Том 6. Письма - Сергей Есенин

А я все-таки встречал тургеневских типов.

Слушай! (Я сейчас в Москве.) Перед моим отъездом недели за две-за три у нас был праздник престольний,* к священнику съехалось много гостей на вечер.* Был приглашен и я.* Там я встретился с Сардановской Анной (которой я посвятил стих<отворение> «Зачем зовешь т. р. м.»).* Она познакомила меня с своей подругой (Марией Бальзамовой). Встреча эта на меня также подействовала, потому что после трех дней она уехала и в последний вечер в саду просила меня быть ее другом.* Я согласился. Эта девушка тургеневская Лиза («Двор<янское> гн<ездо>») по своей душе. И по всем качествам, за исключением религиозных воззрений.* Я простился с ней, знаю, что навсегда, но она не изгладится из моей памяти при встрече с другой такой же женщиной.

Здоровье мое после 20 лучше.* Курить я уже бросил.

Я недавно написал «Капли». Клеменов воскрес, но скоро умрет опять.* Капли жемчужные, капли прекрасные, Как хороши вы в лучах золотых, И как печальны вы, капли ненастные, Осенью черной на окнах сырых. Люди, веселые в жизни забвения, Как велики вы в глазах у других И как вы жалки во мраке падения, Нет утешенья вам в мире живых. Капли осенние, сколько наводите На душу грусти вы чувства тяжелого, Тихо скользите по стеклам и бродите, Точно как ищете что-то веселого. Люди несчастные, жизнью убитые, С болью в душе вы свой век доживаете. Милое прошлое, вам не забытое, Часто назад вы его призываете.

——

Москв<а>. Щипок. Магаз<ин> Крылова. Ал<ександру> Никит<овичу> Ясен<ину>,* и для меня. Любящ<ий> т<ебя> Ес<енин> С.

Бальзамовой М. П., после 18 августа 1912

М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ*

После 18 августа 1912 г. Москва

Маня! Прости за все. Посылаю тебе адрес свой: М<осква>, Большой Строченовский пер., д. Крылова, 24, кв. 11. После этого все пойдет по-настоящему, а то я никак не мог устроиться. Приготовься к знакомству с Панфиловым (в письмах)* и не говори, что для тебя все удовольствие — танцы, как проговорилась мне. Он не будет тогда представлять себе тебя в чистом, возвышенном духе. Прости — за скверное письмо и пошли его к самому Аду. С. Е.

Нет времени.

Объясн<ю> после.

Панфилову Г. А., август 1912

Г. А. ПАНФИЛОВУ*

Август 1912 г. Москва

Дорогой Гриша, я получил твое письмо, за которое благодарствую тебе.

Проспекты я тебе уже отослал до твоей просьбы,* а пересылки за них никакой нет, и ты не должен меня просить, что заплатишь марками. Между нами не должно быть никаких счетов. В таком случае мы будем Друзья. Желаешь если, я познакомлю вас письмами с М. Бальзамовой,* она очень желает с тобой познакомиться, а при крайней нужде хотя в письмах. Она хочет идти в учительницы с полным сознаньем на пользу забитого и от света гонимого народа.*

Я еще тебе посылаю странное письмо, но пойми все в нем и напиши письмо в ответ листовке.*

Любящий тебя

Друг.

Есенин. (Благослови меня, мой друг, на благородный труд. Хочу писать «Пророка»,* в котором буду клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу. Если в твоей душе хранятся еще помимо какие мысли, то прошу тебя, дай мне их как для необходимого материала. Укажи, каким путем идти, чтобы не зачернить себя в этом греховном сонме. Отныне даю тебе клятву. Буду следовать своему «Поэту».* Пусть меня ждут унижения, презрения и ссылки. Я буду тверд, как будет мой пророк, выпивающий бокал, полный яда, за святую правду с сознанием благородного подвига.)

Панфилову Г. А., август-сентябрь 1912

Г. А. ПАНФИЛОВУ*

Август — начало (?) сентября 1912 г. Москва

Печальные сны охватили мою душу. Снова навевает на меня тоска угнетенное настроение. Готов плакать и плакать без конца. Все сформировавшиеся надежды рухнули, мрак окутал и прошлое и настоящее. «Скучные песни и грустные звуки»* не дают мне покоя. Чего-то жду, во что-то верю и не верю. Не сбылися мечты святого дела. Планы рухнули, и все снова осталось на веру «Дальнейшего-будущего». Оно все покажет, но пока настоящее его разрушило. Была цель, были покушения, но тягостная сила их подавила, а потом устроила насильное триумфальное шествие. Все были на волоске и остались на материке. Ты все, конечно, понимаешь, что я тебе пишу. Ми<нистр>ов всех чуть было не отправили в пекло святого Сатаны, но вышло замешательство и все снова по-прежнему. На Ца † Ря не было ничего и ни малейшего намека, а хотели их, но злой рок обманул, и деспотизм еще будет владычествовать,* пока не загорится заря. Сейчас пока меркнут звезды и расстилается тихий легкий туман, а заря еще не брезжит, но ведь перед этим или после этого угасания владычества ночи всегда бывает так. А заря недалека, и за нею светлый день. Посидим у моря, подождем погоды, когда-нибудь и утихнут бурные волны на нем и можно будет без опасения кататься на плоскодонном челноке.

НА ПАМЯТЬ ОБ УСОПШЕМ У МОГИЛЫ* В этой могиле под скромными ивами Спит он, зарытый землей, С чистой душой, со святыми порывами, С верой зари огневой. Тихо погасли огни благодатные В сердце страдальца земли, И на чело никому не понятные Мрачные тени легли. Спит он, а ивы над ним наклонилися, Свесили ветви кругом, Точно в раздумье они погрузилися, Думают думы о нем. Тихо от ветра, тоски напустившего, Плачет, нахмурившись, даль, Точно им всем безо времени сгибшего Бедного юношу жаль.

—— Ответа! Ответа!

Бальзамовой М. П., сентябрь-октябрь 1912

М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ*

Вторая половина сентября — первая декада октября 1912 г. Москва

…Твой порыв может пройти. Ты встретишь достойного себе человека, умнее, серьезнее и сильнее душою меня. Сблизишься с ним и… тогда уже для тебя буду чужой и забытый, а если и не таким, то я и сам удалюсь от всех, чтобы чего-нибудь не причинить дурного. Так оно, Маня, и бывает. «Оттого на душе у меня тяжело, Злая грусть залегла»* (прощай).

Не сердись на меня, моя Маня! Напишу Панфилову, что где-то, мол, есть Маня, которая гораздо стоит выше нас обоих.* Одновременно с твоим письмом он мне прислал письмо и карточку.*

Бальзамовой М. П., 14 октября 1912

М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ*

14 октября 1912 г. Москва

Милая! Как я рад, что наконец-то получил от тебя известия. Я почти безнадежно смотрел на ответ того, что высказал в своем горячем и безумном порыве.* И…. И вдруг вопреки этому ты ответила. Милая, милая Маня. Ты спрашиваешь меня о моем здоровье, я тебе скажу, что чувствую себя неважно, очень больно ноет грудь. Да, Маня, я сам виноват в этом. Ты не знаешь, что я сделал с собой, но я тебе открою.* Тяжело было, обидно переносить все, что сыпалось по моему адресу. Надо мной смеялись, потом и над тобой. Сима открыто кричала: «Приведите сюда Сережу и Маню, где они?» Это она мстила мне за свою сестру. Она говорила раньше всем, что это моя «пассе», а потом вдруг все открылось. Да потом сама она, Анна-то, меня тоже удивила своим изменившимся, а может быть и не бывшим, порывом. За что мне было ее любить?* Разве за все ее острые насмешки, которыми она меня осыпала раньше. Пусть она делала это и бессознательно, но я все-таки помнил это, но хотя и не открывал наружу. Я написал ей стихотворение, а потом (может, ты знаешь от нее) разорвал его.* Я не хотел иметь просто с ней ничего общего. Они в слепоте смеялись надо мною, я открыл им глаза, а потом у меня снова явилось сознание, что это я сделал насильно, и все опять захотел покрыть туманом; все равно это было бы напрасно. И может быть когда-нибудь принесло мне страдания и растравило бы более душевные раны. Сима умерла заживо передо мной, Анна умирает.

Я, огорченный всем после всего, на мгновение поддался этому и даже почти сам сознал свое ничтожество. И мне стало обидно на себя. Я не вынес того, что про меня болтали пустые языки, и… и теперь от того болит моя грудь. Я выпил, хотя не очень много, эссенции.* У меня схватило дух и почему-то пошла пена. Я был в сознании, но передо мной немного все застилалось какою-то мутною дымкой. Потом, я сам не знаю, почему, вдруг начал пить молоко, и все прошло, хотя не без боли. Во рту у меня обожгло сильно, кожа отстала, но потом опять все прошло, и никто ничего-ничего не узнал. Конечно, виноват я и сам, что поддался лживому ничтожеству, и виноваты и они со своею ложью. Живу* я в конторе Книготоргового т-ва «Культура».* Но живется плохо. Я не могу примириться с конторой и с <е>е пустыми людьми.*

Очень много барышень, и очень наивных. В первое время они совершенно меня замучили. Одна из них, черт ее бы взял, приставала, сволочь, поцеловать ее и только отвязалась тогда, когда я назвал ее дурой и послал к дьяволу. Никто почти меня не понимает, всего только-только двое слушают охотно; для остальных мои странные речи. Один академик, другой очень серьезный и милый юноша,* как и я, чужды всем. Я насмехаюсь открыто надо всеми,* и никто не понимает, лишь они. Получаю я немного, только 25 р.,* скоро прибавят, верно. Панфилов скоро пришлет мне ответ, и я ему дам адрес.* Карточку я тебе пришлю после со своей.* Обнимаю тебя, моя дорогая! Милая, почему ты не со мной и не возле меня.