Щипцы, зубило и бутылка водки - Александр Шленский

-- Ты смотри! А у меня тоже был фотоаппарат ФЭД с просветленным объективом. Подарок от завода. Я его пропил годов пять тому назад.

-- Интересная мысль! А у меня вот все никак не выходит.

-- Чего не выходит? - удивился алкоголик.

-- Ну чтобы мой объектив тоже был по жизни просветленный, как у Неру,разъяснил философ,- ну, или как у твоего фотоаппарата, который ты пропил.

-- Ишь ты чего захотел!- сурово ответил собеседник,- Чтобы объектив стал просветленным, его знаешь сколько пидорасить надо? Сперва стекло шлифуется, делается линза-анастигмат, потом эту линзу специальными пленками покрывают в три слоя, все слои разной толщины. А делают это химическим травлением или можно еще возгонкой фтористого магния в вакууме. Разная технология, разные цеха.

-- А для чего эти пленки?- уже с интересом спросил философ.

-- А для того чтобы уменьшить коэффициент отражения света от полированной поверхности. У пленки показатель преломления обязательно должен отличаться от показателя преломления самого стекла. Тогда аффективная светосила объектива увеличивается.

-- А что такое аффективная светосила?

-- Да хуй ли тебе объяснять, ты ж все равно не оптик!

-- Нет. А Вы, наверное, оптик?

-- Я на Ленинградском оптико-механическом семнадцать лет отпахал шлифовщиком. Так, выучил кое-что. Да я тебе не к тому это рассказываю, а к тому, что если с оптикой столько ебаться надо, чтобы ее просветлить, так с человеком, думаешь, меньше?

-- Я даже никогда об этом не думал в таком контексте,- ответил философ.

-- Да тут не хуя и думать. Человека сложнее чем линза. Значит, его вообще всю жизнь надо ебать, чтобы он стал просветленный. И все равно почти никто не становится. Заебанные все становятся - это точно.

-- И что же делать?- спросил философ. Он подумал о своих студентах, которых он мучил лекциями, зачетами и пересдачами, и в голове опять тускло засверкали знакомые щипцы.

-- Менять коэффициент преломления на поверхности,- серьезно ответил страдающий от зубила оптик. Спиртовая пленка лучше всего помогает. У тебя сколько денег с собой?

-- Ну рубля два с мелочью будет. А что?

-- Как это что? Я же так понимаю, ты выжрать не против?

Философ подумал и решил, что глупо будет отказываться от возможности выжрать водки с хорошим человеком. А посему через четверть часа оба уже сидели на той же скамейке с бутылкой и стаканами.

-- Закусить бы чем,- нерешительно произнес философ.

-- Баловство,- ответил оптик,- Закуска градус крадет.

Выпили. Помолчали. Повторили. Еще помолчали.

Приблудная собака с никакой шерстью ткнулась философу черным влажным носом между колен. Оптик сунул руку в портфель, вынул оттуда грязную карамель, и освежевав, предложил четвероногому собрату по несчастью. Собака осторожно взяла зубами угощение, благодарно вильнула хвостом и потрусила дальше по аллее. Философ зачем-то стал смотреть ей вслед.

Собачьи ноги ступали неуловимо быстро для глаза, с не совсем равными промежутками между шагами, и собачье тело от этого несколько вибрировало и покачивалось на ходу, и все-таки в собачьей рыси была элегантность, и была какая-то неуловимая умом и глазом закономерность в постановке ног. А ведь собака вовсе и не думала, как правильно ей ставить ноги. Собака была занята конфетой. Значит порядок в природе вещей все-таки есть, и от мыслей он никак не зависит. И почему трезвые люди этого не понимают?

Неожиданно философ почувствовал крайнее облегчение. Если раньше ему приходилось железным усилием воли поддерживать порядок в голове, следить за мыслями, чтобы они не срывались на всякую всячину, то теперь необходимость в такой слежке отпала напрочь. Порядок и гармония установились сами собой, и теорема Геделя отошла на второй план. Щипцы же пропали из головы совершенно.

Оптик тоже почувствовал радостное освобождение от зубила и одновременно с этим, потребность в некой интеллектуальной активности. Сунув руку в портфель, из которого незадолго до этого была извлечена бутылка и собачья карамель, он достал потертую клетчатую доску и шахматные часы.

-- Ну что, командир, хочешь я тебя в шахматы объебу?

-- Попытайся,- флегматично ответил философ.

Не спеша, расставили фигуры. А куда спешить? Расставили, конечно, криво, кое-как, но ведь суть ходов от этого не меняется.

Философ взял в одну руку черную пешку, а в другую белую, спрятал руки за спину и выставил кулаки вперед. Оптик размашисто хлопнул по левой руке. Философ раскрыл кулак, показав черную пешку, и многозначительно ухмыльнулся. Ухмылка эта вовсе не была вызвана возможностью сделать первый ход. Дело было в другом, гораздо более важном приобретении, а именно, в обретении не только мыслями, но и вещами, своего настоящего, первозданного смысла.

И в собачьей побежке, и в предстоящей партии в шахматы, и во всех остальных вещах существовал замечательный порядок, вечный и нерушимый. И чтобы вернее всего найти этот порядок, никогда не стоит отправляться на его поиски.

Thursday, August 16, 2001 Dallas, TX