Интеллигент в первом поколении - Вячеслав Сукачев

Но Бездомцев, молодой стоматолог с вишневыми глазами, взорваться не успел, потому что в банкетный зал торопливо вошел человек, при виде которого все стихли, а Мария Александровна даже забыла опустить руку.

— Вот он, — восторженно зашептала Тоня, Вадим Сергеевич Красильников. Кто бы мог подумать, что он придет сюда. Верочка, он тебе нравится?

Нет, Красильников Вере Николаевне не понравился. Может быть, потому, что был не слишком высок (лет с тринадцати она тайно обожала высоких мужчин), может быть, чересчур мелкими чертами лица или очками в нелепо-примитивной полуроговой оправе. А она-то ожидала увидеть дородного, представительного мужчину, с мягкими, холеными руками хирурга и неожиданно пронзительным взглядом. Сама того не подозревая, Вера Николаевна рисовала в своем воображении почти точный портрет мужа, за исключением разве пронзительного взгляда.

Красильников довольно-таки ловко вручил подарок Марии Александровне, от приглашения сесть за стол не отказался и штрафную выпил, в общем-то, смело.

«Неплохо, неплохо, — невольно отметила Вера Николаевна и в самом деле удивляясь той естественности и непринужденности, с которой Красильников вошел в компанию. — Но вот как примет тебя Мария Александровна. В ее лагерь ты не годишься, а врагов она не щадит. Посмотрим…»

Красильников, однако, сумел поладить и с Марией Александровной, ни разу не впав в подобострастный тон, но и ничем не задев ее самолюбия. Это, как иронично подумала Вера Николаевна, был уже высший пилотаж, школа, которую бог знает где очень хорошо прошел новый заведующий хирургическим отделением. Главное же, что поразило Веру Николаевну, именно с Марией Александровной Красильников разговаривал почти небрежно, с едва уловимой, но твердой иронией, совершенно не позволяя себе этого с другими. В чем тут был секрет — она не могла понять.

— Верочка, он тебе нравится? — Тоня была не в себе.

— Очень, — усмехнулась Вера Николаевна, — мне кажется, я его видела в кино. Он играл роль интеллектуального гангстера.

— Разве? — Тоня беспомощно округлила глаза. — Ты шутишь… Я хочу танцевать! Товарищи, почему мы не танцуем? — с комсомольским задором выпалила Тоня. — Мужчины, пожалуйста, приглашайте дам и перестаньте курить. От вашего дыма можно с ума сойти. — Это были пробные стрелы, которые не очень умело выпускала Тоня в адрес Красильникова. Однако же он и здесь оказался на высоте: понял все правильно и тотчас пригласил Тоню на танец.

«Да он просто проходимец, — восхитилась Вера Николаевна, — и наверняка немалый сердцеед. Наверное, он обязательно читает женщинам стихи и говорит примерно такие фразы: „Я верю в предчувствие. Я предчувствовал вас. Мое чувство никогда не обманывает меня. Видимо, это профессиональное“. Ну и что-нибудь в этом же роде, с обязательным условием — „постель в первую ночь. Иначе мое предчувствие может жестоко обмануть меня…“»

— Вера Николаевна, — перебил ее более чем нелепые мысли Бездомцев, — а вы не хотите танцевать?

Она не хотела, но вдруг решила посмотреть, как танцует Красильников. Ей казалось, что он должен танцевать виртуозно, вкладывая в это дело тактический расчет и грубоватую прямолинейность опытного пошляка.

Бездомцев принял ее руку, и они вышли в соседний «общий» зал, где дым стоял коромыслом и окна звенели от истошного музыкального электроизвержения. Бездомцев восхитительно не умел танцевать и восполнял этот свой недостаток разговорами.

А Красильников (она угадала!) танцевал великолепно. Он не тискал партнершу, не пытался прижать ее к себе, просто вел ее по кругу, вел уверенно и учтиво, интеллигентно предохраняя от столкновений и прочих неожиданностей.

— Я смотрю, вы привыкли к нашему коллективу? — заметил Бездомцев.

— Привыкаю.

— Сегодня в нашей компании два сюрприза: вы и Красильников.

Веру Николаевну неприятно задело это нечаянное соседство с Красильниковым, и она суховато ответила:

— Мне трудно соперничать с сюрпризом-Красильниковым.

— Не скажите, — многозначительно улыбнулся. Бездомцев…

Следующий танец Красильников танцевал с Марией Александровной, потом с Тоней, потом два танца пропустил, потому что были два тоста за медицину, и наконец он подошел к Вере Николаевне. Была какая-то сложно-замысловатая музыка. Плясали кто во что горазд, а подвыпивший кавказец, лихо гикнув, даже попробовал изобразить лезгинку. Но Красильников и здесь не растерялся, он взял за основу только один ритм и, строго подчиняясь ему, уверенно повел Веру Николаевну.

— Вы уже все знаете обо мне, — монотонно, в нос и куда-то в сторону, заговорил Красильников. — Я напоминаю вам плохого актера на хорошей сцене. Вы весь вечер изучали меня и пришли к выводу, что я порядочный проходимец. — Красильников улыбнулся и весело посмотрел на Веру Николаевну. — Разве не так?

— Допустим, — она решила не щадить его. — Только не надо со мною говорить в нос, я не девочка из спецшколы и не идиотка.

— Вот как! Приму к сведению, а пока что вы мне напоминаете стручок перца в пирожке с повидлом. — И он опять улыбнулся, и зубы у него были неожиданной белизны. — Простите за кулинарное сравнение.

«А он забавен, — весело подумала Вера Николаевна, — вот так, наверное, бедные женщины и попадаются на его удочку».

— Мне кажется, вы должны быть и отличным кулинаром?

— Почему «и»?

— Потому что вы отлично ладите с людьми, танцуете, едите и… что там еще, вам лучше знать.

— Большое спасибо, — неожиданно серьезно сказал Красильников, — таких комплиментов мне еще не говорили. Никогда!

Они возвращались в свой зальчик, когда Красильников, вновь переходя на шутливый тон, сказал:

— А вы психолог, Вера Николаевна… Оч-чень опасный человек. Я же, увы, гораздо лучше ориентируюсь в анатомии, чем в психологии.

— Ну-ну, — усмехнулась Вера Николаевна, — не умаляйте свои достоинства…

Поздним вечерам возвращалась Вера Николаевна домой. Пожалуй, впервые она была на улице этого города так поздно и одна. Ярко светили уличные фонари, густо и весело шли люди из городского парка, с острова кто-то пускал ракеты, воздух пах растаявшим снегом и дымом картофельной ботвы. На юге, где Вера Николаевна родилась и выросла, она таких запахов не знала и теперь удивлялась тому, сколь различен воздух этой земли и ее родины… Вере Николаевне было немного грустно и жаль быстро промелькнувшего вечера. И еще в ней жило такое ощущение, словно бы она что-то потеряла сегодня. Или должна была получить и — не получила.

Дома ее встретил Палашников. Поцеловав Веру Николаевну и приняв плащ, он заботливо поинтересовался, понравился ей вечер или нет.

— Хороший был вечер, — улыбнулась Вера Николаевна. — Главным образом за счет одного мужчины. Тебе надо было на него посмотреть. Артист! Из салона графини Шерер.

— Рад за тебя, — и в самом деле обрадовался оживлению жены Константин Иванович. — А кто он такой, этот артист?

— Новый заведующий хирургическим отделением. А я, Палашников, голодна. У тебя что-нибудь съедобное есть?

Они вместе попили чаю, и Константин Иванович коротко рассказал о совещании. Вера Николаевна невнимательно слушала мужа, перемыла оставленную в раковине с утра посуду, влажным полотенцем протерла подоконник и холодильник и совершенно неожиданно, перебив Константина Ивановича, спросила:

— А отпуск тебе дадут?

Палашников смутился, начал объяснять, но так ничего толком и не объяснил.

— Прекрасно, — заключила Вера Николаевна и ушла в ванную комнату.

Пока набегала вода, Вера Николаевна неторопливо разделась и подошла к зеркалу. С серьезной внимательностью она долго изучала свое лицо и вдруг с горечью подумала: «Господи, да ведь я старею. А мне-то все кажется, что я еще не начинала жить, что я еще только на пути к настоящей жизни. Что же это такое — настоящая жизнь?»

«Что же это такое — настоящая жизнь? — вновь подумала она, уже лежа в постели. В постели она была одна: Палашников любил работать по ночам. — Что же? Неужели только вот это: работа, дом, муж, посуда, магазин, работа? И так изо дня в день, из года в год, до первых морщин, потом— до седых волос и… Дом, анатомка, дом, кладбище. И это — настоящая жизнь? То, ради чего она появилась на земле, училась ходить, смеяться, любить прекрасное, любить… Значит, все это ради дома, мужа, посуды, магазина, работы? Нет и нет! Ну а где же в таком случае ее настоящая жизнь? Может быть, в детях, которых у нее нет? В детях— возможно. Но ведь не только в них. У детей должна быть своя настоящая жизнь, у родителей — своя. Так где же она?» — Мысли Веры Николаевны хоть и были беспорядочны, но упрямо кружили на одном месте, словно почуяв какую-то, пока еще невидимую, добычу, которую она непременно хотела настичь и получить в виде желанного трофея.