Пик (это я) - Джек Керуак

— Ты уверена, что твой муж и свекор не будут против, чтобы ты взяла этого малыша?

И она ответила:

— Господь дарует им сострадание.

А мистер Отис сказал:

— Сомневаюсь, что так и будет, но все равно вы должны позаботиться о нем, слышите? И дайте мне знать, все ли будет в порядке.

Услышав это, я заплакал. Господи, как я плакал, слушая, что они говорят, а говорили все одно и то же. И плакал, когда они взяли бедного деда и понесли, будто какую-то старую собаку, попавшую под колеса, положили в автомобиль на заднее сиденье и повезли в больницу. А тетя Гастония заперла входную дверь, которую за сто лет дед не запер ни разу. Я обмер от страха, мне захотелось упасть на землю, вырыть глубокую яму, залезть в нее, и не вылезать, и там плакать. Потому что я в своей жизни не видел ничего, кроме этого дома и деда, а меня сейчас отсюда уведут, а дед мой умирает, и ничего поделать нельзя. Господи, я никогда не забуду, что мне дед говорил про Тебя и про забор, про мистера Отиса и про мои мокрые ножищи, и его никогда не забуду, он ведь только что был тут, рядом, и вот уже его нет. Я плакал, и от этого всем было неловко.

3. У тети Гастонии

В общем, меня повели к тете Гастонии. У них большой старый разваливающийся дом, где живут одиннадцать или двенадцать человек, от самого крошечного и до старика Джелки, который сидит и никуда не выходит, весь такой старый и слепой. На дедов их дом нисколечко не похож, мне там ничего не понравилось — ни окна без счету, ни большая кирпичная труба, ни веранда вокруг всего дома, на которой стояли стулья и валялись арбузные корки, а по краям был насыпан песок, чтобы никто не поскользнулся и не свернул себе шею. А еще я отродясь не видел столько мух, сколько в этом доме. Нет, я не хотел там оставаться. Во дворе деревья, и вишня, и хорошие качели, но тут же шесть или семь малышей, которые постоянно визжат и вопят, и свиньи противные, совсем не такие, как дедовы. Скучища. Не захотелось мне там оставаться. Лечь было некуда, кроме как в одну кровать с тремя или четырьмя мальчишками, а я не могу спать, когда меня пихают в лицо локтями.

— Тащите сюда того мальчика, — сказал старик Джелки, и я испугался.

Меня подвели к нему, и он крепко меня схватил и выкатил единственный огромный желтый глаз, но промахнулся, бедолага, и слепо уставился куда-то выше моей головы. Второго глаза у него не было — он плавал где-то у Джелки в голове. В общем, безглазый был старик. До боли стиснул меня и сказал:

— Вот он, этот мальчишка. Прокляну! Каждый день буду накладывать на него руку.

Подбежала тетя Гастония и оттащила меня от старика.

— Сдался тебе этот мальчик! Зачем его проклинать? Мало, что ли, остальных, которых ты уже по семь раз проклял? Он не виноват, что его отец вышиб тебе глаз, он еще совсем малыш.

— Нет, я и его семь раз прокляну, пускай помирает. И никто меня не остановит! — заверещал старик Джелки.

— Не бывать этому! — взвизгнула тетя Гастония, а дядя Сим, муж тети Гастонии, вытолкал ее на улицу, и меня вместе с ней. Я убежал во двор и там спрятался, потому что боялся, что старик Джелки опять на меня набросится. Ну уж нет. Мне совсем не понравилось у тети Гастонии.

Потом было так: хитрющий старик Джелки сидел в углу и ел из миски, стоявшей у него на коленях, а все остальные сидели за столом, но он все время прислушивался к разговору.

— Мальчишка этот здесь? — вдруг спросил он, имея в виду меня. Я спрятался за тетю Гастонию. — Поди сюда, негодник, я тебя трону два раза, а потом еще четыре, и тогда мы будем квиты.

— Не обращай внимания, что он там говорит, — сказала мне тетя Гастония.

Дядя Сим промолчал, он вообще больше ни разу на меня не посмотрел. Мне было страшно и плохо, и я понял, что долго в этом доме не проживу, лучше я уйду в лес, и там умру, и буду лежать, такой маленький и несчастный…

Тетя Гастония сказала, что я заболел и похудел на одиннадцать фунтов, а я просто был страшненький и ужасно слабый, и пролежал весь день в пыли.

— Ты зачем плакал? Теперь все лицо в грязи! — И давай оттирать грязь. Тетя Гастония хорошая, это не она виновата, а старик Джелки, и дядя Сим, и дети, которые кидаются в меня песком. И никто не отвез меня в больницу навестить деда. — О Господи, сколько же можно плакать.

Старик Джелки высунулся из окна, схватил меня и ударил так сильно, что я упал, как мертвый. А он завопил, засопел и сказал:

— Ну вот, это был второй раз. А теперь — третий! — И принялся считать: — Три-и, че… — Но тут тетя Гастония вырвала меня у него из рук — так резко, что я упал. — Я увидел знак, когда высунулся в окно! — вопил старик Джелки. — Осталось еще три раза!

Тетя Гастония с плачем кинулась в дом, упала на кровать и прямо забилась в истерике. Дети побежали за дядей Симом, который был в поле с мулом, и он припустил домой. А тут, Господи, старик Джелки вышел на крыльцо, и принялся меня искать, щупая воздух перед собой руками, и направился прямо ко мне, как будто и ничуточки не был слепым, но вдруг наткнулся на стул и грохнулся, и аж взвыл от боли. Все заохали, а дядя Сим поднял его, и отнес в дом, и уложил в кровать; старик лежал и хватал ртом воздух. Дядя Симеон велел одному из моих двоюродных братьев увести меня на улицу. Мы с ним стояли перед домом и слушали, как дядя Сим и тетя Гастония орут друг на друга.

— Зачем ты привела мальчишку в дом, глупая женщина! — кричал дядя Сим. — На нем лежит проклятие…

А тетя Гастония не переставая молилась:

— Господи, он всего лишь ребенок, он не сделал никому ничего плохого, зачем же Ты обрек этого невинного агнца на позор и медленную смерть?

— Я ничего не могу сделать против решения Божьего! — вопил дядя Сим.

А тетя Гастония твердила:

— Господи, кровь моей сестры — моя кровь, и его кровь — моя кровь. Господи, упаси всех нас от греха. Упаси моего мужа, упаси моего свекра, упаси моих детей. Боже, упаси меня, Гастонию Джелки, от греха.

Дядя Сим вышел на крыльцо, глянул на меня злобно и пошел прочь, потому что тетя Гастония теперь будет молиться всю ночь, а ему больше нечего было сказать. А старик Джелки уснул.

Двоюродный брат, который был старше меня, отвел меня на дорогу и показал, в какой стороне ГОРОД. Он понимал, как мне худо.

— Сегодня суббота, — сказал он, — вечером все напьются и пойдут в ГОРОД отрываться. Понял?

— Это как — отрываться? — спросил я.

— Эх ты, ничего-то ты не знаешь. В ГОРОДЕ будут играть джамп[1] и танцевать под него, парень. Сам видел — я там был в прошлую субботу, наелся жареной свинины, а отец выпил целую бутылку. Вот так, — он запрокинул свою огромную голову — вы знаете, какая большущая у него голова, — и показал, как отец это сделал, а потом закричал «Ихха!» и стал скакать, обхватив себя руками. — Вот как там танцуют, — сказал он. — Только тебе туда нельзя, потому что на тебе проклятие.

Мы с ним прошли немного вперед по дороге, и я увидел огни ГОРОДА — первый раз в жизни. Мы залезли на яблоню, чтобы лучше видеть, но мне было так паршиво, что и смотреть-то особо не хотелось. Господи, да какое мне вообще дело до этого чертова города?!

И разошлись мы с братом каждый в свою сторону, и я свернул к лесу и спустился по холму к магазину мистера Данастона, и там немного послушал, как поет радио. А потом, хотите верьте, хотите нет, пошел вниз по дороге к дому деда. Дом стоял пустой, тихий, и никто не знал, что я хочу умереть, вот сейчас лягу в землю и умру. Наш старый пес выл под дверью, но дед там больше не жил, и я тоже, и вообще там никто не живет, а пес может выть, пока у него вся душа не выйдет вон.

Дед видел, как сто лет назад через забор перелез Господь, а сейчас дед умирает в больнице и никогда уже этот забор не увидит, и вообще ничего не увидит. И я спросил Господа, зачем он так поступил с дедом.

Больше мне не хочется вспоминать про то, что было у тети Гастонии.

4. Брат приходит за мной

Я думал, куда мне податься: возвращаться к тете Гастонии не хотелось, но ночевать больше было негде, и я побрел обратно, по черному лесу, и увидел, да-да, увидел бедную тетю Гастонию, которая сидела в кухне перед масляной лампой и ждала меня.

— Ложись спать, мой мальчик. — Она сказала это так ласково, что мне захотелось уснуть у нее на коленях, как я засыпал на коленях у своей мамы, когда был совсем маленький и она еще была жива. — Не бойся, тетя Гастония о тебе позаботится.

Она погладила меня по голове, и я сразу же уснул.

А потом я заболел и пролежал в кровати два, три, семь дней, и все это время лил дождь, а тетя Гастония кормила меня сладкими кукурузными лепешками и отварной капустой. Старик Джелки сидел в другом конце дома и повторял:

— Приведите ко мне того мальчишку.

Но меня к нему никто не привел и никто не говорил ему, где я, потому что тетя Гастония велела всем молчать. Высунувшись в окно, старик Джелки поймал моего двоюродного брата, как меня тогда, но быстро сообразил, что это не я, а брат, и так и сказал, а брат, как и я в тот раз, заплакал.