Фалес Аргивинянин - Артур Троицкий

Опять читателя смутил

Своею несвершенной речью,

Но как и прежде, окропил

Страницы эти святой течью.

Поднадоел скуделый стих

Нечёткой рифмой, и притих

Мелодий звук сей музы сладкой,

Но также ей молюсь украдкой.

Молчанье – мудрость, это факт,

Добавим эту строчку в такт,

Ведь слово языка боится,

С чего наш ум на свете тлится.

Барханов мимо и песков

Жрецов встречали молчаливых.

Обет священников таков

Скрывая мудрость от глумливых.

Мы задали вопрос простой,

Но нам ответил не иной,

Рукой лишь в север обращая,

В великий центр – то Молчанья,

Где счёт годам давно утерян,

Где жизни ход банально мерен,

Там планетарный календарь

Уже рассыпался как старь.

Их назначенье – ждать конца,

Ждать воплощение Отца,

Иль стать могильщиком Земли.

Вы и представить не могли.

О, храм священ был столь и мрачен.

Иллюзией любой был одурачен,

Иллюминацией, сонм теней.

Вот тень одна, поговорим о ней:

Её размеры впечатленны,

Одежды светлы и нетленны,

Игра огней то там, то здесь.

И поглощен был мраком весь.

Но чуть поближе подкрадясь,

То изумленья не сдержал,

Перед молчаньем поклоняясь,

Я к полу с трепетом припал,

Рабу подобно или сыну.

И Клодий повалился ниц,

Ответа ждал, не подымая тыну,

Дыханья на макушке чуял бриз.

И молвил он: «О, мои дети,

Не попадайтесь с ложью в сети, —

Так немощный нам вторил муж

Хоть вид его и был недюж, —

Прекрасен был тот сладкий час,

Когда препятствием потряс

Единый Сын Отца всего,

Кто есть Господь и Ничего…

Его я видел в колыбели

Среди божественных коров,

Сиял он выше капители,

Светлее злата и даров.

То было дивное мгновенье,

Пожалуй, лучше для меня.

Он не просил к себе моленья,

Лежа в хлеву, людей маня.

Его увидел скоротечно,

Обдал поклоном, опосля

Слезу смахнул, рукой сердечно

Аштар великую моля.

Как вижу, Гераклит, мой сын

Направил вас рукою смелой,

И коль вы поклонились в тын,

Идите в луч светила белый.

Но только помните одно,

Как вы увидите Его,

В глазах Его падёте в дно,

Лишитесь вы достигшего всего!»

Так говорил Сын Утренней Звезды,

Сей молчаливой тайны жрец,

Спустив правления бразды

Желаньем – так велел Творец.

На север лишь персты подъял,

Я вновь как ученик стоял

И токи мудрости питал,

Всё новых указаний ждал.

Закончив свой недолгий сказ,

Земли Могильщик удалился

И, принимая, сей подсказ,

На север с Клодием стремился.

2

Вот вновь дороги нудный вид,

Двугорбый зверь нам был как гид,

Слова мы в скудости держали:

От зноя томного страдали.

Барханов жалкая среда

Не причинила нам вреда,

И только весь попутный люд

Был хуже, чем под мной верблюд.

Настало время. Вот предстал

Во всём величье, я б сказал,

Великий город Палестины!

Я вынужден сложить стремнины.

Мы токами питались там,

Стачавшего с глуби народа,

А помеси флюидных срам,

Грехи сдавали человеческого рода.

Несчастных храмов тусклый свет –

Жрецов изысканный обед,

Столь лицемерных и жестоких,

Сквернивших души очень многих.

Глотая воздух сквозь хитон,

С моей груди скрывался стон.

Душа моя вопила так,

Что понял бы любой дурак…

Чуть подкрепясь духовной мыслью,

Я средь людей изнемогал,

И не легендой баю, былью,

На суше рыбой я страдал.

Как панцирь без начинки храмы

Внушали видом лишь своим.

Преданья же мужи и дамы

Публично врали нам двоим.

Во всякой правде доля лжи,

И мы – учёности мужи

Искали мудрых в граде том

Входя, гостили в каждый дом.

Так указуя, нам твердили:

Мол, есть мудрец, он там живёт.

О, если б истиной вы слыли,

Кому своим челом он бьёт.

Но Клодий – друг Македонянин,

И я – Фалес Аргивинянин

Средь многострочных, лживых слов

Снимали мрачности оков.

Великих сказок Расы Красной

Сожженных призмой халдеев,

Мы ощущали звук прекрасный,

Сбивая полумрачный рёв.

Кхазарсифа – безумца, ренегата,

Наследье жалкое жрецов,

Мгновеньем близости расплата,

Богатством сдавленных слепцов.

Полило светом ярко-красным

Лучом закатным путевым,

Для человечества опасным,

Потусторонним, неживым.

Народец ждал иного чуда.

Учитель свыше мог явить,

Срамя перстами алчность блуда,

Отца прощения просить.

Недолго оным быть в забвенье,

Глупцам недолго прозябать.

Укажет миру агнец тленья,

Души грехов и боли рать.

Текло неспешными часами,

Своеобразными плодами

Недельных дней – вселенной пыль,

Продолжу далее свою быль…

Бродя однажды по Афинам,

Увековеченным стремнинам,

К нам шел навстречу иудей,

Был знатен, в окружении людей.

Но наш вопрос своеобразный

Он начинал такую речь:

«Я, Никодим, весьма небедный, —

И понеслась такая течь, –

О, мудрецы, великих слава,

Триумф мощнейшего конклава,

Скажу, философы, куда

Светит вам путеводная звезда».

Покуда волю дал словам,

Его я душу по глазам

Читал бессмертную искру,

Непревзойдённую игру.

«Вам нужен старец, понял я, –

Сказал он, голову склоня,

Но не в поклоне, только нет

И дух запел его сонет, —

Он телом гол, а нрав – гора.

Немедля двигаться пора,

Покуда отдан был приказ,

Но не окончил я свой сказ;

За непристойностью деяний,

За неуплату подаяний,

На самодержца клевету

В годах накликал он беду.

Быть может, он подскажет вам,

Но путь к нему я верный дам.

Зовётся Иоанном он».

И дале только был поклон.

А под конец добавил так:

«На небе видел свыше знак:

В нашей стране живёт пророк!»

Последним словом он изрёк.

3

Вот по указке Иордан

Зрачку философов был дан,

Уж солнце падало в зенит,

И на лучах его гранит

Спадала грязная копна –

Волос немытых седина.

Худое тело и нагое

Истошно щерила мой взгляд.

И, вспоминая всё былое

Ему в душе я всё ж был рад.

Вся грудь и плечи в изнемоге

Держать не смели этот вес.

Колени голые и ноги,

Но был искателей там лес.

Богопреклонно и послушно

Народ на голову хулу

Вкушал, ропща неравнодушно,

Зовя как будто бы к столу.

Жестикуляцией не мерно

Хрипучим голосом внушал,

И волосом мотая гневно,

Взывая к каре, он кричал.

О боже, сколь людей – пророков

Гниют в обличии таком,

Вкушая истины истоков,

Людьми молились об одном.

Я ощущал родную душу,

Сердечный, пламенный подъём,

Флюид сточающихся гущу,

Размеры духа и объем.

Но в тот же миг спросился Клодий:

«О, сколько ты души угодий

Стране оставил просто так.

О чём же вторит тот чудак, —

Рукою тощей указуя,

Пустые речи лепетал

И, к Господу взывая всуе

Синицей ровно он роптал, –

Он, может, тот, кого мы ищем?! –

Мне Клодий в ухо повторил. –

И пал в такое жизни днище? –

Бесстыдно глас его шептал.

То не конец, то есть начало.

Учитель – это человек,

Он жизни сын! – и замолчало

Лицо моё, застыв навек.

Во время толка, распинаний

Народ обруганный вошёл,

Втоптав крупицу мощных знаний,

В широку реку их повёл.

Разноплановые люди

Единым стадом в Иордан,

И погружаясь в этот студень,

Великий свет был выше дан.

Довольно быстро, скороспело

Побрёл по улочкам народ,

Забыв про проповедь несмело,

Оставив средь рябящих вод.

На мелководье, в жиже ила

Стоял измученный старик,

И синевою глаза Нила,

Потупя взором, он поник.

Моё терпенье позволяло

Приблизиться тот час к нему,

И ощущенье, чем являло

Всё естество моё ему.

Как скоро руку на затылок,

А после на спину повёл,

Приветствуя потоком; пылок,

То жар, то холодом повёл.

На тайном языке, как ране

Я мудрых формулу назвал,

То радость показалась в стане,

Он божьей радостью сиял.

И обернувшись, даже дива

Я на челе сем не читал,

И грозный лик уже гулливо