Эмма и Cфинкс - Марина Дяченко

Сегодня ей исполнилось тридцать пять. Сегодня она в который раз видела, как пятидесятилетняя Ирина Антоновна скачет по сцене, трясет двойным подбородком, изображая хомячка. Детям, наверное, нравится? Что может быть благороднее, чем играть для детей?

Сегодня Эмма в первый раз поняла, что спустя полтора десятка лет она будет на этой же сцене играть того же хомячка. Или — в лучшем случае — чью-нибудь бабушку. Дети в зале будут меняться, Эмма на сцене будет стареть. И когда-нибудь в антракте ее хватит инфаркт, и ее увезут в больницу, не успев смыть со старушечьих щек нарисованные гримом заячьи усики…

Над мокрым асфальтом плыли черные силуэты прохожих. Сумка с дареной вазой сделалась вдруг тяжелой, как цемент. Что чувствовала бы Золушка, доведись ей состариться в доме мачехи, в окружении чужих детей и внуков?

Вокруг стоял ноябрь — прекрасное время для тех, кто любит себя жалеть.

В понедельник в театре был выходной. Эмма потратила короткий день на стирку, веник и блуждания по продуктовым магазинам; темнота застала ее на кухне, в одиночестве, за ранним ужином. Яичница таращила желтые подсоленные глаза. Маленький телевизор бесшумно перебирал кадры какой-то, по-видимому, мелодрамы, и Эмма глядела на экран завороженно и безучастно, как смотрят в огонь камина. И в это время грянул телефонный звонок.

— Алло?

— Эммочка, с днем рождения! Желаю всего-всего! И здоровья особенно! Как делишки, как празднуем?

Иришка, старая Эммина приятельница еще по институту, всегда отличалась великолепной небрежностью во всем. Она вечно опаздывала на репетиции, теряла деньги, вещи и документы, забывала текст роли, путала не только чужие дни рождения — даже свой однажды забыла и на поздравительную телеграмму от матери долго глядела, выпучив глаза.

При всем при этом Иришка благополучно работала в академическом театре, получила «заслуженную» в двадцать пять лет и скоро, через месяц-другой, должна была сделаться «народной».

— Спасибо, Ирочка, — сказала Эмма, невольно улыбаясь. — Вчера отпраздновала.

— А-а-ай! — длинно вскрикнула Иришка.

— Вот башка моя, вечно забуду, ты прости дуру, лучше ведь позже, чем никогда… Слушай, тем лучше. Раз гостей у тебя сегодня нет, может, выберешься к нам? У нас с Ванькой почти юбилей, пятнадцать лет и одиннадцать месяцев как женаты… Винишко есть хорошее, тортик там, спектакля нет в кои-то веки, давай, а?

— Нет, спасибо, — сказала Эмма почти испуганно. — Ване привет, конечно, но у меня сегодня… Вот если бы заранее… Нет, нет, спасибо, но сегодня не получится никак.

Иришка с мужем жили в получасе езды на маршрутке. В ответ на звонок за дверью послышалось сперва утробное «Гав! Гав!», потом решительное «Фу!» Ивана, потом смех Иришки, потом лай удалился и стих так внезапно, будто пес провалился в преисподнюю.

На мгновение потемнел светлый глазок на двери; щелкнул замок, и Иришка, высокая, полногрудая, в восточном шелковом халате до пят, раскрыла Эмме объятья.

— Поздравляю, — сказала Эмма, тыча ей в руки букет осенних астр. — Все-таки пятнадцать лет и одиннадцать месяцев…

— Это мы тебя должны!.. — громко обрадовалась Иришка. — У нас и подарок!.. Боже, ну ты так редко заходишь, я понимаю, жизнь эта долбаная, закрученная, но надо же себе делать праздники, если сам себя не порадуешь, то кто?.. Давай-ка за стол, за стол, мы тут с Ванькой уже бутылочку — это, а тортик ждет, не надрезали, тебя ждали…

Иван, Иришкин муж, когда-то учился с Эммой на одном курсе, но в театре не работал ни дня — у него обнаружились стихийные способности к предпринимательству, и за несколько лет он успел пройти путь от челночника с клеенчатыми сумками до главы крупной и уважаемой фирмы.

— Привет, Ваня, — Эмма улыбнулась.

Иван галантно ткнулся губами в ее руку; у него были жесткие щекотные усы.

— Сейчас Офелию выпущу, — сказала Иришка. — Эммочка, ты, главное, резких движений не делай. Пусть она понюхает, освоится…

Офелия рождена была для роли Собаки Баскервилей. Эмма никогда не боялась ее — может быть, потому, что не представляла до конца, на что собачка способна. А супруги представляли — и потому первое явление Офелии гостям всегда сопровождалось тысячей предосторожностей.

Эмма дала себя обнюхать. Потом Офелия, шумно сопя и топая, проследовала в дальнюю комнату и там, судя по грохоту, улеглась.

Стол был накрыт прямо на кухне — благо кухня у супругов была размером с небольшой стадион. В центре стола помещался какой-то многоэтажный, перспективного вида тортик килограммов на пять.

— Какую ты хочешь музыку? — хлопотала Иришка.

— А… больше никого не будет? — растерянно спросила Эмма. Она знала, что вечеринки в этой квартире устраивались обычно многолюдные.

— Да понимаешь ли, все экспромтом, под настроение… Мигаевы еще собирались, но у них Санька заболела, наверное, грипп. — Иришка перебирала диски под настенной лампой, блики от маленьких круглых зеркал метались по потолку.

— Вот, это новенькое… Ставить?

— Давай, — согласилась Эмма. И сделалась музыка.

Иван резал торт. На широкий светлый нож налипали шоколадные кусочки крема. Иришка говорила и говорила, речь ее сочеталась с музыкой, две звуковые дорожки — инструменталка и болтовня — переплетались, не мешая друг другу.

— А как Игорешка? — спросила Эмма, когда в Иришкином монологе случилась небольшая пауза.

— Отлично, — отозвался Иван. — Поступаем вот… Серьезно поступаем.

— В этом году? — изумилась Эмма. — Уже?

— Уже. — Иришка заняла свое место за столом. — А еще вчера, кажется, под ногами крутился…

— Ну, давай за Эмкин день рождения.

И, прежде чем Эмма успела согласиться или возразить, бокалы сдвинулись, и тост был реализован.

— Будь здорова, Эммочка! — провозгласила Иришка, облизывая напомаженные губы. — Сама знаешь, как мы с Ванькой тебя любим… Ну, расскажи, чего нового?

— Ничего, — сказала Эмма. — Сказку вот на Новый год репетируем. Честно говоря, фигня редкостная. Лучше бы «Двенадцать месяцев» взяли.

Иришка покивала:

— Да-да… Знаешь, Лопатова замуж вышла?

— Да ты что?!

Некоторое время они ели торт, обсуждая жизненные перипетии старых друзей и врагов, и ближних и дальних знакомых, их детей, племянников и зятьев.

— Ерунда! — Иришка энергично подпрыгнула на стуле. — Игорешка и думать не думал, какой там театральный, ты что… Он же серьезный мужик у нас… Он фундаментальный мужик, хорошо знает, чего хочет, уже сейчас программы пишет недетские… Математику любит, — Иришка почему-то понизила голос:

— По математике у него — один очень интересный мужик. Берет он, конечно, бабок немерено… Но — гарантирует. С гарантией работает. Причем поступают не то чтобы пошло, по блату — нет. Все, за кого он брался, все по математике имеют пять, куда ни ткнись… Вот и сейчас сидят, занимаются. Три раза в неделю — понедельник, среда, пятница…