Бессердечная Аманда - Юрек Бекер

Через полгода после нашей первой встречи в столовой газеты мы поженились. Моя первая в жизни и, как я тогда полагал, единственная свадьба представлялась мне лучезарным праздником с горами цветов и поздравительных телеграмм, с множеством весело пирующих гостей, которые произносят тосты, желают нам счастья и напиваются допьяна. А как все выглядело на самом деле? В Бюро записи актов гражданского состояния мы заполнили и подписали какой-то формуляр, потом предприняли тщетную попытку пообедать в отеле «Ундер ден Линден», где для нас не нашлось столика, отправились домой и закусили тем, что случайно оказалось в холодильнике. На этом все и закончилось. Аманда не захотела праздника. Она сказала, что, кроме одной подруги, некой Люси, о которой мне еще предстоит вам рассказать, не знает никого, с кем бы ей хотелось отпраздновать свою свадьбу, а приглашать моих друзей и коллег значит провести этот памятный день с совершенно чужими и к тому же скучнейшими людьми, каких себе только можно вообразить.

Мне кажется, она просто пожалела денег. Позже я часто удивлялся ее странному отношению к деньгам, которое, если сформулировать коротко, заключалось в том, что она тратила их лишь в случае крайней нужды. Вы можете представить себе жизнь с женщиной, которая рассматривает любую трату, любую покупку как расточительство? Можно, конечно, попытаться объяснить этот недостаток ее, мягко выражаясь, скудными доходами, но ее мать говорила мне, что Аманда была такой всегда, еще в восьмилетнем возрасте. В то время как ее подружки набивали себе животы шоколадом, она складывала свои карманные деньги в чулок. Но поскольку ей тоже хотелось сладкого, она нашла сногсшибательный выход: она начала одалживать другим детям деньги под проценты, которые те должны были выплачивать в виде шоколада.

Следствием ее жадности стало то, что наша еда напоминала тюремную — была такой же дешевой, скудной и невкусной. Пока в хлебнице валялась хотя бы одна корка — пусть даже твердая, как цемент, новый хлеб мы не покупали. Если мне хотелось съесть нормальное яблоко, я должен был сначала убедиться в том, что в корзинке нет яблока похуже, которое нужно съесть в первую очередь. Что касается нашего питания, то у нас с ней получался разный уровень жизни, так как я вынужден был удовлетворять свою потребность во вкусной и здоровой пище тайком, в редакции, возле уличных лотков или в ресторане. Мне это было досадно, мне вовсе не хотелось лишать ее чего бы то ни было, но я вынужден был делать это, чтобы не отощать. Странно, но у нее ни разу не родилось подозрение в том, что я добываю себе на стороне все, чего лишен дома. Она ни разу не удивилась тому, что я гораздо упитанней, чем должен был быть в соответствии с ее тюремным рационом. А может быть, ее это просто не интересовало.

Я не знаю, есть ли смысл прибегать в нашей защите к помощи ее родителей, это вы решайте сами. От тестя проку мало, он скорее наш противник. Он ничего не имеет лично против меня, я уверен в этом, просто ему был бы одинаково ненавистен любой на моем месте, любой, кто уведет у него его дочь. Он привязан к ней, как висельник к веревке. Его бесит то, что она уже не маленькая девочка, для которой он единственный и непререкаемый авторитет. При этом у нас с ним были отличные предпосылки для полного взаимопонимания: он был ватерполистом, а я знаю толк в водном поло; он стоматолог, а у меня самые лучшие зубы из всех, какие он когда-либо видел. Он любит Аманду, я тоже любил ее до последнего времени. Однажды он попросил меня зайти к нему в поликлинику, он хотел сделать гипсовый слепок с моих зубов — просто так, из радости созерцания чего-то здорового и красивого. Его зовут Тило Цобель. Мне кажется, он будет рад, если Аманда уйдет от меня, тогда она вновь окажется для него в радиусе досягаемости. Для него просто невыносима сама по себе мысль о том, что кто-то может иметь больше прав на нее, чем он.

Иначе дело обстоит с ее матерью: она настроена по отношению ко мне благосклонно. Я не стану утверждать, что она имеет что-то протиз собственной дочери, но она видит во мне хорошего зятя и считает, что Аманде лучше жить со мной в мире и согласии, чем отравлять мне жизнь. У меня, конечно, нет никаких письменных свидетельств этому, но именно так, и никак иначе, я могу истолковать многие ее взгляды и вздохи. Она непредвзятый и очень симпатичный человек, я говорю это не только потому, что она меня любит. Кстати, она еще и весьма интересная женщина, внешности которой могли бы позавидовать многие. Я не хотел бы распространяться на эту тему, но бывали минуты, когда я искренне жалел о том, что не могу дать волю своим чувствам. И, боюсь, об этом сожалел не только я. До того как я узнал ее, я и представить себе не мог, что женщина под пятьдесят способна так волновать фантазию молодого мужчины. Вначале пятидесятых она была известной пловчихой, разумеется под своим девичьим именем, — свободный стиль и на спине. В бассейне же она встретила и своего ватерполиста. Когда мы с ней познакомились, я уже работал в спортивном отделе редакции. Перед своим визитом к родителям Аманды я заглянул в архив и потряс будущую тещу тем, что знал на память ее лучшие спортивные результаты.

Ее положению в собственной семье трудно позавидовать: при любых конфликтах и разногласиях она оказывалась в меньшинстве. У Тило Цобеля она давно уже не вызывала никаких чувств, кроме раздражения. Что бы она ни говорила, он хмурил брови и бормотал что-нибудь не очень почтительное. Да и на Аманду она действовала как красная тряпка на быка. Я еще никогда в жизни не наблюдал такой агрессивности дочери по отношению к собственной матери.

Я не знаю, как развивались их отношения до меня, Аманда — мягко выражаясь, очень сдержанная рассказчица. Однако, если я правильно понял, ее не устраивают в матери две вещи: во-первых, она считает ее чересчур холодной и рассудочной (у меня на этот счет совершенно иное мнение), а во-вторых, она называет ее политические взгляды «раболепием».

То, что я скажу сейчас, мне, признаться, не очень хотелось бы говорить, и я отдаю себе отчет в серьезности значения данного факта: у Аманды ярко выраженная и какая-то, я бы сказал, роковая склонность к политическому инакомыслию. Все кружки, в которых ругают правительство, притягивают ее как магнит. Она терпеть не может людей, чьи взгляды совпадают со взглядами правительства. Смириться с такой инфантильной и всегда заранее известной позицией тем более трудно, что Аманда постоянно провоцирует окружающих. Как вам и самому известно из вашей практики, иногда человек просто вынужден отрицательно реагировать на подобные провокационные речи. А если человек — кадровый партийный работник, как мать Аманды, то он по долгу службы обязан пресекать антиправительственные выпады. Во время учебы Аманда увлекалась философией экзистенциализма — в этом, наверное, и заключается корень зла. Сам я в этом мало что понимаю. Ясно одно: с тех пор у Аманды и остался искаженный образ окружающей ее действительности. Убеждения для нее — область личных интересов человека. Осознание необходимости тех или иных действий она называет пресмыкательством. А на вопрос, как она определяет критерии, она, не краснея, отвечает: «Главный критерий — я сама».

Однако вернемся к существу дела. Каждый раз, как только я пытаюсь заговорить с ней об условиях развода, она выходит из комнаты. Даже странно, насколько раздраженно и судорожно она на это реагирует, — как будто это я расторгаю наш брак, а не она.

Однажды мне все же удалось прокричать ей вслед свои требования, те немногие требования, на которых я настаиваю, и я просил ее изложить свои условия. Единственным ответом на это была странная фраза: «Потерпи, твой сюрприз от тебя никуда не убежит!» Что она хотела этим сказать — ума не приложу. Я знаю лишь одно: Аманда не любит расточать пустые угрозы.

Хотя я не чувствую за собой никакой вины, на душе у меня тревожно. Меня мучает вопрос: какие такие тайные козыри она может мне предъявить? Вполне вероятно, что во время нашей совместной жизни мне доводилось случайно — и, конечно же, не слишком часто — самому делать какие-нибудь необдуманные политические высказывания. Невозможно же четыре года контролировать каждое свое слово. Может быть, она имела в виду именно это? Может, она хочет очернить меня перед судом? Честно говоря, мне трудно себе это представить по многим причинам. Во-первых, Аманда — не доносчик. Во-вторых, именно в те минуты, когда я мог делать подобные высказывания, мы бывали с ней особенно единодушны. В-третьих, как раз именно в этом отношении она сама более чем уязвима — свидетелей ее неблагонадежности хоть отбавляй.

Единственная тема, которая может таить опасность для меня, — это женщины. Я признаю, что время от времени нарушал супружескую верность. Я говорю это не с гордостью, но в то же время без особых угрызений совести. Чего-чего, а соблазнов в моей жизни всегда было больше чем достаточно — в редакции, во время служебных поездок, в ресторанах и кафе. Моя энергия нужна мне для более полезных целей, чем постоянная защита от улыбок хорошеньких женщин. Впрочем, я не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, будто я воспринимал эти маленькие, а иногда и не очень маленькие приключения как своего рода испытания или удары судьбы. Нет, они меня всегда радуют, и, если бы их не было, мне бы их не хватало, я бы в конце концов сам стал искать их. Что есть, то есть: каждая женщина для меня — неведомый материк с нехожеными тропами, загадочными, фантастическими ландшафтами, погасшими вулканами, готовыми в любую минуту взорваться огненной лавой, — одним словом, приключения, без которых моя жизнь была бы гораздо беднее.