Вершины не спят (Книга 1) - Алим Кешоков

— За сучья хватай! — распоряжался огнеусый дед Баляцо. — Заворачивай! Не мешкай! Так, так. Не над покойником стоите, живее! Заворачивай по течению, сынок! Когда кабардинец говорит «ай-ай», значит, дело дрянь, когда кабардинец говорит «ага», значит, дело пошло на лад… Я говорю «ага»!..

Так, воодушевляя сыновей, балагурил Баляцо, не смущаясь даже тем, что на берегу показался дородный всадник в рыжей шапке и бурке. Это был старшина Гумар — гроза села.

По-хозяйски озираясь, Гумар покрикивал:

— Ставьте метки на своих кучах! Пусть каждый присматривает за своей добычей!

Чем может закончиться эта всеобщая охота за дарами природы, Гумар хорошо знал.

— Перегрызетесь, как собаки. Ты, Чача, из чьей кучи тянешь?

Знахарка Чача подпоясалась полотенцем и заткнула за него длинные полы черного платья, оголив до колен тощие ноги. Она бродила по берегу и, как всегда, бормотала то тексты из Корана, когда кто-нибудь был поблизости от нее, то, оставшись наедине, — проклятия воображаемым врагам. Подойти близко к потоку она не решалась, и ей доставалось лишь то, что прибивало к берегу. Этого Чаче, разумеется, казалось мало, и она, как бы невзначай, подбиралась к чужим кучам. На окрик Гумара она ответила невнятным бормотанием, но внимание старшины отвлекла внушительная поленница дубового лома, сложенная кузнецом Ботом, известным не только своим искусством, но еще и лысиной над высоким медно загорелым лбом.

— Все твое, Бот?

— Все мое, старшина, — храбро отвечал кузнец.

— Все сам собрал?

— Зачем сам? Разве один столько соберешь?

— Зачем же берешь чужое? Побьют, и лысины не пощадят.

— Не побьют, старшина. Кузнецу положено отбирать дуб. Это на уголь. Каждый знает, что придет к горну кузнеца, — не без намека заметил Бот.

— Ну-ну, смотри! Побьют — будешь мне жаловаться, а я только добавлю.

В этот момент на берегу показался другой всадник. На его голове не было дорогой барашковой шапки, а на ногах — только чувяки, но из-под широкополой войлочной шляпы выглядывало смелое лицо; взгляд был внимательный, с легким прищуром, маленькие усики чернели над красивым ртом. Всадник легко держался в седле. Это был Астемир Баташев, объездчик, возвращающийся с полей. Он торопился, радостная тревога наполняла все его существо: кого подарит ему Думасара — девочку или мальчика?

Как обоюдоострый кинжал имеет два лезвия — иначе это не кинжал, — так и в семье брат должен иметь брата. Два брата должны быть едины, как сталь обоюдоострого кинжала. Астемир хорошо знал это старинное кабардинское поверье.

Астемир вежливо приветствовал и старшину, и других односельчан. Эльдар, завидя Астемира, махал ему шляпой и что-то кричал, но за шумом потока Астемир не расслышал слов. А вон дед Баляцо со своими сыновьями, Казгиреем и Асланом, и кузнец Бот в кожаном фартуке, а вон Диса с худенькой хорошенькой дочкой. Что тащат они с помощью Эльдара?

…В дом Астемир не пошел.

В тишине сада журчал арык, кудахтали куры; отяжелевшие после дождя листья шуршали на ветках.

Только теперь Астемир почувствовал, как он устал.

«Почему так тихо? — с тревогой подумал он. — Может, случилось что-нибудь нехорошее с Думасарой…»

Растревоженный этими мыслями, Астемир повернулся лицом к дому и в этот момент услышал, как открылась дверь и старая его мать спросила:

— Кто здесь? Астемир, это ты?

— Да, мать моя, это я, — отвечал Астемир понуро. — Почему так тихо в нашем доме?

— А мы слышим, — сказала мать, — конь ржет, а тебя не видно. Ты говоришь — тихо. Это тишина счастья. Почему ты не идешь в свой дом, Астемир, почему не торопишься взять на руки своего второго сына? Разве ты не слышишь его голоса? Пусть всегда будет тишина и радость в твоем доме. А я счастлива вашим счастьем. Пора мне оставить индеек и растить внуков.

На глазах старой женщины блеснули слезы. Несмотря на преклонный возраст, она все еще трудилась — пасла стада индеек, но в последние дни в ожидании внука не отходила от постели Думасары.

— Ох, мать моя, — вздохнул Астемир, обнимая старушку, — добрая моя нана! Я хотел бы того же, но такова ли жизнь? Где, однако, сын мой? Где второе лезвие кинжала, которым я готов всегда защищать добро и правду?

СХОД. КНЯЗЬ-КОНОКРАД

Местность, где лежит старый аул, очень красива. Кабардинская равнина начинает здесь переходить в предгорья Главного Кавказского хребта. Отсюда ведут дороги в дикие ущелья, отсюда пролегает путь на Эльбрус… Поросшие лесом, темно-зеленые холмы дугою охватывают долину, в которую стекают горные реки. За грядами холмов, поднимающихся все выше, встают головы вечно снежных вершин. Не всегда они видны — летнее знойное марево, туман и облака часто закрывают величавые дали, — но когда воздух очищается, трудно отвести взор от этих извечных гигантских глыб камня, снега и льда. Особенно красивы вершины Главного хребта на восходе или закате солнца, когда косые лучи его заливают снега светом нежнейших оттенков — от голубых до розовых, от палевых до золотистых.

Такой тихий и ясный вечер стоял в долине Шхальмивокопс, хотя где-то далеко на западе — за морем, за Крымом — шла жестокая война между русским царем и Германией. И в этом ауле, и по всей Кабарде уже немало было вдов и осиротевших матерей. С нетерпением и надеждой ждал известий и дед Баляцо — оба его сына воевали. Кабардинский полк Дикой дивизии отличался в боях среди других конных полков удалью и отвагой. Но слава, как известно, не приходит без жертв.

А в ауле мирно кудахтали куры, собираясь на ночлег у своих шестков, мычали у ворот коровы, блеяли овцы. Кое-где трудолюбивые потомки жерновщиков еще тесали камень, но вечерняя тишина побеждала, и на все — на пыльный плетень, на дорогу, на стены домов и на купы акаций, — казалось, лег розоватый отсвет далеких горных снегов. И вдруг, нарушая эту тишину, раздался голос длинноусого и бойкого, как Баляцо, старика Еруля.

Появление Еруля всегда вызывало не только тревогу, но и любопытство. Люди выходили на крыльцо, детишки забирались на плетень, все встревожено вслушивались в слова сообщения, хотя и знали, что новость всегда одна и та же — приглашение на сход.

— Эй! Слушайте, слушайте! — возглашал Еруль. — Эй! Слушайте, слушайте! Да будут счастливыми ваши дела, правоверные! На завтра объявлен сход. Должны явиться все совершеннолетние мужчины. Кто не придет, будет платить штраф.

Серая лошаденка под Ерулем привычно трусила вдоль плетней. Как только Еруль приподнимался в седле, чтобы прокричать сообщение, лошадка приостанавливалась, а затем, услышав слова, которыми обычно заканчивалось всякое сообщение: «Кто не придет, будет платить штраф», сама трогалась дальше.

Иные окликали Еруля и просили повторить объявление. Но старик умел хранить достоинство глашатая и не унижался до того, чтобы кричать у каждых ворот. «Лучше уйми своих собак или пошли сына, молодого парня с хорошим слухом, вслед за мною, — думал про себя самолюбивый Еруль, — разве хватит голоса на всех вас?» И, конечно, он был прав. Не ясно ли, что если Еруль кричит вечером, то, значит, завтра утром надо идти на сход? Так было спокон веков, так будет и впредь.

В этот вечер все легли спать поздно, а наутро встали рано. Мужчины направлялись к дому, белеющему над самой рекою. Это был дом старшины Гумара. Люди шли неторопливо, степенно, как бы обдумывая важные решения, которые предстоит принять, или, терпеливо дождавшись соседа, делились домашними новостями и шагали дальше вместе — кто с вилами, кто с топором под мышкой, а кто дотачивая на ходу камень, годный для шлифовки жерновов. К чему торопиться? Не все ли равно, от кого узнаешь об очередном поборе — от самого старшины или от соседа, тем более нынче, когда кругом только и слышишь о войне и о том, что предстоит новый набор всадников.

— А говорят, Россия одолевает Германию.

— Россия — сила.

— Слышал я на базаре в Нальчике, что германец по всей России дым пустил и люди задыхаются.

— Это верно, германец всякую хитрость знает.

— Хм! Тут одной шашкой не возьмешь…

— Нет, не возьмешь. Куда там! Много пушек и пулеметов нужно.

— Может, насчет турок объявление будет?

— И то может случиться. Турок ко всем мусульманам руку тянет.

— Говорят, опять людей и лошадей будут брать.

— Откупаться надо. Вон Али Максидов — на что просвещенный был мусульманин, и тот убит.

— Да, Али все заклинания и все амулеты знал.

— Хорошо откупаться, у кого деньги есть. Деньги, почтеннейший, вернее амулета помогают. Истинно так.

В последнее время всех занимало известие о том, что на войне убит Али Максидов, помощник главного кадия[2], причем убит несмотря на то, что имел вернейший амулет против смерти.