Объедки - Рэй Брэдбери

— Да, так оно и было!

— И именно он, а не Общество любителей Хемингуэя включил в список журнала «Уикли Тур» бар Гарри на маленькой аллейке возле «L'Opera», где можно было съесть вкусную сосиску, запив ее дешевым пивом, и послушать рассказы бармена, который помнил Папу. И тут же, за углом, на Place Vendome управляющий отеля «Ритц» открыл по совету Сэма бар «Хемингуэй» — с приятной подсветкой, с большим портретом Папы и с множеством его книг, которые стояли на развешанных повсюду книжных полках, здесь можно купить граппу, которая, в общем, никому особо не нужна, но ее любил Папа! Именно Сэм выиграл проводившийся «Интернэшнл Геральд Трибьюн» конкурс «Кто в действительности похоронен в могиле Наполеона», доказав, что это был генерал Грант! А разве не он…

— Остановись! — прервал ее Ралф Фентрисс. — Горло пересохнет. На, промочи.

Она посмотрела на бутылку и удивленно пробормотала:

— Это же «Le Corton»! Вино, которое мы пили в Авиньоне!

Он часто заморгал.

— И как же это я его заказал?

С ее щеки сбежала слеза.

— Знаешь что? — спросил он.

— Что?

— Мне кажется, ты действительно любила Сэма.

— Да! Именно поэтому я и обратилась к тебе за помощью! Расскажи мне о нем что-нибудь мерзкое, что-нибудь по-настоящему ужасное, так чтобы я перестала его уважать, потом он перестал бы мне нравиться и, может быть, в конце концов я бы возненавидела его и сумела бы от него избавиться!

— Дай подумать… Так сразу ничего такого и не припомнишь…

— Давай-давай, говори!

— Мне нечего тебе сказать! Да, Сэм, конечно же, был первостатейным хамом, грубияном и бабником. Но все это ему было — как если одеть гетры или охотничью шапочку или не того цвета туфли к строгому темному костюму, не более. Все сходило ему с рук. Ох уж этот Сэм, этот ужасный мальчишка, звучало отовсюду, вы слышали, что он опять отмочил? Он ведь так и не вырос. Поймаешь его за тем, как он пикает с крыши, а он, оказывается, таким способом определяет, какая будет завтра погода. Застукаешь его в постели со своей любовницей, а он посмотрит на тебя глазами невинного четырнадцатилетки и объяснит, что ему стало любопытно, что ты в ней нашел. Ты помнишь, как он отправился во Францию в дни празднования двухсотлетия Французской революции и известил своих парижских друзей о том, что революция не удалась? И прежде чем его собрались прикончить, он успел перечислить все неудачи. Революция закончилась террором и Наполеоном. Монархия пришла и ушла. В тысяча восемьсот семидесятом парижские коммунары, с одной стороны, сражались с пруссаками, с другой — расправлялись друг с другом. Тысяча девятьсот четырнадцатый? Поражение! Францию нам пришлось спасать. Сороковой, сорок четвертый? Мы воевали и привели Де Голля[1] в Париж. Провал за провалом! И что же сталось со страной? (При этих словах его парижские приятели вытащили ножи.) Франция стала самой удивительной страной, а Париж — самым прекрасным городом на свете! Услышав это, друзья попрятали свои ножики и расцеловали Сэма!

Теперь слезы бежали уже по его щекам. И была уже ее очередь сказать:

— Знаешь что? Я смотрю, ты тоже его любил!

— Да. Я даже ревновал его к тебе. Только никому об этом не говори.

— Не знаю, как она, а уж я об этом точно никому не скажу, — сказала Эмили Фентрисс, наливая еще вина.

Берил Вероника Глас допила свой бокал, чмокнула Ралфа в щеку и встала.

— Спасибо за вечер.

Она потянулась за кошельком.

— Брось ты! — остановил ее Ралф. — Лучше скажи, что ты сейчас намерена делать?

— Пойду позвоню моему приятелю.

— И дальше что?

— Попрошу его сделать то, о чем мы сегодня говорили. Взойти.

— А если и на сей раз ничего не выйдет?

— Это ты о ночных звонках?

— Хотя бы.

— Тогда… Тогда мне придется попросить вас о новой встрече. Еще такой же обед. Или, может, это требует слишком много времени? Тогда ленч. Или просто выпьем?

— Непременно выпьем, — вздохнул Ралф Фентрисс, — за обедом. А сейчас брысь.

— До встречи!

Она поцеловала Ралфа и его супругу и скрылась за дверью.

— Ты еще здесь? — обратился Ралф к женщине, сидевшей с ним за одним столиком.

— Здесь, хотя и чувствую себя пустым местом, — ответила Эмили Фентрисс.

На ступеньках их дома сидел какой-то совсем еще молодой человек. Он даже не шелохнулся, когда Ралф и Эмили Фентрисс остановились возле крыльца. Они долго стояли, глядя на него, прежде чем он почувствовал их присутствие и поднял на них заплаканные глаза.

— Господи, — сказал Фентрисс. — Ты ли это, Уилли Армстронг?

Уилли горестно покачал головой.

— Теперь уже, наверное, нет.

— Говори погромче. Я тебя плохо слышу.

— Я и сам не знаю, кто я теперь! — произнес молодой человек тоном обиженного маленького мальчика. — Уилма даже разговаривать со мной не хочет.

— Если не ошибаюсь, ты не видел ее уже с полгода.

— Да, — подтвердил Уилли Армстронг, понурив голову и закрыв лицо ладонями, так что голос его звучал глухо. — Она все еще не хочет со мной говорить. Я звоню каждый день, но она вешает трубку!

Фентрисс поразмыслил.

— Не значит ли это, что она…

— Да-а, — прозвучал приглушенный ответ, что она не хочет со мной разговаривать! — Но тут в голову Уилли пришла счастливая мысль, и он несколько приободрился. — Может быть, хотя бы вы со мною поговорите? Можно, я к вам на минутку зайду?

— Уилли, ты знаешь, который час?

— Я потерял свои часы. Я потерял все! Пожалуйста, я пробуду у вас только пять минут, я вам обещаю!

— Уилли, уже первый час ночи. Ты можешь поговорить со мною прямо здесь, на этом самом месте. Мы готовы тебя выслушать.

— Понимаете, — начал Уилли и вытер нос тыльной стороной ладони. — Дело в том…

— Не буду вмешиваться в мужской разговор, — сказала Эмили Фентрисс, обходя мужа. — Спокойной ночи, Уилли. Ралф, только недолго.

Ралф Фентрисс протянул было руку, чтобы задержать ее, но дверь уже закрылась за ней, и он остался наедине с Уилли.

— Присаживайтесь, господин Фентрисс, предложил Уилли, похлопав по ступеньке рядом с собой.

— Если речь идет всего о пяти минутах, я лучше постою.

— Ну, может, не пять, а десять, — всхлипнул Уилли Армстронг.

Фентрисс взглянул на ступеньку.

— Пожалуй, я действительно сяду.

И сел.

— Сейчас я вам всю расскажу, — начал Уилли. — Все началось с того, что Уилма…

Ралф Фентрисс вошел в спальню, волоча за собою пальто и распуская на ходу галстук.

— Вот я и протрезвел, — сказал он.

Жена подняла глаза от книги.

— Отчего такой похоронный вид?

— Я пообещал, что Уилма поговорит с ним еще раз. Что ты читаешь?

— Один из этих дурацких романов. Все прямо как в жизни.

— А это еще что?

Кивком головы он указал на клочки почтовой бумаги, лежавшие на бюро.

— Телефонные сообщения. Я их даже не смотрела. Решила предоставить это право тебе.

Он кивнул головой и взял одну из бумажек.

— «Срочно. Боско». Кто такой этот Боско?

— Я не знаю его фамилии. Это один из воздыхателей Тайны, который постоянно торчит у телевизора и в скором времени выживет нас из дома.

— Все понятно… — Он взял другую бумажку. — А это уже Арни Эймз. «Немедленно! Срочно! Не то я покончу с собой!» Как ты думаешь, он действительно может это сделать?

— Почему бы и нет? Он хороший парень, болтал бы только поменьше.

— Да, болтун каких поискать… Третье послание. Бад интересуется, что случилось с Эмили-младшей. А что, черт побери, случилось с Эмили-младшей?

— Это же твоя собственная дочка, которая живет в Нью-Йорке и пишет мыльные оперы! Припоминаешь?

— Все правильно. Да-да. Эмили-младшая… Она уехала из города, потому что за подобную писанину платили совсем недурные деньги. Господи, как пить хочется! Ты не знаешь, осталось ли в леднике пиво?

— Мы выбросили этот самый ледник много лет назад. У нас теперь холодильник.

— Да-да. — Он бросил бумажки. — Как мне надоело с ними разбираться! Может быть, ты все-таки мне поможешь? Половину мне, половину тебе — идет?

— Ну уж нет.

— А мне казалось, что супруги должны все делить, как это там — и в радости, и в горе.

— Ха-ха! — Она вновь вернулась к книге. Где же я остановилась…

Ралф Фентрисс поворошил бумажки, потом жестом крупье сгреб их все вместе и, слегка пошатываясь, направился в дальний конец коридора, оставляя позади пустые спальни Эмили-младшей, Тайны и Уилмы. Оказавшись на кухне, он взял с полки маленькие магнитики с нарисованными на них Микки-Маусами и прикрепил записки к дверце холодильника, после чего открыл ее и с радостью воскликнул:

— Две банки пива! Нет, даже не две, а три!

Холодильник оставался открытым не меньше четверти часа, свет его лампочки играл на счастливом лице мужчины лет сорока с небольшим, державшего в каждой руке по банке пива.