Планета обезьян - Пьер Буль

— Разбей ее! Скорее! Прошу тебя!

Сохраняя спокойствие, Джинн аккуратно отковыривал кусочки воска. Но когда бутыль была таким образом откупорена, оказалось, что тугой сверток невозможно оттуда извлечь. Пришлось уступить нетерпеливым просьбам подружки и разбить бутыль молотком. Освобожденный сверток развернулся сам. Он состоял из множества необычайно тонких листов, испещренных мелким почерком. Рукопись была на земном языке, который Джинн знал в совершенстве, поскольку несколько лет учился на этой планете. Но какая-то неясная тревога удерживала его. И если бы не мольбы возбужденной до предела Филлис, он, может быть, и не стал бы читать этот документ, случайно попавший им в руки.

Но Филлис плохо понимала язык Земли и нуждалась в его помощи.

— Джинни, я тебя у-мо-ляю!

Он сократил размеры паруса до минимума, чтобы яхта повисла в пространстве, убедился, что впереди нет никаких препятствий, и, растянувшись рядом со своей подругой, начал читать.

2

«Я вверяю эту рукопись вселенной не для того, чтобы призвать на помощь. Единственная моя надежда, что мой рассказ, может быть, сумеет предотвратить ужасную угрозу, нависшую над родом человеческим…»

— Над родом человеческим? — с удивлением переспросила Филлис.

— Да, так здесь написано, — подтвердил Джинн. — Только не прерывай меня на каждом слове с самого начала!

И он продолжал:

"…Что касается меня, Улисса Меру, то я со своей семьей нахожусь на борту космического корабля. Мы можем существовать в течение многих лет. У нас есть сад, огород, животные в зоологическом отсеке. Мы ни в чем не испытываем недостатка. Может быть, мы найдем когда-нибудь гостеприимную планету. Но об этом я могу только мечтать. А потому подробно и беспристрастно излагаю ниже все, что со мной приключилось.

В 2500 году вслед за двумя моими старшими товарищами я взошел на борт космического корабля, который должен был достичь сонма планет, над которыми царственно сияет сверхгигантское солнце Бетельгейзе.

Это был смелый замысел, самый дерзкий из когда-либо осуществленных землянами. Звезда Бетельгейзе, альфа Ориона, как ее назвали астрономы, удалена от нашей планеты почти на триста световых лет. Она отличается целым рядом особенностей. Прежде всего своими размерами: ее диаметр превосходит наше Солнце в триста, а может быть, и в четыреста раз, то есть, если бы это чудовищное светило встало на место Солнца, его корона простерлась бы до орбиты Марса. Затем — силой света, ибо это звезда первого класса, самая яркая из созвездия Ориона; несмотря на огромное расстояние, ее можно наблюдать с Земли невооруженным глазом. Далее — спектром излучения: она испускает ни с чем не сравнимые по великолепию красные и оранжевые лучи. И наконец, это звезда переменной яркости. Бетельгейзе — пульсирующая звезда, и интенсивность ее свечения все время меняется в зависимости от изменения ее диаметра.

Но почему, когда было установлено, что все планеты солнечной системы необитаемы, мы избрали для первого межзвездного перелета столь далекую цель? Такое решение принял профессор Антель, главный организатор и полновластный руководитель экспедиции, истративший на ее подготовку почти все свое огромное состояние. Он сам создал проект нашего космического корабля, сам наблюдал за его постройкой. Но свой выбор профессор объяснил мне лишь позднее, уже во время полета.

— Любезнейший Улисс, — сказал он, — полет к Бетельгейзе, в сущности, ничуть не труднее и лишь ненамного дольше перелета к какой-нибудь более близкой звезде, хотя бы к Проксиме Центавра.

Но тут я счел своим долгом запротестовать хотя бы для того, чтобы блеснуть недавно приобретенными астрономическими познаниями:

— Лишь ненамного дольше! Как же так? Ведь до Проксимы Центавра всего четыре световых года, а до Бетельгейзе…

— …целых триста световых лет, о чем я прекрасно осведомлен. И все же до Проксимы Центавра нам пришлось бы лететь почти столько же или совсем немногим меньше, чем до Бетельгейзе, которой мы достигнем через каких-нибудь два года. Вам это, разумеется, кажется невероятным, потому что вы привыкли к нашим межпланетным перелетам, этим блошиным прыжкам, когда допустимо предельное ускорение, поскольку оно длится всего несколько минут, а крейсерская скорость по сравнению с нашей до смешного мала…

Пожалуй, пора уже объяснить вам, как движется наш звездолет. Благодаря усовершенствованным ракетам, которые мне удалось изобрести, наш космический корабль способен перемещаться в пространстве с наивысшей скоростью, доступной для материального тела, то есть со скоростью света минус эпсилон.

— Минус эпсилон?

— Я хочу сказать, что наша скорость бесконечно приближается к скорости света, отставая от последней всего на одну миллиардную, если вам так легче понять.

— Предположим, — сказал я. — Это мне понятно.

— Но вам также следует усвоить, что, когда мы перемещаемся в пространстве с такой скоростью, наше время значительно отличается от земного, и чем быстрее мы летим, тем больше это отличие. Например, сейчас, пока продолжался наш разговор, у нас в звездолете прошло всего несколько минут, а на Земле — десятки месяцев. Когда же мы достигнем предельной скорости, время для нас почти остановится, хотя мы этого и не будем замечать. Тогда две секунды для вас и меня, два удара сердца для вас и меня будут соответствовать многим годам для тех, кто остался на нашей планете.

— Это мне тоже понятно. Именно это дает нам надежду добраться до цели прежде, чем мы умрем от старости. Но почему в таком случае наше путешествие продолжится два года? Почему не несколько дней или несколько часов?

— Я как раз к этому подхожу. Все очень просто: для того чтобы достичь максимальной скорости, когда время почти останавливается, нам понадобится около года, ибо наш организм не выдержит более сильного ускорения. И еще год уйдет на торможение. Теперь вы представляете график нашего полета? Год на ускорение, год на торможение, а в середине всего несколько часов, но за эти часы мы пройдем наибольшую часть пути. И если вы это усвоили, вам должно быть понятно, почему перелет до Бетельгейзе для нас продлится лишь немногим дольше, чем перелет до Проксимы Центавра. В последнем случае нам все равно пришлось бы провести в звездолете год, необходимый на ускорение, и еще год — на торможение, а между ними может быть всего несколько минут вместо нескольких часов, как при полете к Бетельгейзе. Разница в общем-то ничтожная. Но я старею и уже, наверное, не смогу осуществить еще одну экспедицию: поэтому я сразу избрал один из наиболее отдаленных уголков вселенной, ибо надеюсь отыскать там миры, совершенно не похожие на наш.