В ночь на двадцать второе - Сергей Демкин

О ЧЕМ НЕ ЗНАЛ МАРШАЛ ЖУКОВ

Независимо друг от друга генерал Судоплатов и сын Берии пишут, что 21 июня министр внутренних дел с утра был в Кремле у Хозяина. Именно из-за чрезвычайной осторожности по отношению к Германии Сталин не мог вообще игнорировать водопад предупреждений, что 22-го начнется война. И в канун ее ждал, как говорится, затаив дыхание: будет или нет? Через 47 лет это подтвердил не кто иной, как ближайший соратник вождя, первый заместитель председателя Совнаркома и нарком иностранных дел Молотов. В беседе с писателем Иваном Стаднюком он поведал о державшихся в строжайшей тайне событиях последнего дня накануне войны. Внеся в его рассказ некоторые уточнения из других источников, можно восстановить их развитие. С раннего утра у Сталина собрались члены Политбюро. Угроза нападения Германии ни для кого не была секретом. Поэтому обсуждали политические и военные меры на случай агрессии, которая могла начаться в субботу ночью или в воскресенье. Чтобы прояснить ситуацию, Сталин поручил Молотову вызвать германского посла в Москве Шуленбурга и одновременно направить шифровку советскому послу в Берлине Деканозову. Ему предписывалось срочно запросить аудиенцию у министра иностранных дел Риббентропа и обсудить с ним общее состояние советско-германских отношений, упомянув слухи о возможности войны, и выразить надежду, что конфликта можно избежать путем переговоров. Судя по сохранившемуся донесению секретного сотрудника НКВД "Эрнста", обслуживавшего германское посольство, Шуленбург побывал в кремлевском кабинете Молотова в 9.30 утра, а не в 21.30 вечера, как обычно пишут документалисты. Указанному сексотом часу можно верить, поскольку им приводятся подтверждающие его детали, на которые не обратили внимание те, кто позднее "чистил" архивы. А именно: вернувшись, посол в то же утро отправил самолетом в Берлин свою собаку-боксера. "Вечером он подготовил всю аппаратуру к выводу из строя. Шифровальный материал подготовлен к сожжению после получения последней телеграммы из Берлина". Встреча Молотова с Шуленбургом не внесла ясности. В ответ на вопрос, что можно сделать для улучшения отношений с Германией, тот лишь обещал запросить Берлин. Не лучше обстояло дело и в германской столице. Дежурный по МИДу сообщил Деканозову, что Риббентропа нет на месте. Отсутствовал и государственный секретарь МИДа барон Вайцзеккер. После ряда настойчивых звонков около 12 часов дня Деканозову все же удалось поймать начальника политического отдела министерства Вермана, который поинтересовался, не может ли он быть полезным господину послу. Однако обсуждать с клерком какие-либо вопросы Деканозов был не уполномочен. После полудня Москва стала требовать от посла немедленно добиться аудиенции у Риббентропа или Вайцзеккера. Судя по всему, немцы сознательно уклонялись от встречи. И это не могло не тревожить собравшихся в Кремле членов Политбюро. Нестерпимо медленно тянулись часы неопределенности, устранить которую оказалось не по силам даже Сталину. Лишь вечером в 21 чаев Наркоминдел поступила телеграмма от советского посла в Лондоне Майского, посланная в 19 часов по среднеевропейскому времени. После расшифровки ее немедленно передали в Кремль. В ней Майский сообщал, что получил от посла Великобритании в Москве Криппса, находившегося в тот момент в Лондоне, предупреждение, что Германия якобы завтра, 22 июня, нападет на Советский Союз. О том, какую реакцию вызвало это сообщение у находившихся в кабинете Сталина, можно только гадать. Тем более что поздно вечером была наконец получена шифрограмма от Деканозова, которому удалось встретиться с государственным секретарем МИДа. Но тот не сказал ничего конкретного, лишь пообещав передать своему правительству содержание "устной ноты" советского посла. А теперь обратимся к мемуарам Жукова. Маршал пишет, что вечером 21 июня ему позвонил начальник штаба Киевского округа генерал Пуркаев. Он доложил, что к пограничникам явился перебежчик - немецкий фельдфебель, утверждавший, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня. Известив об этом Сталина, Жуков вместе с наркомом Тимошенко и генералом Н. Ф. Ватутиным выехали в Кремль. "И. В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен,- рассказывает Жуков. - А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? - спросил он. - Нет,- ответил С. К. Тимошенко.- Считаем, что перебежчик говорит правду. Тем временем в кабинет Сталина вошли члены Политбюро. - Что будем делать? - спросил И. В. Сталин. Ответа не последовало. - Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность- сказал нарком... Не теряя времени, мы с Н. Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома. Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить. И. В. Сталин, прослушав проект директивы и сам еще раз его прочитав, внес некоторые поправки и передал наркому на подпись. ...С этой директивой Н. Ф. Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать ее в округа. Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня". В рассказе начальника Генштаба обращает на себя внимание один немаловажный момент. Как только он закончил доклад и Сталин решил поставить вопрос о том, что делать, в кабинет, как по команде, вошли члены Политбюро. Собрать их ночью в столь короткий срок было невозможно. Значит, все уже находились в соседней комнате и ждали сигнала Сталина, который не замедлил последовать. То есть еще раз подтверждается, что 21 июня Политбюро с утра вообще не расходилось. Ведь счет времени шел на часы и минуты. Так неужели же после всего, что произошло в тот вечер, Сталин и другие члены Политбюро уехали на дачи и улеглись спать? И вновь вернемся к той трагической ночи 22 июня. Описывая свой звонок в Кремль, в первом издании мемуаров Жуков не упоминает о реплике дежурного генерала о том, что Сталин спит. Это "уточнение" кто-то вписал в мемуары позже, мало заботясь о правдоподобии ситуации. Как, впрочем, и о передаче Сталиным через начальника Генштаба поручения Поскребышеву собрать членов Политбюро. У вождя была прямая линия к своему личному секретарю, обеспечивавшая постоянную круглосуточную связь без всяких посредников. Сталину достаточно было просто поднять трубку специального телефонного аппарата. Итак, члены Политбюро никуда не уходили после первого приезда в Кремль четыре часа назад. Это косвенно подтверждает и начальник Генштаба: "В 4 часа 30 минут утра все вызванные члены Политбюро были в сборе. Меня и наркома пригласили в кабинет". Дальше Жуков пишет: "И. В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку. Он сказал: - Надо срочно позвонить в германское посольство. В посольстве ответили, что посол граф фон Шуленбург просит принять его для срочного сообщения. Принять посла было поручено В. М. Молотову... Через некоторое время в кабинет быстро вошел В. М. Молотов: - Германское правительство объявило нам войну. И. В. Сталин опустился на стул и глубоко задумался". На самом деле не Сталин дал указание позвонить в германское посольство, а Шуленбург еще раньше, между 2 и 3 часами ночи, просил принять его. Но Сталин, догадываясь, чем вызвана эта просьба, разрешил Молотову принять посла "только после того, как военные нам доложат, что вторжение началось". Здесь вождь действительно проявил прозорливость. Вручи германский посол наркому иностранных дел меморандум об объявлении войны, и тогда все было бы в соответствии с канонами международного права. А поскольку военные опередили его, Сталин с полным основанием заявил в своем выступлении 3 июля, что Германия напала на Советский Союз, "неожиданно и вероломно нарушив пакт о ненападении". И объяснить этим поражения Красной Армии в пограничных сражениях в первые дни войны. Что же касается описания памятной ночи на 22 июня, которое содержится в книге "Воспоминания и размышления", то "даже в мемуарах глубоко уважаемого Георгия Константиновича Жукова далеко не все соответствует исторической правде,- пишет Серго Берия.- Я никогда и ни в чем не ставил под сомнение честность и порядочность этого человека, но факт есть факт. Возможно, на первый взгляд, это покажется странным, но я убежден, что здесь нет вины прославленного маршала. Не таким был Георгий Константинович, чтобы лукавить. Все было гораздо сложней. Я убежден, что, напиши Жуков всю правду, которую он знал, его воспоминания не были бы опубликованы...".