Другой - Юрий Мамлеев

Но далеко не все выкатывались туда — в черную пасть. Многие, в том числе и Лёня, оставались нетронутыми.

— А вам нельзя, — рявкнул комментатор в микрофон, когда какой-то женоподобный толстячок вознамерился юркнуть в ад.

И толстячок отлетел обратно в вагон, точно футбольный мячик.

Новоселов ада встречали ночь и молчание, ни тебе женщин с букетами, ни бодрящего марша, ни встречных улыбок — ничего. Издалека только доносился вой, похожий на хохот. Еле виднелись как тени призрачные фигуры вдали. Одна черная пустота, похожая на извращенную вечность.

Лёня заметил, что, выходя из поезда, новоселы подвергаются странному изменению тел, и, видимо, там в глубине тьмы их уже кто-то ждал. Да, да, даже конфигурация тел менялась…

Лёня вздохнул.

Оглядел оставшихся, их было больше, чем ушедших. На их лицах выражалось смутное удовольствие, и ничего больше. Призрачность ситуации становилась просто неприличной.

— Осторожно, двери ада закрываются, — прохрипел голос в динамике.

Но минутой раньше из одного купе выскочил, словно его волочили за волосы, извивающийся человечек и завизжал: «Не хочу в ад!», но уже не человечьим голосом, словно статус человека был для него потерян навсегда. Визг замер, и влекомый потоком судьбы человечек в последние мгновенья вылетел наружу, и двери за ним захлопнулись. На полу в коридоре валялась только его выпавшая из кармана чековая книжка.

Лене врезался в память взгляд этого так ошеломительно исчезнувшего туриста. В его взгляде мелькнула уверенность в успехе, вдруг мгновенно сменившаяся патологическим ужасом.

Поезд между тем медленно тронулся с места. Оставшиеся чуть-чуть обрадовались.

— Господа! — на этот раз мягким приятным голосом, но несколько настойчиво, снова заговорил комментатор. — Следующая остановка: «Ад ничтожных душ». Обращаю ваше внимание на то, что обратных билетов не выдаем. И не спрашивайте: не вашего ума дело. Наш поезд идет только туда…

Лёня ошалевший от отсутствия всякой реакции у пассажиров, подумал, что людей подменили, прежде чем они успели умереть. Ведь после смерти все меняется, а они уже сейчас холодные… Но он остановил этот истеричный поток своих мыслей и сходу спросил у интеллигентного старичка:

— У вас есть какие-либо вопросы?

Старичок озлился:

— А чего тут спрашивать? Смерть — это не нашего ума дело…

Его, однако, одернули:

— Какая тут смерть? Мы все живые. Просто будем сходить на станциях, куда нас доставит поезд.

Лене до безумия захотелось увидеть того молодого человека, у которого на ладони образовалась черная пустота. Но где его искать? В ад Лёня не стремился. Для порядка он решил спросить, сам не зная о чем, у проводницы. Та, заспанная, выглянула из своего купе и лишь хрюкнула:

— Вам чего, гражданин?

Тогда Леню разобрал хохот. Это был даже не его хохот, а тотальный хохот, как будто хохотала вся Вселенная.

Так и хохотал он долгое время, но на него никто не обращал внимания. «Хохочет, ну и пусть себе хохочет, до ада ничтожных душ еще далеко», — добродушно заметила сухонькая старушка.

Неизвестно, чем бы кончился этот хохот, если бы Леню наконец не толкнули в бок. Мимо него проплыл слегка невещественный человек, на взгляд неопределенно-среднего возраста. Его лицо было чем-то ошеломительно запоминающимся и светилось загадочностью.

Человек незаметно шепнул, в одно дыхание: «Леня», — и подмигнул ему. А потом исчез.

А поезд мчался и мчался. То, что виднелось за окном, напоминало все что угодно, только не покинутую землю.

…Леня приходил в себя после того как его окликнули. Ему показалось, что он узнал этот голос. Да, да, это был его собственный голос! Как же он не признал самого себя! «Возможно ли здесь ошибиться? — с горечью подумал Леня. — А как же тогда свести концы с концами?». Но мысли гасли, подавленные присутствием иного мира.

Одинцов тупо решил вернуться в свое купе, как будто это что-то меняло. «Может быть, там таится прежняя жизнь?» — тихонько понадеялся он.

Но ничего особенного там не таилось. На нижней койке храпел толстый сосед, Савельев, он чуть было не попал в ад, а потом заснул.

Храп внушал уют, но уюта нигде не было. «Какой уж тут уют», — зевнул Лёня и вполне обезумевшим взглядом осмотрел купе. На столике стоял недопитый им чай, и бутыль с водкой, видимо Савельева. Странно, что бутылка стояла нетронутой.

Остальных соседей Лёня видел в коридоре, но кто из них попал в ад, он не разобрался.

Между тем из других купе стали понемногу выходить пассажиры с сумками, чемоданами и даже с бутербродами — в ожидании следующей остановки. Одна худенькая женщина выползла даже с раскладушкой — как будто в аду нет более нужной вещи.

Лёня тоже высунулся из купе и, взглянув, понял, что он как-никак сохранил остатки банального земного разума. А потом решительно стал приставать к вышедшим, чтоб те объяснили.

— Что ждем от перемены места жительства, мамаша? — довольно развязно обратился он к худощавой даме. — Зачем вам раскладушка?

— Да я с ней никогда не расстанусь, — вразумительно ответила та. — В ней вся моя жизнь.

И подмигнула Одинцову.

Это последнее почему-то опять ввело его в ступор. Он снова осознал, что находится все-таки в ином мире. «У нас не подмигивают первому встречному, — вспомнил он. — Если только в сумасшедшем доме…»

И все-таки, несмотря на ступор и смутное понимание, что он уже в ином мире, Лёня нервозно подбежал к пожилому человеку, расплывшемуся от жира, и криком спросил у него:

— Что все это значит?

— Ничего, — шепотком прозвучал равнодушный ответ.

— Как ничего?

— Так ничего. Просто ничего нет. И это приятно.

Лёня безнадежно махнул рукой. Он решил ни о чем не спрашивать, а главное, не думать вообще. «Далеко зайдешь, спрашивая», — мелькнула последняя мысль.

И туман заволок его ум. Да и все остальные пассажиры были как в тихом дурмане. Только до самых глубин сознания Одинцова доносились какие-то несвязные обрывки витающих в вагоне слов и мыслей: «Мой бизнес, мой бизнес…», «Где деньги…», «Я не выключил плиту, забыл…», «Я стала здесь чудовищем, чудовищем… домашнего вида…», «Где крысы, где крысы?!! где деньги!?!», «Улечу в Амстердам».

Наконец, Лёня насторожился: «Может быть, я стал телепатом?»

Тут же пронесся какой-то мысленный взвизг, и Лёне послышалось: «Дайте досмотреть телесериал!.. Хочу домой!..» И потом более явственно: «How are you? How are you?»

Потом поток английских слов, и все о деле, о фирмах в Нью-Йорке, о ситуации на бирже, и что-то еще, до бесконечности. Одинцов уже ничего не понимал в этих криках, кроме «How are you?».

«Так можно английский язык выучить, если постараться», — выплыла мысль в душе Лени. Но она утонула в взвизгах, в решительных: «It is my business» и так далее.

«Вот тебе и тишина», — подумал Лёня и разинул рот от удивления.

Тем временем поезд замедлил ход. И внезапно пропали обрывки слов и мыслей. Наступила подлинная тишина. Но скоро разорвалась — возник до ужаса знакомый голос комментатора:

— Господа! Требую внимания! Рад сообщить, что мы приближаемся к «Аду ничтожных душ». Будьте готовы те, кто предназначен к выходу.

На этот раз тон его указаний был довольно миролюбивый.

Лёня увидел в окне некие призрачные очертания, возможно обитателей, напоминающие безысходное сновидение, которому нет конца.

Было ощущение, что все это пространство наполнено еле видимыми существами, несущимися в вихре полоумной и даже в чем-то сумасшедшей суеты. И все это тонуло в тумане безбрежной тупости и скуки и возникающего откуда ни возьмись беспощадного и нелепого страдания.

Лёня тихонько взвыл, подумав о том, что обитателям этого мира, как бы они ни суетились, спешить, собственно говоря, некуда.

Поезд остановился, двери открылись.

— Прошу! — сухо отреагировал комментатор.

И «предназначенные» — их было страшно много, разнообразных — толпой вываливались из вагонов поезда, точно влекомые незнаемой мистической силой.

Но другие оставались недвижимы, мистическое дуновение не касалось их. «Не заметили, и слава Богу», — шепнул кто-то на ухо Лене.

Одинцов прилип к окну. «Батюшки, сколько их!» — хрюкнув, вскрикнул он.

Народу оказалось гораздо больше, чем на предыдущей станции. Из вагонов еще продолжали высыпаться люди. Весьма разные, иностранцы, местные господа и товарищи, коммерсанты и домохозяйки, толстые и тонкие, важные и тихие — все оказались тут.

Но Леню смутили торжественные звуки. Нет, он не ошибся: прибывающих встречали с музыкой. Правда, была она до одурения невразумительна на слух. Лёне показалось даже, что ревел какой-то потусторонний мамонт. Но на самом деле у Лени просто сдали нервы. В аду ничтожных душ мамонты не водились. Лёня задергался, пытаясь заткнуть себе уши. Но музыка внезапно стихла, и Одинцов опять прильнул к окну.