Ас Третьего рейха - Валентин Егоров

Истребитель капитана Цигевартена с высоты в три с половиной тысячи метров в доли секунды рухнул на высоту пятисот метров, чтобы сразу же выйти на глиссаду посадки, рваным зигзагом снижаясь на бетонированную полосу аэродрома Ханау. Мой истребитель тенью, словно приклеенный к хвостовому оперенью командирской машины, стал заходить на посадку. Шасси обеих машин практически одновременно коснулись бетона ВПП, и после короткой пробежки истребителей мы аккуратно развернулись и, двигаясь крылом к крылу, порулили на выделенные стоянки в расположении четвертого истребительного полка гарнизона Ханау.

Когда мы в сопровождении командира истребительного полка гарнизона Ханау входили в полковую столовую, то летчики-истребители поднимались и громкими криками, свистом и аплодисментами приветствовали нас. Большинство этих ребят собственными глазами могли видеть, как быстро мы посадили наши истребители. Этот способ мы, воевавшие на Восточном фронте летчики, называли посадкой «впритирку». Когда вблизи аэродрома базирования появлялись вражеские истребители-охотники, — чаще всего это были отлично подготовленные вражеские летчики-истребители, — они никогда не упускали возможность полакомиться такой легкой добычей, как истребители, идущие на посадку. Полковник Шмидке, командир гарнизонного полка, официально представил нас, коротко отрекомендовав меня и Арнольда: он сообщил количество одержанных нами побед — 65 сбитых самолетов у капитана Цигевартена и 35 машин у меня. При этих словах зал взорвался аплодисментами. Молодые парни в форме офицеров Люфтваффе снова громко закричали, засвистели, бурно выражая свой восторг от встречи с героями-фронтовиками.

Капитан Цигевартен поднял вверх правую руку, призывая офицеров к вниманию. Затем лаконично поблагодарил за теплую встречу и пообещал, что в случае если у местных офицеров появится желание узнать о том, что в действительности происходит на Восточном фронте, то он готов после обеда встретиться со всеми желающими офицерами и поговорить. Альфред может поделиться с ними своим опытом участия в воздушных боях и рассказать о житье-бытье воинов рейха на Востоке. Офицеры местного гарнизона, разумеется, не могли отказаться от такой возможности и новым всплеском криков одобрения выразили свое желание послушать такого опытного и широко известного в войсках рейха летчика-истребителя, как капитан Арнольд Цигевартен.

А я загрустил, потому что долгожданная встреча с матерью и сестрой откладывалась на неопределенное время, приходилось на ходу вносить изменения в свои личные планы, причем не в лучшую сторону. Ведь чем позже я встречусь с родными, тем меньше времени смогу провести с ними вместе, а я так давно не видел их!

Капитан Цигевартен заметил, что я загрустил, и, конечно же, сразу догадался почему. Как старший нашей группы, он тут же принял решение и предложил мне немедленно отправляться домой к родным, не ожидая окончания обеда в столовой и его встречи с офицерским составом местного гарнизона. Он хотел, чтобы я как можно скорее встретился со своими родственниками и провел бы с ними как можно больше времени. А он приедет часам к шести-семи вечера, чтобы вместе где-нибудь поужинать. Должен признать, что это было разумно, я был очень рад и с жаром поблагодарил Арнольда за понимание.

Капитан Цигевартен в нескольких словах объяснил полковнику Шмидке мою ситуацию, и тот согласился отпустить меня немного раньше, чтобы я встретился со своими родными.

Еще раз поблагодарив старших офицеров, я выскочил из-за стола, чтобы сейчас же помчаться домой. Вдогонку полковник Шмидке крикнул мне, чтобы я воспользовался его мотоциклом «Цундап КС 600», который он обычно парковал у центрального КПП на авиабазе. Вскоре я мчался по отличному автобану в один из пригородов Ханау, где был мой родной дом. Скорость мотоцикла доходила до ста двадцати километров в час, а в иные минуты стрелка показателя скорости поднималась и выше этой отметки. Так что очень скоро я увидел знакомые очертания дома, каждый раз, видя себя во сне ребенком, я снова и снова заходил в этот дом. Внешне этот двухэтажный особняк мало изменился, он ничем не отличался от окружающих его соседских домов. Стены из красного кирпича, белое обрамление зеркальных окон, зеленый, только что подстриженный газон вокруг дома. Ко входу вела идеально выложенная кирпичом и идеально чистая пешеходная дорожка. Я затормозил перед этой дорожкой, но еще некоторое время продолжал сидеть в седле мотоцикла, чтобы еще раз всем сердцем насладиться открывшейся передо мной картиной моего детства и юности. Шум мотора моего мотоцикла привлек внимание соседей: в окнах домов стали появляться любопытствующие лица, а некоторые соседи даже приоткрывали двери домов, чтобы получше рассмотреть, кто же я такой. Я на это никак не отреагировал и продолжал сидеть в седле мотоцикла и мять обер-лейтенантскую фуражку в руках.

По всей очевидности, Зигфрид Ругге по настоящему любил своих родителей и сестер, а я пока еще оставался им чужим, и хотя часть моего сознания принадлежала их сыну, но и я сам лично в душе получал истинное наслаждение от каждого мгновения пребывания у входа в этот дом.

Тихо скрипнула и приоткрылась дверь дома, от которого я ни на секунду не открывал своего взгляда, и на пороге появилась симпатичная рыжая девушка, которая, по всей очевидности (лицо ее мне хорошо знакомо), была моей сестрой. Да и девчонка моментально узнала меня. Она, словно на крыльях, пролетела разделяющее нас расстояние и с ходу запрыгнула в мои объятия. Это была Джулия, моя младшая сестренка, которая родилась много позже меня, любимое дитя моих родителей. Сердце, видимо, успело подсказать девчонке, кто это мог так нагло рассиживаться на мотоцикле напротив входа в ее дом и так пристально его рассматривать. Скорость ее бега, а также желание скорее обнять брата были настолько сильными, что мне едва удалось сохранить равновесие и не слететь с мотоцикла, когда сестра оказалась в моих объятиях. Некоторое время, словно влюбленная парочка, мы обнимались и целовались, но затем сестренка вспомнила, что перед ней брат, взрослый мужчина, и объятия с ним некоторые соседи могут не так понять, она застеснялась, щечки закраснелись, и она попыталась вырваться из моих объятий. Но я не сразу отпустил ее, а все еще прижимая ее к груди, поднялся на ноги, поцеловал ее еще раз в щечку и только после этого предоставил ей свободу передвижения. Я неспешно подкатил мотоцикл ближе к дому, поставил его на парковочный треножник, а затем, взяв сестренку за руку, торжественно повел ее в наш дом.

2

Мамы дома не было. Незадолго до моего появления она устроилась на новую работу. Руководство нашего рейха, принимая во внимание военное время, тяжелое положение на фронтах и постоянную нехватку рабочих рук, недавно приняло решение об обязательном трудоустройстве всех неработающих граждан, независимо от пола и возраста. Теперь немецкие граждане любого социального положения и возраста должны были работать на производстве от 40 до 50 часов в неделю. Как истинная гражданка своей страны, которую любила и признанием которой очень дорожила, моя мама была вынуждена в свои шестьдесят пять лет устроиться санитаркой в госпиталь, а сегодня она впервые заступила дежурить в ночную смену. Джулия хотела было позвонить маме в госпиталь и сообщить, что я приехал. Но я интуитивно чувствовал, что этого делать не надо, и отговорил ее. Я взял телефонную трубку из ее рук и попытался связаться с командиром местной авиабазы, полковником Шмидке. Как это было ни удивительно, телефонная связь в городе Ханау работала отлично, девушки на коммутаторе быстро отыскали номер телефона и тут же связали меня с полковником. Коротко я изложил полковнику Шмидке свою просьбу, и он обещал помочь разобраться: по его словам, когда герои-фронтовики приезжают домой в отпуск, то их работающие родители получают официальные отгулы с производства. Завершая наш разговор, Шмидке добавил, что выступление капитана Цигевартена перед офицерами его полка было отличным, слушатели встретили его с громадным интересом и энтузиазмом. И еще он сказал, что Арнольд через час собирается отправиться ко мне домой.

Вскоре я узнал и о результате разговора с полковником Шмидке — минут через тридцать домой прибежала моя мама. К сожалению, никто не объяснил ей причину ее освобождения от ночного дежурства, поэтому она неслась домой перепуганная: очень боялась услышать плохие новости с фронта обо мне. Увидев меня, мама от радости чуть не упала в обморок. По щекам потекли слезы, она целовала меня и что-то шептала. Немецкие женщины, они очень любят своих детей, внуков и всегда были сентиментальны! Но мне, хотя, если уж признаваться честно и если судить обо мне как о личности, на деле ведь я и не был Зигфридом Ругге, было очень приятно, что эта пожилая и симпатичная женщина так печется обо мне, всей душой переживает и болеет за меня. Мне было приятно целовать ее старые щеки и, крепко прижимаясь лицом к ее лицу, вытирать своей щекой ее слезы. Вокруг нас беспрестанно суетилась Джулия, она прыгала вокруг нас, пытаясь проникнуть в круг наших объятий, и то беспричинно плакала, то смеялась, прислушиваясь к нашим с мамой перешептываниям. Но вскоре вся эта кутерьма закончилась. Мы все чинно, по-семейному расселись за столом в столовой на первом этаже, и я тогда лишь упомянул о том, что скоро к нам в гости пожалует мой друг и мой командир, капитан Арнольд Цигевартен.