стало ясно, вдруг, что Таня умерла. Ее нет больше; нет и никогда не будет. Она умерла, чтобы у меня в памяти остаться той доброй красивой девочкой, какой я запомнил ее, и какой я ее видел во сне все эти долгие десять лет. Таня умерла, и вместо нее в опустевшей квартире поселилась грязная, сквернословящая пьянчуга.

Почему? Как это произошло?

Мир вокруг почернел. Не только небо, черной стала земля, черными стали стены зданий, черными стали деревья. Сплошная, беспросветная, пугающая чернота...

Я ожидал всякого и внутренне ко всякому был готов. Я ведь никогда не объяснялся этой девчонке в любви, почти никогда не разговаривал с ней. И я не мог, конечно, ничего требовать, не мог рассчитывать ни на что. Скорее всего, думал я, Таня замужем, у нее дети. И все. Я иду дальше. Но такого...

Два лица выплывали из сгустившейся темноты. Два лица. Лицо юной очаровательной школьницы и лицо опустившейся пьяницы. Я пытался соеденить их в одно - и не мог. Только местами, сквозь жуткие, отталкивающие черты второго лица проступали отдельные, еще окончательно не смытые, черты первого. И тем отвратительнее, тем ужаснее казалось мне это незнакомое второе лицо.

Небо было черным и страшным. Тяжелые тучи побагровели и нависли. Казалось, они с трудом удерживаются, чтобы не выплеснуть на людей все то, что у них накопилось внутри.

Почему не начинается дождь?..

7. Качалкин.

Я снова шёл мимо серых, чужих домов. Всё здесь было тихо и пустынно. Город вымер.

Карман у меня, и я это чувствую, отвисает от тяжести большого браунинга, к носу которого я уже привинтил глушитель.

Вот, словно угрюмая серая крепость, словно тюрьма, возвышается дом, который мальчишкой я ненавидел, боялся и обходил стороной. Здесь живет Витька Качалкин. Дом этот и сейчас, спустя десять лет, смотрит на меня нагло, презрительно, не замечая. Как воплощение вселенского Зла бессмысленного и тупого, надменно уверенного в своей вечности и ненаказуемости.

Полкласса боялось Витьку Качалкина. И еще его дружка - дегенеративного дебила со странной фамилией Чуча. Чуча этот и точно был похож на чучу. Он, судя по виду его прически, стригся не чаще, чем раз в год, и еще реже мылся. Один раз, в туалете, я сам видел, как Чуча, оправившись, подтирал зад собственными трусами. К шестому классу он только научился читать. Читал медленно, с трудом, тяжело шевеля губами. Видимо, чувствуя в глубине души, что он - выродок, Чуча ненавидел всех тех, кого считал нормальнее себя. Драка была его любимым развлечением. Его развлечением и развлечением его друга Качалкина. Чуча в драке любил как-нибудь отличиться: поставить фингал под глазом или выбить передний зуб.

Чучу я бы тоже сейчас навестил. Но, к сожалению, не знаю адреса. Адрес Качалкина я знаю.

Серый дом, когда я подошел ближе, оказался еще мрачнее. Черная дыра подъезда смотрела на меня глухо и угрожающе. Она словно бы предупреждала: если я войду сейчас внутрь, обратно уже не выйду. Хотя все остальное было похоже на советский фильм-агитку об гарлемских трущобах, в которых якобы живут американские негры. Облезлые, выцветшие перила, побитые жизнью, старые ступеньки, окна, на которых светится нищенское тряпье.

Я вошёл внутрь.

8. Встреча.

Сколько раз мне уже приходилось нажимать на курок?

Впервые это произошло в Монреале. Моей мишенью стал бандит и наркоторговец из местной группировки. Я не хотел, но мне пришлось выстрелить. Иначе бы трупом стал я.

Потом - в Торонто. Моя мишень - заместитель начальника полиции. Редкая мразь. Я знал за ним столько грехов, что совесть моя молчала. Здесь были и доля в наркобизнесе, и связь с местной мафией, и членство в масонской ложе, и даже педерастия с педофилией вместе. Канадские мусора тогда, сбившись в злую, тесную стаю, лихорадочно искали убийц. Искали долго, пока не вышли, в конце концов, на меня...

После легавого были еще трупы. Я наводил справки о каждой предполагаемой жертве. Должен был убедиться, что мишенью не окажется невиновный человек. Пули из моего ствола находили наркоторговцев и мафиози, коррумпированных легашей и наемных киллеров. Если я не был уверен, что тот, кого мне предлагают, заслужил дырку в черепе, то всегда отказывался от дела. Но как бы там ни было, а эти люди - все те, в кого я по очереди прицеливался, ни в чем передо мной не провинились. Я не испытывал к ним не только ненависти, но и вообще никаких чувств. Вообще никаких.

Заказ. Деньги. Адрес. Имя. Одна фотокарточка.

Силуэт-мишень. Дуло. Прицел. Звук выстрела. Дырка.

Все.

Никаких эмоций.

Я лишал жизни людей, пусть и очень плохих по всем признакам, но, все-таки, не причинивших мне никакого зла. А в это самое время, где-то в России, на берегу Черного Моря, в городе Туапсе, спокойно жил, пил водку и целовал женщин, человек, по сути, лишивший жизни меня. Ведь, кто знает, как все повернулось бы? Кто знает, что бы произошло, если бы не Витька Качалкин? Кто знает, что было бы, если бы я женился на Тане?.. Кто знает?..

Таня нравилась Качалкину, и он не скрывал этого. Будучи сам отвергнутым ею, он жестоко избивал каждого, кто смел хотя бы просто посмотреть посмотреть заинтересованно на его горькую, неудачную любовь.

Я поднимался по лестнице. Что я скажу ему, когда увижу? Наверное, ничего. Просто назову свое имя. Какая разница, вспомнит он меня или нет? Какая, хрен, разница, если через секунду его уже не будет на этом свете? И все. Точка. Словно бы и не жил никогда... Правда, еще есть ад. Не знаю точно, что это, но место страшное. И Качалкин там окажется. Навсегда... А я? Ведь, и я тоже?..

Вот, и дверь. Его дверь. Я зачем-то положил в карман руку и взял пальцами рукоятку. Замешкался на секунду. Потом придавил пальцем звонок... Теперь все. Качалкин уже стал трупом. Хотя еще и не знает об этом.

- Кто? - услышал я бас. Неужели, это у Качалкина так изменился голос?

- Телеграмма, - ответил я. А что другое я мог сказать?

Дверь, пощёлкав замком, открылась. Передо мной, на пороге, стоял заросший мужик непонятного возраста с красной и опухшей от питья мордой. Я напряженно вгляделся... Он! Точно он. На мужике была давно нестиранная и очень грязная пижама. На голове лежала копна пыльных, слипшихся сосульками волос. Копна эта была больше похожа на шапку, чем на волосы. Качалкин был сильно, вдрызг, пьян.

- Кому телеграмма? Какая ещё телеграмма?

Качалкин вглядывался напряженно, словно пытался прочитать ответ у меня на лице, и, судя по тому, как неровно стояли, как судорожно дрожали его зрачки, я прыгал, раздваивался и мельтешил у него перед глазами.

Ничего не отвечая и отодвинув красного мужика в сторону, я прошёл внутрь.

Здесь мне сразу же захотелось зажать нос.

- Э-э-э-э!.. - Качалкин попробовал ухватить меня за рукав.

Потом пошатнулся неловко и грохнулся на пол. Где растянулся неподвижно, уронив голову. Качалкин задремал. Он еще пробурчал что-то, не открывая глаза, пошевелил губами. И затих.

Я обошел квартиру. Кругом была грязь, кругом валялся какой-то мусор. По всем углам стояли груды пустых, покрытых плотной серой пылью бутылок, лежали консервные банки с заплесневелыми остатками пищи. В ванне плавало белье. В туалете, рядом с унитазом, располагалась зловонная, мерзкая лужа. На кухне говорил телевизор, где показывали какой-то очередной ни то американский, ни то мексиканский сериал.

Закончив обход, я снова вернулся к неподвижному Качалкину. Достал пистолет и машинально прицелился. Уже нажимая на курок, вдруг, замер, остановился. Даже не я - во мне что-то остановилось. Остановилось внутри меня. Просто стало понятно в это мгновение, что я опять разминулся со временем. То, мое, время безнадежно закончилось. Я опоздал. И это не тот Качалкин, не тот, которого я всегда так боялся и так ненавидел. Того больше нет, как нет больше той Тани.