Транзитом до Скорпиона - Кеннет Балмер

Я родился в небольшом доме среди ряда таких же домов, единственным и любимым ребенком. Теперь я часто гадаю, что бы подумали родители о моей странной жизни и как бы они отнеслись, с восторгом или милой семейной насмешливостью, к тому, что я прогуливаюсь с королями и веду себя на равных с императорами и диктаторами. Я пытаюсь представить, как бы они себя чувствовали в фантастической обстановке далекого Крегена, сделавшей меня таким, какой я есть.

Жизнь моя длилась долго, невероятно долго по любым меркам, и все же я знаю, что стою лишь на пороге многих возможностей, таящихся в будущем. Насколько помню, великие неопределенные мечты и туманные амбиции всегда внушали мне пылкую веру в то, что жизнь сама содержит ответы на все, и чтобы понять жизнь, требуется понять вселенную.

Еще ребенком я впадал в странный транс и сидел, невидящим взором уставясь в небо без всяких мыслей в голове, воспринимая пульсировавший повсюду теплый белый свет. Я не могу сказать, какие мысли мелькали в моем мозгу, скорее всего, я тогда вообще ни о чем не думал. Если это было медитацией или созерцанием, которого столь рьяно добиваются восточные религии, то я наткнулся на тайны, находящиеся далеко за пределами моего понимания.

Из моего детства мне часто вспоминается, как мать перегоняла мне одежду, когда я рос. Она приносила корзину с шитьем, Выбирала иголку и смотрела на меня с выражением любящей беспомощности, когда я стоял перед ней с опять порвавшейся на плечах рубашкой. «С такими плечами, Дрей, ты скоро не сможешь пройти в дверь», — упрекала она, а потом появлялся отец, смеясь, наверное оттого, что я смущенно вертелся, хотя в то время нам всем было вовсе не до смеха.

Море, гремевшее и поднимавшее белые буруны, всегда пело мне песню сирены; но отец, днем и ночью носивший при себе свидетельство об освобождении от воинской службы, категорически противился моему уходу в море. Когда чайки кружили, крича, над прибрежными отмелями и парили вокруг башни старой церкви, я лежал в траве и размышлял о своем будущем. Расскажи мне тогда кто-нибудь о Крегене под Антаресом и о чудесах и тайнах этого дикого и жестокого мира, я убежал бы от него, как от прокаженного или безумца.

Испытываемое отцом естественное отвращение к морю основывалось на глубокой подозрительности по части нравственности и порядочности лиц, ответственных за вербовку экипажей кораблей. Он всю жизнь занимался в основном лошадьми, и я знал все об уходе за ними. Когда я родился в 1775 году, отец зарабатывал нам на жизнь ветеринарством. Спустя долгое время после его смерти, проведя на Крегене немало сезонов с кланнерами Фельшраунга, я почувствовал себя ближе к нему, чем когда-либо раньше.

В нашей кухне повсюду стояли зеленоватые бутылки с таинственными микстурами, а запах мазей и припарок смешивался с ароматами капусты и свежеиспеченного хлеба. И всегда шел степенный разговор о холере, сапе и конъюнктивите. Полагаю, что я научился умеренно хорошо ездить на коне и вскакивать на него раньше, чем смог без риска доковылять от кухни до передней двери.

Однажды на улицу забрела старая ведьма с пытливым взглядом и горбатой спиной, одетая в лохмотья, из которых торчала солома, и среди наших соседей внезапно стало модным выяснять, что у кого написано на роду. Вот тогда я и открыл, что мой день рождения, пятое ноября, делает меня скорпионом, и что я нахожусь под влиянием планеты Марс. Я понятия не имел, что это значит, но слова о скорпионе заинтриговали и захватили меня. Поэтому, хотя позже мне и пришлось вступить в потасовки с друзьями, когда они прозвали меня Скорпионом, втайне я испытывал восторг и ликование. Оно даже компенсировало мне то, что я не оказался Стрельцом, как мечталось, или даже Львом, рычавшим громче, чем Васанский бык,[2] о котором так любил упоминать школьный наставник. Не удивляйтесь, что меня научили читать и писать, — моя мать страстно желала, чтобы я сделался клерком в конторе или школьным учителем и таким образом поднялся бы над людьми, к которым я всегда испытывал самое глубокое уважение и симпатию.

Когда мне исполнилось двенадцать, компания матросов остановилась на ночлег в постоялом дворе, где отец иногда помогал с лошадьми, говоря с ними, расчесывая гривы и скармливая с руки бесформенные куски добытого где-то вест-индийского сахара. В тот день отец внезапно заболел, и его поместили в заднюю комнату постоялого двора, осторожно уложив на старый ларь. Меня испугало его лицо. Он лежал, настолько слабый и безразличный, что даже не имел сил отпить из чашки крепкого эля, который принесла сердобольная служанка. Я безутешно бродил по двору, где валялись кучи соломы и навоза, а запахи лошадей и эля наполняли воздух такими миазмами, что хоть топор вешай.

Матросы смеялись и пили, сгрудившись вокруг плетеной клетки. Я сразу же, как все мальчишки, преисполнившись любопытства, подошел и протиснулся меж кряжистых тел.

— Как бы тебе понравилось, чтоб такой забрался к тебе в постель, а, малый?

— Посмотри, как мечется! Словно поганый марокканский пират!

Они дали мне заглянуть в плетеную клетку, прихлебывая свой эль, смеясь и болтая на неотесанный матросский лад, ставший позднее, увы, весьма знакомым для меня.

В клетке туда-сюда металось странное существо, размахивая хвостом, словно оружием, качаясь из стороны в сторону из-за резкости и силы движений.

Его чешуйчатая спина и две свирепо сжимавшиеся и разжимавшиеся клешни вызвали у меня отвращение.

— Что это? — спросил я.

— Да это же скорпион, малыш.

Так вот, значит, каково создание, в честь которого меня прозвали!

Я почувствовал горячий стыд. Я знал, что люди вроде меня, скорпионы, считаются скрытными; но своей реакции мне было не утаить. Матросы заржали, а один хлопнул меня по спине.

— Он до тебя не доберется, малыш! Том вот привез его из самой Индии.

Интересно, зачем?

Я промямлил что-то вроде «спасибо» — родители вдолбили в меня вежливость, этот нудный светский обычай — и убрался восвояси.

Как все случилось — тайна, хранимая небесами или звездными владыками. Отец слабо улыбнулся мне, когда я сказал, что скоро придет мать и мы вместе с несколькими соседями отвезем его домой на телеге. Я посидел с ним, а потом пошел попросить еще кварту эля. Когда я вернулся, неся оловянную кружку, сердце у меня так и замерло в груди.

Отец лежал, наполовину сползши с ларя, с плечами на полу и ногами, запутавшимися в одеяле, подоткнутом под него. Он глядел в немом испуге на существо на полу перед ним и не в силах был пошевелиться. Скорпион полз к отцу, выставив вперед клешни и покачивая непристойно-безобразным телом. Я бросился вперед, когда тварь нанесла удар. Преисполненный ужасом и отвращением, я обрушил кружку на поганое тело скорпиона. Он тошнотворно расплющился.