Рыжик - Алексей Свирский

— Полно врать, Ариша! — пробовал остановить ее муж, присутствовавший тут же. — От твоей лжи вон, гляди, даже галка на заборе и та покраснела…

— Не галка, а нос твой от водки покраснел, пьяница несчастный! — закричала на мужа жена.

— Да ну вас!.. Что вы, на базаре, что ли — орете-то? — остановил супругов Тарас, а затем, обращаясь к Прохору, проговорил: — Послушай, дедушка, убери ты, пожалуйста, покойницу… Мне некогда: у меня работа спешная.

— Ишь ты, чего захотел! — зашамкал голодаевский городовой. — Я, брат, не главное начальство… Тут, хлопче (Прохор всех, и молодых и старых, называл хлопцами), надо, чтобы все по закону вышло… Перво-наперво надо квартального, Андрея Андреича, попросить, а он попросит пристава, а пристав попросит доктора, а доктор — следователя, а следователь — прокурора, а прокурор…

— А прокурор, — сердито перебил старика Тарас, — попросит тебя, старого гриба, а ты нос табаком набьешь и чихнешь — покойница, гляди, и воскреснет…

Тарас безнадежно махнул рукой и сам отправился за квартальным. А Прохор Гриб снова зашамкал беззубым ртом, объясняя кому-то закон, но его никто не слушал.

Ребенок только что умершей женщины перешел к Аксинье. Агафья, накормив его, отдала малютку Зазулихе, а сама отправилась домой, к своим детям.

— Вот у тебя нет ребят, возьми этого младенца к себе, — сказала Агафья, когда передавала Аксинье ребенка, — доброе дело сделаешь…

— Что вы, что вы! Где нам чужих кормить? Нам бы самим как-нибудь прожить… — возразила Аксинья, испугавшись слов Агафьи.

В это время ребенок благодаря неумелости молодой женщины высвободился из тряпок, в которые он был завернут, и заиграл крошечными ножками. Аксинья, боясь, чтобы он не выпал из рук, крепко прижала его к груди. Ребенок улыбнулся ей, обнажив беззубые десны. Это был красивый трехмесячный мальчик. Тельце у него было круглое, розоватое. Крошечные ножки и ручонки находились в беспрерывном движении, большие карие глаза глядели открыто и весело.

— Какой славный мальчуган! — воскликнула одна из женщин. — И не похоже, чтобы мать его больна была… Вишь, какой он плотный да круглый!

— А волосенки-то как быстро у него выросли! — удивилась другая.

— Он рыжий будет, уж теперь и то головка у него будто из красной меди…

— Не прожить ему долго на свете…

— Уж какая жизнь круглой сироты!..

— Чего вы каркаете? Тьфу на вас! — крикнула на болтавших баб Аксинья и отвернулась от них.

Ребенок почему-то сразу стал ей дорог и мил. Полюбила она его в ту самую минуту, когда, трепетно прижавшись к ее груди, он впервые улыбнулся ей беззубым ротиком, устремив на нее большие карие глаза. Этот доверчивый взгляд наивных детских глаз пробудил в молодой женщине неведомое ей до этого чувство материнской любви и нежности.

«А и впрямь, не взять ли его к себе? — мысленно рассуждала сама с собою Аксинья, глазами лаская ребенка. — Попрошу Тараса: он добрый — позволит. Дитя нас не объест, а вырастет — помощником будет…» Так думала Зазулиха, любуясь крошечным мальчиком.

А Тарас в это время возвращался в сопровождении Андрея Андреича, квартального надзирателя. Они шли вдоль речного обрыва. Андрей Андреич, полный мужчина, с большим круглым животом, был одет в белый китель. Несмотря на то что солнце еще не поднялось из-за рощи, зеленевшей на той стороне реки, Андрей Андреич пыхтел, отдувался и, снимая фуражку, вытирал носовым платком влажный от пота лоб.

— И жарко же сегодня будет! — пробасил квартальный.

— Н-да… Сегодня не холодно… — желая поддержать разговор, сказал Тарас.

— Постой-ка, — вдруг остановил Зазулю квартальный, — посмотрим, кто там рыбу удит. Не Яков ли это Иваныч, наш доктор?

Тарас подошел к самому краю обрыва и посмотрел вниз. Там, невдалеке от берега, стоял по икры в воде и удил рыбу какой-то человек высокого роста. Шляпа, сапоги и носки удильщика лежали на берегу, на широком плоском камне.

— Доктор и есть! — подтвердил Тарас, хорошенько вглядевшись в спину рыболова.

— Вот и отлично… Он-то нам и нужен, — сказал квартальный и также подошел к краю обрыва.

— Яков Иваныч! — крикнул он, слегка нагибаясь.

Голос квартального глухими раскатами пронесся над сонной поверхностью реки. Удивший рыбу даже не шелохнулся, точно не его и звали. Резким желтым пятном вырисовывалась его длинная, худая фигура на светлом фоне спокойной реки. Он одновременно удил двумя удочками, и обе руки были у него заняты.

В тот самый момент, когда Андрей Андреич крикнул, Яков Иваныч заметил, что у него клюет, и весь насторожился.

— Яков Иваныч, пожалуйте к нам! — вторично окликнул врача квартальный.

Но ответа не последовало. У доктора оба поплавка запрыгали на воде, и он весь ушел в свое дело. Окрики квартального выводили его из себя, но он молчал: он боялся испугать рыбу.

— Яков Иваныч, мертвое тело усмотрено, пожалуйте! — не унимался Андрей Андреич.

У доктора от злости зеленые круги завертелись перед глазами. «Разгонит, разгонит рыбу мою, негодный толстяк!» — с тревогой в душе подумал Яков Иваныч и хотел было квартальному махнуть рукой, но вспомнил, что руки у него заняты, и решил сделать это иначе. Когда Андрей Андреич в третий раз позвал его, он осторожно поднял из воды одну ногу и задрыгал ею, желая этим жестом дать понять квартальному, чтобы тот убирался. В то самое время, когда доктор жестикулировал ногой, клевавшие рыбы, съев приманку, преспокойно ушли.

— Скажите, пожалуйста, господин квартальный, вы клятву дали меня преследовать? — дрожа от негодования, воскликнул Яков Иваныч и обернулся лицом к берегу.

— Я по делу… честное слово, по делу!.. Мертвое тело вот у него во дворе усмотрено… — оправдывался Андрей Андреич, указывая на Зазулю.

— Истинная правда — усмотрено! — подтвердил Тарас.

Доктор тяжко вздохнул и стал вытаскивать удочки.

Спустя немного он сидел на камне и, все еще волнуясь, надевал сапоги.

— «Усмотрено»… — ворчал доктор, натягивая на ногу сапог. — А вот у меня окунь был усмотрен, а вы его испугали своим мертвым телом… Нарочно встал до рассвета, чтобы никто не мешал, а тут на, принесла вас нелегкая…

Через минуту доктор оделся, свернул удочки и поднялся наверх. В это время показался пристав, бравый, рослый мужчина, со шпорами и лихо закрученными усами.

О случившемся приставу дал знать квартальный раньше, чем отправиться с Зазулей.

— А вы уже здесь, доктор?.. Здравствуйте, здравствуйте! — приветствовал врача пристав.

— Да, я уже здесь, а вот окунь далече…

— Какой такой окунь?! — удивился пристав.

— Яков Иваныч рыбу удили… — пояснил квартальный.

— Ах, вот оно что! — усмехнулся пристав. — Неужто, Яков Иваныч, вы не можете отказаться от своей страсти? Помните, в прошлом году, когда вы бултыхнулись в воду в одежде, а вас из реки вытащила моя прачка…

— Что вы этим хотите сказать? — с досадой перебил пристава Яков Иваныч.

— А то, что вы тогда слово дали…

— Эти воспоминания никого не интересуют, — пробурчал Яков Иваныч.

Пристав улыбнулся, расправил усы и умолк. Так они все молча и дошли до места происшествия.

Толпа, завидя начальство, расступилась и притихла. Пристав, доктор и квартальный подошли к трупу женщины. Их встретил Прохор. Старик, не спуская тусклых глаз с пристава, все время отдавал ему честь, держа руку под козырек. При этом он старался как можно больше выпрямить свою сутуловатую, дряхлую фигуру.

— Кто она такая? — спросил пристав, вглядываясь в пожелтевшее лицо покойницы.

— Не могу знать, ваше благородие! — ответил по-военному Прохор.

— Она не здешняя?

— Никак нет, ваше благородие! — отчеканил Гриб.

Толпа с большим интересом следила за всем происходившим. «Вишь, как ловко начальству лепортует… Ай да Гриб!..» — перешептывались голодаевцы, наблюдая за городовым. А ребятишки — те положительно пожирали глазами всю сцену: они всё замечали, всё улавливали. От их зорких глаз ничто не укрылось: ни шпоры пристава, ни его молодецкие усы, ни заплаты на ветхом мундире Прохора, ни тучная, слонообразная фигура квартального, ни козлиная бородка доктора.

Началось следствие, которое, к слову сказать, ни к чему ни привело. Никто не знал покойницы, и никто не мог удостоверить, откуда она, кто она и отчего умерла. Впрочем, доктор нашел было, что она умерла от разрыва сердца, но тут же добавил, что не ручается за это определение и что покойницу необходимо будет анатомировать.

Когда протокол был составлен, вспомнили про ребенка. Аксинья все еще держала его на руках. Она успела уже переговорить о нем с Тарасом и разговором осталась недовольна: муж наотрез отказался взять мальчика к себе.

— Вот это мальчик покойницы? — спросил пристав у Аксиньи.