Блудницы Вавилона (Whores of Babylon) - Иэн Уотсон

Карьеры Ахо, разрабатывавшиеся некогда «Фелпс Додж корпорейшн»; артиллерийский полигон ВВС США; резервация индейцев папаго – все это здесь мало что значило, потому что было частью Америки, а не Вавилонии, а Америка осталась у путешественников за спиной.

Ховеркрафт несся над бетонной лентой шоссе, которое вело раньше к строительной площадке. Теперь пользоваться им не позволялось ни автомобилям, ни автобусам. Шоссе было закрыто. Судно на воздушной подушке летело в нескольких дюймах над дорогой. Поддерживали его мощные потоки воздуха, и ветер, вырывавшийся из хвостовых вентиляторов, сметал с бетона песок. Поверхности путешественники не касались. Они были изолированы от всего, в том числе и от Америки. Бормочущие в голове у каждого голоса дезориентировали их, хотя, как и было обещано, мало-помалу голоса эти стихали, опускаясь за горизонт сознания. – Алекс…

Дебора сказала что-то на греческом, точнее, на древнегреческом, словарный запас которого лингвисты обильно сдобрили беззастенчивыми заимствованиями из современного греческого.

Он рассеянно кивнул. Слова сейчас не имеют никакого значения. Стадия перехода еще не закончилась.

Конечно, Алекс хотел бы, чтобы их отношения с Деборой получили развитие. При первом знакомстве между ними пробежала искра, пролегла некая связь, перекинулся хлипкий мостик. Он увидел искру, почувствовал связь, потрогал мостик, а потом наступила очередь медикаментов и гипноза, и оба ушли в них с головой. Но что было, то было, и в этом Алекс не сомневался. Может быть, они еще станут друзьями и любовниками. Он чувствовал, что и Дебора хочет того же. Сейчас они сидели рядом, почти касаясь друг друга. Алекс не шевелился. Какие бы чувства они ни питали друг к другу, чувства эти меркли перед тем, что ожидало впереди. Они уже не могли строить отношения на прежней основе – только на новой.

Уж не последний ли промелькнул сагуаро? Кактус стоял в стороне от дороги, накренясь, с обнаженными белыми ребрами, подрубленный то ли молнией, то ли артиллерийской гильзой.

Спугнутый шумом ховеркрафта, из норки выскочил кролик. Сбивая с толку врага, зверек прыгал то вправо, то влево, и бока его мелькали то белым, то желто-коричневым. Впрочем, враг не проявил к нему интереса. Внезапно кролик остановился и повернулся на север, охлаждая разгоряченные пробежкой огромные уши.

* * *

Дебора Тейт: среднего роста и определенно изящная, хотя и не в обычном смысле. У нее очень покатые плечи. Именно эта физическая характеристика прежде всего поразила Алекса: странный, почти инопланетный скат плеч, плавно переходящих в длинную, словно копирующую очертания вазы шею. Дебора походила на какую-нибудь африканку с вытянутой медными кольцами шеей и придавленными их же тяжестью плечами. Неестественно удлиненные позвонки не позволяют таким красавицам держать голову без помощи прочных металлических обручей. У Деборы, однако, это получалось – ее белоснежная плоть воспаряла без посторонней помощи. В некотором смысле она казалась почти неземным существом, пришелицей из иной звездной системы, а ее шея и плечи – образцом скульптурного искусства. Поскольку ни у кого больше она такого восторга не вызывала, Алекс заключил, что шея и плечи Деборы соответствуют идеальному образу в нем самом: геометрии некоего личного эмоционального уравнения.

Глаза у нее были темные, мерцающие; волосы – иссиня-черные, густые, подстриженные коротко и облегающие голову наподобие шлема с соблазнительно ласкающим шею длинным черным язычком. Под свободной белой блузой-пончо на ней была длинная белая холщовая рубаха, из-под которой высовывались носки кожаных сандалий и кончики пальцев. Руки оставались обнаженными, на запястьях позвякивали медные браслеты.

В греческом костюме Дебора выглядела скромной и непорочной. Она, однако, уже намекнула, что в Вавилоне отправится к храму любви, где и будет сидеть, ожидая, когда какой-нибудь прохожий бросит ей монетку. И кто бы он ни был, старик или юнец, красавчик или страхолюдина, толстый или худой, чистый или запаршивевший, ей придется пойти с ним и разделить ложе. Такое правило распространялось на всех женщин в Вавилоне в возрасте до тридцати лет – каждая должна провести у храма некоторое время. Для уродливых обычай нередко превращался в обременительное испытание – некоторые проводили в напрасном ожидании недели. Поговаривали, что в таких случаях один из служителей храма подкупал какого-нибудь нищего, чтобы тот бросил наконец денежку.

Дебору перспектива службы у храма любви отнюдь не пугала. Скорее наоборот.

Или, может быть, она специально завела разговор на эту тему в надежде, что прохожим окажется он? Возможно, желая испытать всю гамму острых чувств, от трепетного ожидания до сладостного восторга, она рассчитывала все же избежать реальности знакомства с абсолютным чужаком?

Алекс уже знал, что не он бросит ей на колени заветную монету с изображением царя Александра. Поступить так было бы предательством по отношению к Вавилону. Он надеялся, что Дебора поймет это.

Позднее – при условии, что они оба станут гражданами Вавилона – он, может быть, поборется за Дебору у аукционного помоста на брачном рынке города. (Такой обычай распространялся на бесприданниц.) Может быть.

Алекс нисколько не сомневался, что получит вавилонское гражданство уже в конце первого испытательного месяца. Он войдет в Вавилонскую башню, чтобы усвоить местный язык, в сонном полутрансе провалявшись неделю под гипнозом в каком-нибудь каменном мешке. А выйдя оттуда, отпустит волосы, наденет тюрбан, натрется благовониями и возьмет в руки элегантный посох.

Он не хотел становиться обычным грекоговоряшим туристом, покидающим город после месячного визита с тем, чтобы поделиться своими впечатлениями, восторженными или отвратительными, с университетскими инструкторами. Вавилону нужны десятки тысяч граждан. Строительство закончилось всего лишь пять лет назад. Алекс станет вавилонянином, он найдет свое место.

– В ушах звон непрерывный. – Дебора произнесла это на греческом.

Алекс дотронулся до ее запястья и тут же убрал руку.

– Звон пройдет. Пройдет.

Что не так? Может быть, он неверно ее понял? Может быть, она хотела разделить с ним свои чувства?

Так, не так. Верно, не верно. В таком путешествии, где разделить правильное и неправильное невозможно, лучше всего помолчать. Что и делали другие пассажиры. Погрузившись в себя, они словно собирались с силами перед тем, как взвалить на плечи громадный камень, принять тяжесть целого нового мира. Обычной пустой болтовни почти не было; только затихающий шум в головах.

Дебора снова проговорила по-гречески:

Немеет тотчас язык, под кожей Быстрый легкий жар пробегает, смотрят, Ничего не видя, глаза, в ушах же – Звон непрерывный…*

Алекс подумал было, что Дебора, настроенная на одну с ним волну, откликается на его собственные мысли. Но нет, она определенно цитировала кого-то. Да, так и есть. Любовная лирика Сафо. В Вавилоне эта жившая в седьмом веке поэтесса вовсе не казалась анахронизмом.

Гул в голове почти сошел на нет; тогда какой же звон она имеет в виду? Имеет ли он отношение к нему, Алексу? Или к Вавилону? Или к храму Иштар, этому священному борделю?

* Перевод В. Вересаева.

Дебора приехала из Нью-Йорка, для Алекса чуть ли не из другого мира. Возможно, нью-йоркская жизнь давала ей некое преимущество в смысле понимания Вавилона? Там она работала компьютерным техником и мечтала стать актрисой, но мечта умерла, сменившись желанием прожить наконец роль по-настоящему.

Больше о ее прошлом Алекс ничего не знал; впрочем, и о себе он рассказал совсем немного. Прибыв десять дней назад в гиперсовременный городок Эвристика, к югу от Каса-Гранде на автостраде № 8, все участники проекта расстались с прошлым. Их цель: встретиться с временем, которое можно было бы назвать будущим в прошедшем, в минувшем, правда, не в их персональном прошлом.

Они прилетели в аэропорт Скай-Харбор в Финиксе, откуда их и еще тридцать с небольшим человек доставили на автобусе в Институт будущего, находящийся в затерянном в пустыне городке Эвристика. В автобусе они – не совсем случайно – сели вместе и только там вскользь упомянули о своей прежней жизни.

Эвристика. Название, звучащее не слишком претенциозно в ряду расположенных неподалеку городишек. Таких, например, как Ацтек. Или Мекка. Или Багдад. Саломея. Конечно, «эвристика» – это искусство задавать вопросы, и само слово, как знал теперь Алекс, пришло из древнегреческого.

Будучи гиперсовременным, городок Эвристика был и практически невидимым – как невидимо и само будущее. Находился он преимущественно под землей, а его окна встраивались в потолок. Такой энергосберегающий дизайн должен был скрыть истинные размеры института, которые могли существенно отличаться от действительного стеклянного оазиса, крохотных мерцающих лужиц, видимых с борта пролетающего самолета, – шахматная доска миражей или зеркал. Скорее зеркал. Институт будущего и впрямь представлял собой фасеточное зеркало, отражающее прошлое в будущее. И какие же лица своих выпускников он являл? Алекс пока не знал. А когда узнает, сможет ли узнать себя в новом обличье? Или Дебору?