И засияло солнце! - Эверест Правдин

Всё стихло так же неожиданно, как и началось. Разом исчезли и грохот, и грозный голос, и холод, и трупный запах. Рувим тяжело плюхнулся на стул возле двери, переводя дыхание и пытаясь отойти от произошедшего. Надо было бы заглянуть за дверь, посмотреть, что там всё-таки случилось… Но Рувим не мог заставить себя это сделать.

– Строев! – внезапный крик из коридора вывел Рувима из оцепенения. Голос был знаком ему: он принадлежал одному из так называемых его приятелей, настоящему верному стороннику Тремса, Голиафину.

– Строев! Почему не явился на сборы? Фу! Да что у тебя тут… А! Ты этого идиота Ищика прикончил?!

– Что-о-о-о? – удивлённый, Рувим выбежал в коридор. Неподалёку от двери в его комнату стоял Голиафин, высокий толстый амбал, ничего не знавший, кроме уставов Тремса и любивший похвастаться своей недюжинной физической силой, а у его ног валялось тело Ищика Сладостного без каких-либо следов ранения, избиения или удушения на теле. Только в широко открытых глазах покойника виднелся безумный страх. «Чего он испугался ?» – подумал Строев, глядя в мёртвые глаза Ищика, в которых навеки застыло выражение непередаваемого ужаса.

– Ну, чего стоишь, таращишься? Значит так, Строев. Я прикрываю твою задницу за неявку на сборы, но говорю, что я убил Ищика, и все почести – мне. Проболтаешься – убью. Идёт?

Но Рувим не слушал. Вновь чудился ему трупный запах, и опять чувствовал он, что откуда-то повеяло нестерпимой сыростью и холодом.

– Строев! – повысил голос Голиафин – Тебе что, не ясно?

Рувим не ответил. Даже не взглянув на Голиафина, он бросился к себе и захлопнул ветхую дверцу прямо перед его носом. На лице Голиафина отразилось недоумение:

– Строев! Это ещё что за фокусы? Совсем страх потерял! – заорал он. Строев навалился на дверь, готовясь к сильным толчкам извне, как вдруг Голиафин, это всегда уверенное в себе бревно, робко пробормотал: «Что же это такое?», и в тот же миг другой голос, уже знакомый Рувиму, громкий и грозный, перебил его:

– Зачем убил брата моего, отвечай! Зачем убил его, подлый скот? – с каждым словом голос становился всё суровее – Как посмел тронуть его, прескверный!

– РУВИМ! – в ужасе крикнул Голиафин, но его вопль потонул в начавшемся грохоте. А Рувим, оглушённый, задыхающийся от невыносимого трупного запаха сполз вниз по двери и потерял сознание.

Когда Рувим очнулся, то не было уже ни шума, ни вони, ни холода, но всего его ещё била дрожь, а в ушах до сих пор стоял дикий крик Голиафина, ничем не прошибаемого чурбана, которого, казалось бы, ничто не могло напугать.

– Кто же, кто же это неведомое существо, этот загадочный убийца Ищика и Голиафина? – вслух спросил себя Рувим, но выстрел за окном не дал ему продолжить мысль.

– И-и-и-ы-ы-ы-щ-и-и-ы-ы-ы-ы-к! – послышались дикие вопли снаружи, и тут же их перекрыли стройные голоса, синхронно выкрикивавшие:

– Тремс! Тремс! Тремс!

Рувим привстал, медленно выпрямился и, осторожно, чтобы невозможно было увидеть его с улицы, посмотрел в окно.

Рядом со зданием, в котором он находился, кипел бой: сотни жалких людей с перекошенными от страха лицами, одетых в серую драную одежду, вперемешку с высоченными жирными здоровяками, вылупившими глупые глаза, дрались с группой однотипных людей с жестокими оскалами на угрюмых лицах, синхронно выкрикивающих имя Тремса.

«Безумные, глупые существа!» – с отвращением глядя на них, подумал Рувим – «Вот дерутся, стреляют друг в друга, а хоть бы понимали, за что борются! Во имя чего эти три лагеря глупых фанатиков уничтожили все блага цивилизации? Раньше было всё: и дома с отоплением и горячей водой, и средства связи, и книги, и одежда, и электричество, и человеческая пища – словом, чего только не было! Но нельзя же народ оставить в покое, нельзя допустить, чтоб он жил хорошо в ущерб элите – поэтому людям постоянно врали, врали, засоряли их мозги так, что они совершенно разучились думать, потом их разобщили, создав три политических течения… О! С каким остервенением сторонники Ищика громили вышки, электростанции, заводы, дома, магазины, и это только для того, чтобы солдатам Тремса доставить всяческие неудобства! А те, кто были за Великого Диктатора, считали своим свящённым долгом уничтожить все средства передвижения, железнодорожные станции и тому подобные объекты, чтобы ими не смогло воспользоваться войско Сладчайшего. Как умно! А бандиты под предводительством Паразита просто наживались на двух враждующих лагерях, за мешок продовольствия портя всё, что им говорили испортить. День они боролись за Ищика, день – за Тремса, главное для них было – получить выгоду. Взорвали, халявной еды получили – и довольны. Люди даже не задумывались о том, что они всё только разрушают, ничего не созидают и деградируют. Тогда не задумывались, а сейчас тем более не задумаются, ибо они уже не способны мыслить – только и делают, что воют да дерутся. Мерзость! Мерзость! Но что это там?»

На улице произошло что-то странное: небо, как обычно затянутое серыми тучами, резко помрачнело, почернело, и улица внезапно погрузилась во мрак. Раздался грохот, похожий на гром. Люди внизу прекратили бой, остановились в замешательстве.

Какой-то остряк из отряда Тремса завопил, передразнивая соперников: «Это всё И-и-ы-ы-ы-ы-щ-и-и-ы-ы-ы-к!», но оглушительный скрежет заставил его замолчать. А Рувим, зажав уши, бросился на пол. Противный громкий звук, режущий слух, мучил его, к тому же опять появился невыносимый трупный запах, но к нему прибавился уже не холод, а нестерпимый жар. Строев не выдержал:

– Боже!– в изнеможении крикнул он – Как же вы надоели! Катись всё к чёрту, все Ищики, Тремсы, Паразиты, войны, шум, холод, скрежет – провались это всё! Я хочу жить по-человечески: есть досыта, мыться каждый день, читать книги, спать в надёжном крепком доме на нормальной кровати, а не валяться в жалких развалинах, не смея выйти из них! Да уберите же этот мерзкий скрежет, уберите, уберите, уберите!

И тут почувствовал бедный Рувим, что пол под ним проваливается, что падает он в гигантскую яму с горящими стенами вместе с огромными Ищиком, Тремсом и Паразитом, от стен валит жар, невероятных размеров Ищик, Тремс и Паразит оглушающе вопят, Рувим мечется, пытается скрыться от их крика, но негде спрятаться, и в голове Строева всё мутится, раскалывается, двоится, крутится…

…Слабый дневной свет разбудил Строева. Рувим лежал на грязном полу, правый рукав рубашки был весь в засохшей крови, тело затекло, ногу свело мучительной судорогой. Инстинктивно потянув пальцы ног на себя, Строев заставил боль утихнуть и приподнялся на здоровой руке. Во всём теле чувствовалось слабость. С трудом преодолев её, Рувим медленно встал, отряхнулся и подошёл к окну. О, что творилось снаружи! Искорёженные окровавленные тела валялись на земле вместе