«Подумаешь, птицы!..» - Анатолий Алексин

Неля не «со временем», а прямо-таки с первого дня стала говорить Колькиному отцу «папа», и он несколько дней вздрагивал от неожиданности, когда она его так называла.

«Вот видишь, – сказала Елена Станиславовна Кольке. – Неля хоть и моложе, но подала тебе пример».

А Колька не мог… Именно потому, что новая папина жена употребляла эти жесткие слова «должен», «должны», он никак не мог назвать ее «мамой», а дочку ее – «сестрой».

Елена Станиславовна была, наверно, очень хорошей или, как говорил отец, «глубоко порядочной» женщиной, да и Неля ничего плохого пока не сделала, но друзьями они никак не становились, хоть это, по проекту Елены Станиславовны, обязательно «должно было быть».

Елена Станиславовна зорко следила за тем, чтобы Колька и Неля в одно и то же время утром вставали, а вечером ложились спать, поровну ели за завтраком, за обедом и за ужином (Кольке даже доставалось больше, потому что он, как подчеркивала Елена Станиславовна, «должен стать мужчиной»), но никакого равноправия все равно не получалось: Нелино пианино, ее призвание, ее музыкальное будущее не оставляли в доме даже крохотного местечка для Колькиных увлечений и призваний. Например, для его птиц…

Кольке было обидно, что не только Елена Станиславовна, но и его отец стал сразу очень уважительно относиться к Нелиным занятиям.

И еще Колька с острой обидой сознавал, что сам он никогда не смог бы вот так часами сидеть на черном вертящемся стуле и упрямо добиваться своего. Может быть, поэтому в доме от него ничего особенного и не ждали, были вполне удовлетворены, когда он получал тройки, хотя от Нели строго требовали одних только пятерок.

С приходом Елены Станиславовны отцу как-то сразу стало точно столько лет, сколько было по паспорту, – сорок пять. Он уже не судил волейбольные матчи во дворе (Елена Станиславовна назвала это мальчишеством), не ходил в спортивных рубашках с распахнутым воротом и, хоть Елена Станиславовна чуть не каждую неделю водила его по врачам, чувствовал себя очень неважно. «Ты забываешь о своей болезни!» – заботливо восклицала Елена Станиславовна.

А мама как раз старалась, чтобы отец о своей болезни никогда не вспоминал.

Кольке казалось, что новая жена отца бессознательно вытравляла все, что было связано с памятью о маме. Она делала это не нарочно, просто у нее был совсем другой характер. И другой характер стал у всего их дома. Дом был теперь аккуратным и подтянутым, словно застегнутым на все пуговицы, как строгий темно-синий жакет Елены Станиславовны.

Мамин портрет, которого Колька даже не видел раньше, Елена Станиславовна повесила на самом видном месте, над черным блестящим пианино, и, когда приходили гости, она громко всем сообщала: «Это первая жена моего супруга. Она была прекрасной женщиной. И нелепо погибла от аппендицита. Ее звали Еленой Сергеевной…» Колька вздрагивал, ему хотелось возразить, сказать, что маму звали просто Лелей.

Ему почему-то было неприятно, что полное мамино имя совпадало с именем Елены Станиславовны. Хотя, наверно, он был очень несправедлив.

…В тот памятный день, когда Колька вернулся из пионерского лагеря, в центре стола красовался пирог, купленный Еленой Станиславовной.

К этому дню Неля выучила новую музыкальную пьесу – бравурную и торжественную, подобную маршам, какими встречают победителей сражений. А Колька появился на пороге с облупившимся на солнце носом и со старым, тоже облупившимся чемоданчиком.

Неля кинулась к своему круглому вертящемуся стулу без спинки, откинула блестящую крышку пианино – и грянул марш. Но она не сумела доиграть до конца…

– Где моя Черная Спинка? – вскрикнул Колька, заглушая пианино.

Черной Спинкой он называл раненую чайку, которую нашел прошлым летом на озере, возле лагеря, и всю зиму лечил.

– Она… была на кухне, – ответил отец и двинулся навстречу Кольке с распростертыми объятиями. – Здравствуй!..

Колька увернулся от его рук, бросил свой чемоданчик на тахту и выскочил из комнаты. Все трое – отец, Елена Станиславовна и Неля, – переглянувшись, неуверенно двинулись за ним.

В кухне на окне стояла пустая клетка… Это была не обыкновенная клетка, какую можно купить в зоомагазине, она была самодельная, очень просторная, так что птица чувствовала себя в ней свободно и не должна была натыкаться на деревянные перекладины. Эту клетку Колька построил очень давно с маминой помощью, и она бы, наверно, вполне подошла даже для ширококрылого горного орла, а не только для скромной чайки.

Внутри клетки в горшочке с землей рос куст, чтобы птица, если бы она не была речной чайкой, могла присесть на него и вспомнить свой родной лес.

Сейчас листики на кусте свернулись в сухие трубочки: их, видно, давно уже никто не поливал.

Дверца клетки, которую вполне можно было бы назвать дверью, была открыта. В пустой банке из-под консервов валялось несколько желтых зерен…

– Вы давали ей рыбу? – тихо спросил Колька.

– Нет… у нас не было времени возиться с рыбой, – ответил отец. – А вот зерна…

Колька боялся задать главный вопрос, оттягивая его.

– А ногу вы ей перевязывали?

– Да… бинтом…

– Но ведь тут, на кухне, темно и жарко… и пахнет газом. Зачем же вы ее сюда?…

– Ты знаешь, Николай (отец в серьезные минуты всегда называл его так – Николаем), ты знаешь, что Неля нигде летом не отдыхала, что она занималась с утра до вечера, а птица кричала, хлопала крыльями, чем-то там шуршала.

Ну, в общем, мешала ей…

– Черная Спинка, значит, тебе очень мешала? – все так же тихо, избегая еще главного вопроса, спросил Колька у Нели.

– Да, мешала! – звонко, дребезжащим от надвигавшегося плача голосом ответила девочка.

– Недаром тебя в школе зовут Писклей!

– Еще бы… Ведь я – твоя сестра!

– А ты мне не сестра… – выпалил Колька.

– Ты видишь, мама? Ты видишь?… – Голос Нели становился все тоньше, будто внутри у нее туже и туже натягивалась незримая глазу струна. И вот струна лопнула: разрыдавшись, девочка бросилась обратно в комнату.

До сих пор Елена Станиславовна молчала. В глубине души она считала, что должна была более чутко отнестись к Колькиной просьбе, внимательней последить за больной птицей. Она даже готова была вслух признать свою вину.

Но последняя Колькина фраза мигом изменила все ее намерения.

– Как ты можешь так, Коля? Неля видит в тебе своего брата, она так готовилась к твоему приезду… И эта Черная Спинка действительно мешала ей заниматься.

– Где же она сейчас? – тихо спросил Колька, не слыша ничего, кроме того, что касалось его любимой птицы.

Елена Станиславовна опустила голову.

– Она сдохла, – набравшись мужества, ответил отец.

Колька качнулся… Его поразило и то, что не стало любимой птицы, для которой он привез из лагеря целую банку мальков, и то, что отец сказал о ее смерти вот так прямо и грубо.

– Она умерла… а не сдохла. Умерла из-за вас! – крикнул Колька, сам еле сдерживая слезы. Он схватил свою огромную клетку и, неловко волоча ее впереди себя, спотыкаясь, побежал во двор…

– Ничего не понимаю, – медленно произнесла Елена Станиславовна. – Мы его так встретили… Неля марш приготовила. Подумаешь, птицы!..

1964 г.