Записки дивеевской послушницы - Ольга Иженякова

Жизнь научила деда не обижаться. Ни на людей, ни на себя. Когда-то его отца — Петра Егоровича дважды убивали. Один раз за то, что дворянских кровей, тогда так было положено, слуги убивали господ. Повели их в сад. Велели яму копать, отец с четырьмя взрослыми сыновьями в полчаса уложились, их комиссары штыками прокололи на глазах у мальца Петьки, об Петьку сильно мараться не стали, одного штыка, решили, достаточно, бросили сверху, наскоро засыпали землей и ушли. Садовник Егор, добрая душа, из каретного двора все наблюдал, откопал, похоронил по-христиански, а Петьку выходил. Мог бы и мать выходить, ее тоже не сильно изувечили, но она была на сносях, в могиле начались преждевременные роды… Видать, так Богу надо было, чтобы из большого дворянского гнезда, когда-то известного на всю Россию, выжил один птенец, да и тот под чужой фамилией: Егор потом выдавал Петьку за своего, чтобы жизнь сохранить ему.

Второй раз дело было на войне. Уже немолодой солдат в Белоруссии решил заступиться за юнца-партизана, пошел к немцам и сказал, мол, не он хулиганит тут, а я, он так, меня покрывает. Юнца отпустили, Петр велел ему драпать к матери, а его самого — к стенке, и снова — та же история. Люди выходили.

Умер Петр Егорович в глубокой старости и, что интересно, не замечал за собой особых болячек, на жизнь смотрел только с солнечной стороны, потому многим казалось, что он носит розовые очки и, как часто бывает с такими людьми, его учили уму-разуму, учили, а все без толку — умер оптимистом. И детям строго наказал — руки-ноги целы, свет божий видишь — радуйся! Его отличало редкое здоровье — даже с похмелья не болел…

— Деда, хватит курить, — Ваня прервал воспоминания, — я рулить хочу, а то все ветер и ветер моей лодкой командует!

Дед схватил веревку и потянул лодку к берегу. Одной рукой усадил внука, другой взял весло и направил лодку по течению. Сел напротив.

— Деда ты меня обманул, — начал Ваня.

— Почему же?

— Лодкой не надо командовать, она сама плывет, а мы сидим.

— Это потому, что по течению, когда будем плыть обратно, тогда лодка нас слушать не будет и надо будет ей командовать…

— Обещаешь?

— Ага…

— Деда, а кто такой Бог?

Дед улыбнулся. Чего-чего, а такого вопроса он от внука не ожидал. Он начал объяснять, но вскоре запутался. Как объяснить маленькому ребенку, кто такой Бог?

Облегчил участь сам Ваня, он, рассматривая берег через бинокль, спросил:

— А Бог раньше был человеком?

— Да…

— А как его звали?

— Иисус Христос.

— Он не русский?

— Ага…

— Он и маленьким был?

— Да.

— А как звали его родителей?

— Иосиф и Мария.

— А они тоже развелись?

— Нет, Вань, у Бога родители не разводились…

— Хорошо ему…

Ваня напрягся. Он увидел, как на берегу охотится Мурыга, и закричал:

— Мурыга, плыви сюда! Тут в лодке есть место для тебя, будешь штурманом!

Кот спокойно наблюдал за плывущими и с места не трогался.

Караси, как и ожидал дед, оказались большими. Внук долго возился с ними, считал, пересчитывал, потом выбрал самого большого и отпустил.

— К-куда? — возмутился было дед.

— Ничего ты не понимаешь, сам взрослый и не знаешь даже, что у той рыбки животик большой, потому что там рыбята, а маленькие рыбята должны жить в воде, потом они вырастут, и их будет много, очень много. Мы некоторых выловим, а остальных оставим, и тогда у речки их будет еще больше, и речка тогда будет большой, и всем, кто живет в ней, будет хорошо….

«Отойдет Ванька за лето, хорошо, что на природе вот тут», — думал дед и молча улыбался. А внук наконец командовал: теперь они плыли против течения. Больше всего богатому улову обрадовался Мурыга, он неспешно уплел гору требухи, одним глазом следя за Ванькой. Что может взбрести в голову маленькому человеку — неизвестно; а ну, как снова чего-нибудь на кота напялит! Но внуку кот не был интересен, он увлеченно рассматривал гнездо аиста и спрашивал, куда птица ходит в туалет. Дед уж было принялся объяснять, как в гнездо не замедлил явиться сам хозяин не то со змеей, не то с ужом в клюве и, глядя вниз, начал медленно добычу есть. Ваня взял детское ружье и прицелился в него, потом завопил: «бу-бух!» — но птица и не думала сдаваться, она молча ела и смотрела вниз на человека.

— Деда, а где жена у аиста?

— Не знаю…

— Они развелись?

— Наверное, — дед начал привыкать к вопросам внука, намеренно делая при этом равнодушную интонацию.

— Плохо аистятам. Они, наверное, весь день дома сидят и ждут папу. А папа не приходит. К другим папы приходят и играют с ними, подарки им дарят и сказы на ночь рассказывают, а к ним не приходит никто. Они, наверное, Деду Морозу письма пишут, крыльями на листочках, а Дед Мороз их не слушается, он только конфеты дарить умеет и то только за стишки без запинки. Желания про папу Дед Мороз не исполняет. Он только говорит, что если хорошо себя будешь вести — то мечты сбудутся. И соседи тычут пальцем на них, безотцовщина называют. А мама ихняя приходит домой поздно, потому что надо много работать, чтобы аистят кормить. А этот аист кормит только себя. У-у-ух, плохой! Лети отсюда, зачем аистят бросил, сейчас в тебя вот этим ружьем как брошу…

Дед смахнул слезу, взял внука на руки и сказал:

— У тех аистят теперь другой папа, потому этого аиста, туда не пускают. Пусть они к другому привыкнут. Кто знает, может, так будет и лучше. Все на земле устраивается, как лучше, а мы живем и думаем только о себе. Аистята вырастут и станут хорошими аистами, потом прилетят все сюда, вот увидишь, они будут счастливые.

— Зато им теперь плохо!

— Это хорошо, Иван Александрович, если сейчас плохо, зато потом будет очень-очень радостно. Так всегда бывает плохо, плохо, плохо, а потом — бац — и хорошо! Надо перетерпеть плохое, и никого не обижать, тогда и хорошее быстро наступит.

— Деда, а папа к нам с мамой вернется?

— Не знаю… а ты сам-то как хочешь?

— Мама сказала, что у папы в другой семье скоро появится другой Ваня.

— Ну, это у папы другой, а у мамы и у меня ты — единственный.

— И у Мурыги?

— И у Мурыги, и у аиста, и у коз, и даже у той рыбки, которую ты сегодня выпустил, и у всех-всех ее рыбят. Ты даже не представляешь, сколько душ тебя любит!

— Деда, у тебя есть ручка и тетрадь?

— Есть.

— А конверт есть?

— Есть.

— Деда, а почта далеко?

— В деревне, в субботу туда пойдем за пенсией и продукты заодно купим.

— Деда, я хочу написать письмо Деду Морозу, что если вдруг, он решит мое прошлогоднее желание исполнить и вернуть папу, то пусть не исполняет. Я напишу ему, что мне больше ничего не нужно, пусть все останется, как есть…

Следующее утро выдалось богатым на события: одна из подруг Мурыги пробралась в сени и там родила шестерых котят. Дед с Ваней их аккуратно переложили в зимнюю шапку и налили матери молока. А внук привязал кота к табуретке и начал учить, как надо вести себя взрослому коту-папе, у которого так много малышей. Перед обедом Ваня отвлекся и убежал по своим делам во двор, а Мурыга вырвался и сиганул в лес на охоту.

— Отойдет, — улыбнулся дед, глядя, как внук играет, — отойдет, где наша не пропадала…

Танцовщица

Она появилась в нашем общежитии неожиданно. Впорхнула бабочкой-однодневкой — и сразу же стала изгоем. Ее возненавидели все: мужчины, женщины, дети. Ее ненавидели осознанно и подсознательно за летящую походку, за то, что протирала одеколоном дверные ручки, за фрукты, которые тщательно мыла с мылом, за всегда чистые белоснежные кофточки, за… всё.

Именно поэтому старшая по этажу тетя Галя назначила ей дежурство на общей кухне сразу после новогодних праздников, предварительно спрятав новую швабру и тряпки. «А пусть своими моет, тоже мне цаца нашлась!» И «цаца» мыла общие места своими тряпками, своим порошком, драила электроплиты, которыми не пользовалась ни разу. Она была из другой жизни, где было принято доверять людям. Французское белье после стирки развесила в общей сушилке и уверенно ушла к себе в комнату. Надо ли говорить, что оно исчезло, даже не успев высохнуть?

Мне хотелось с ней поговорить, проинструктировать вроде, но я, как назло, все время была занята. То устанавливала железную дверь, потому что забрала от мамы своего ребенка и старалась оградить его от соприкосновения с миром общежития, то вместе с сыном уезжала в командировку, то целыми ночами готовилась к очередной сессии. Выходные были четко распланированы: баня, церковь, театр, библиотека, встреча с друзьями. И везде с собой я брала сына, чтобы, не дай Бог, он не остался в общежитии один, и не видел беззубых ртов, не слышал матерных слов, не играл с общежитскими детьми в игры, которые противопоказаны даже взрослым с устойчивой психикой. А когда мой мальчик болел, я оставляла ему миску с фруктами, много книг, альбомы, раскраски, карандаши, в углу обязательно ставила горшок и, скрепя сердце, закрывала дверь на два замка. Оставлять ключи не решалась, зная его доверчивость и хитрость соседей. На случай пожара я показала, как открыть окно, слава Богу, мы жили всего лишь на третьем этаже.