Отчаянный побег. Трагическая повесть - Александр Теущаков

Цезарем называли майора, начальника оперчасти колонии.

– Кузьма, – по-свойски обратился к прапорщику Волков, – что за понты, ты случаем не в курсе, почему нас собрали?

– Побег – прошептал прапорщик, – Волчонок, я тебе ничего не говорил.

Волкова увели в промышленную зону, где напротив надзорслужбы в трехэтажном здании располагался административный штаб и заводоуправление.

Осужденные стояли, курили, переговаривались, ежась от ночной прохлады. Только по истечении часа была дана команда, разойтись по корпусам и спать.

– Ну, заразы, – просипел Вася Хрипатый, – ни тебе извините, ни тебе прощай, да что хоть случилось? – обратился он к старшему лейтенанту, стоявшему недалеко. Тот пожал плечами и, молча пошел к вахте.

Рано утром Юрка Устюжанин разбудил Орлова и с тревогой в голосе сказал:

– Слышь, Ген, Серегу Соловья хлопнули.

– Да ладно, что гонишь-то, – но увидев беспокойство в его глазах, засыпал вопросами, – что в натуре, кто, когда?

– Да я тебе говорю, сам слышал от отрядного7. Серега ночью пошел на рывок, запретку и все полосы прошел. Знаешь в промке8 напротив столярки, на углу забора, где мы всегда перекиды принимаем – пытался он объяснить полусонному Орлову, – короче, за забором, около кленового садика, вышкарь9 завалил его.

– Наглушняк? – встревожился Генка.

– Ну да, говорят, между лопаток две пули всадил, вертухай облезлый, – со злобой сквозь зубы процедил Устюжанин.

– У-у! – Зарычал Генка Орлов, – вот гаденыш! Такого пацана положил. Он только-только со своей девчонкой на свиданке побывал. Е-моё, как жаль. Классный был парняга, кремень.

Орлов сел на кровать и отрыв дверцу тумбочки, приподнял торцевую планку. Выудив изнутри дверцы пакетик с запрещенным плиточным чаем, протянул своему семьянину Васе Хрипатому.

– Васек, сваргань чифирку, а то я еще не проснулся. Надо Серого помянуть.

Вася Хрипатый, взяв эмалированную литровую кружку, направился в холл, чтобы сварить на плите крепкий чай.

– Пойдем к Волчонку, – предложил Карпов, – все-таки они с Соловьем одну пайку делили, поддержать мужика надо.

– Хрипатый, – окрикнул Орлов своего семьянина, – сваришь чифирь, подтягивайся к Волчонку в проход, там помянем.

Небольшой компанией бригадники двинулись в соседнюю секцию к Волкову. В узком проходе между кроватями, где раньше спал Сергей Соловьев, собрались мужики с обеих бригад. Пришлось потесниться. На каждой из двух кроватей разместилось по четыре человека, а остальные стояли или присели на корточки.

Подошел Вася Хрипатый и, поставив кружку на тумбочку, прикрыл ее книгой, чтобы чай как следует, запарился. Молчание нависло над проходом. На крепко сжатых скулах, выступили желваки. Суровые взгляды излучали негодованье.

Сергей Соловьев для каждого из присутствующих запомнился хорошим человеком. Он всегда мог поддержать любой разговор. Веселый, компанейский, в меру разговорчивый и справедливый. Если дело касалось ссоры между мужиками, грамотно разводил их в стороны. Одним словом, такой человек был в хороших отношениях со многими заключенными. Правда, последние полмесяца его словно подменили: стал угрюмым, на вопросы старался не отвечать, почти ни с кем, кроме Волкова, не общался. Такое поведение Соловьева, показалось всем, кто его знал, странным.

Налив в две маленькие кружки чифирь, Хрипатый направил их по кругу. Молча помянули.

Первым нарушил молчание Волков.

– Пусть земля ему будет пухом. Короче мужики, сегодня ночью, Серега пошел на рывок. Там – на свободе, в пятнадцати метрах от забора его Молчан завалил.

Молчаном они называли сержанта, солдата ВВ, охранявшего зону.

– Так это он на вышке стоял! – возмутился Юрка Устюжанин.

– Нет, в карауле был другой, а Молчан с КПП10 прибежал, когда сигнализация сработала.

– Вот гнида, он же в летящую плиту чая с двадцати метров попадает из калаша, а тут Серегу за милую душу ухлопал. Его бы козла, самого вальнуть не мешало, – гневно высказался Генка Орлов, – Волоха, что теперь будет, – обратился он к Волкову.

– Премию петуху дадут, за то, что он Соловья укокошил, – съязвил Карпов, – за поимку побегушника им десятидневный отпуск полагается.

– Карпенок, у Молчана дембель осенью, на кой ему отпуск сдался, – одернул его Волков, – я обо всем знаю не больше вашего, но Цезарь сказал, что будь Соловей жив, ему бы за побег срок накрутили. А так, вроде прокуратура заставляет управу уголовное дело завести, ведь человек погиб. Серегин труп спишут, как и всех других погибших зэков. Правды у ментов нет и, не будет.

О сержанте Молчанове, заключенные упомянули не зря, этот солдат не выходил из головы у многих перекидчиков, когда они принимали «грев11» со свободы. Он дослуживал второй год и осенью собирался на дембель. По боевой и физической подготовке, Молчанов у командиров был на хорошем счету. Особенно он прославился своей меткой стрельбой из автомата. Во время службы приключился с ним интересный случай. Дело было днем, стоял он на посту, на угловой вышке. Со стороны свободы подъехала легковая машина, из которой вылезли парни со свертками в руках. Подойдя ближе к забору, один из них решил уговорить солдата:

– Слышь, старшой, будь человеком, пропусти грев, у нас только чай.

Молчанов, соблюдая устав, не стал разговаривать с перекидчиками, но для острастки снял с плеча ремень автомата.

– Ну, что ты в натуре, как неродной, у нас нет водяры, – уговаривали они развязанной речью. И вдруг со стороны зоны прозвучал свист. Двое парней отступили на несколько шагов и, размахнувшись, бросили свертки. Молчанов мгновенно снял автомат с предохранителя и навскидку произвел два выстрела. Не долетев до дальнего забора, пакеты, рассыпавшись на мелкие кусочки, упали в запретную зону. Другой парень бросил еще один пакет, но и его ждала та же участь. Парни, повертев указательным пальцем у виска, с недоуменными физиономиями сели в машину и быстро уехали. Заслышав выстрелы, с центрального КПП уже бежали офицеры и солдаты охранного гарнизона.

Потом командиру пришлось отстаивать выходку Молчанова-стрелка перед начальством, но в конечном результате решили не наказывать. Зато заключенные получили наглядный урок. Слух о метком стрелке быстро облетел зону и если зэки принимали перекид, то на резкий оклик часового реагировали по-разному: кто убегал от греха подальше, а кто просто игнорировал угрозу, ведь в заключенного часовой стрелять не станет.

Продолжая обсуждение, Юрка Устюжанин спросил

– А что Соловей рванул-то?

Волков тяжело вздохнул и, прикурив от спички папиросу, ответил:

– Теперь это, никакая не тайна. У Соловья на воле жуткое горе в семье приключилось. Серегин отец пил по-черному и потому с женой были постоянные напряги, как напивался, начинал бешеной ревностью страдать. Две недели назад, в воскресенье, на общую свиданку со своим братом, приехал Серегин земляк. После свиданки подозвал к забору Соловья и перекинул ему маляву. В ней подробно описал, как отец Соловья, напившись до безрассудства, топором раскроил череп жене и, завернув ее в ковер, вытащил из дома в огород. Облил бензином и поджег. Вернулся в дом и спавшего на диване мужика, с которым пил… Короче, завалил наглухо и сам в дверном проходе повесился. Вот такая жуткая история, братва.

Тишина нависла над проходом. Собравшиеся мужики ошалели от услышанного. Отсидевшие не один срок и повидавшие на своем веку всякого… Даже они – прожженные во всех отношениях урки, были ошарашены такой новостью.

– Обалдеть, ни фига себе, коленкор! – произнес тронутый до глубины души Генка Орлов, – то-то я заметил, что Серега в последнее время сам не свой ходит.

– Ходил, – поправил его Волков, – говорил я с Серегой, успокаивал, как мог, просил крепиться. Соловей, после того, как узнал о трагедии, сначала написал жалобу хозяину зоны, почему вовремя не сообщили о смерти родителей. Его Цезарь к себе вызывал и сказал, мол, нас самих вовремя не уведомили о случившемся. Тогда Соловей подал заявление в спецчасть, чтобы его отпустили попрощаться с покойными, но менты заартачились. Сказали, что родителей уже похоронили. Цезарь-гад Соловья провоцировал и специально доводил до белого каления, чтобы он взбесился и наорал на него. Хотел его в изолятор закрыть, чтобы чего не натворил. Серега молчал, как сломанный телевизор и терпел кумовские выходки, но пообещал ему, что ничего не натворит. Цезарь пожалел Серегу, хотя боялся выпускать его в зону и заставил написать объяснительную, что Соловей будет паинькой. Только после этого отстал. А в прошлую субботу Ленка, девушка Соловья, выбила разрешение у замполита на общее свидание и Серега поговорил с ней по телефону. Плакала, просила, умоляла, чтобы Серый терпел и ничего натворил, ведь ему еще трешку оставалось мотать. Он любил ее и пообещал, что все будет нормально. Что ей оставалось, она верила и успокаивала, что в зоне, среди людей ему будет легче перенести боль. Мне Серега потом все рассказал. Вчера ночью, после того как поднялся кипишь, Цезарь вцепился в меня мертвой хваткой, – продолжал Волков, – может Серега говорил мне о своих планах, о предполагаемом побеге. А я куму ответил, с какого, мол, перепугу Соловей должен был говорить мне о побеге. Ему горем совсем крышу снесло, он не понимал, что творил. А напоследок я куму прямо резанул, случись у меня такая беда, я бы сам сдернул и никого о помощи не просил. Цезарь еще немного помарьяжил меня и отпустил.