Крестовые походы. Под сенью креста - Александр Доманин

Тем самым 1000-й год стал некой границей. После штормов и ураганов Великого переселения народов река европейской истории стала входить в более спокойные берега. Заканчивалась эпоха почти непрерывных войн, отражений набегов варварских племен, когда никто не мог чувствовать себя защищенным. Наконец был разорван круг смерти и разрушения, когда одни народы-завоеватели сменялись другими; готы — гуннами, гунны — аварами, авары — норманнами, норманны — мадьярами. Впервые простой народ мог вздохнуть спокойно, и для него это, конечно, было огромным благом. Но та же, уже уходящая в небытие, эпоха сформировала и другой класс людей, для которых это благо было далеко не столь очевидным. Мы говорим о рыцарстве.

Тяжеловооруженный всадник

Единственным занятием, достойным рыцаря, была война. И в Темные века*, когда войны и набеги сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, существование рыцарского сословия было не просто оправданным, оно было необходимым. Защита своей .чомли, своих крестьян была вопросом выживания народа, и рыцари-воины с достоинством несли свой крест. Все более мощным становилось их вооружение, все более отточенными — боевые приемы. Война и подготовка к пей стали для рыцаря уже не занятием — они стали образом жизни. Но вот прекратились набеги, угомонились норманны и венгры, уже не надо было никого защищать. И что теперь делать бедному рыцарству? Охотиться? Но охота — это лишь развлечение, и перед сиропейским рыцарством в XI веке вплотную встала проблема — ему надо было оправдать свое собственное существование.

* Темные века — условное название, данное историками периоду с VI по X век (иногда ограничивают VI—VIII веками).

Вопрос этот усугублялся еще и тем, что после 1000-го года ряды рыцарства стали быстро расти. В самом деле, раз меньше стало войн, значит, стало и меньше гибнуть воинов. А сыновья рыцарей должны быть только рыцарями — это воинским сословием было впитано с молоком матери. Но на всех рыцарей уже не хватало ни земель, ни крестьян. Появляется и растет большая масса людей, у которых нет за душой ничего, кроме боевого коня, доспехов, оружия и умения воевать. Именно это время подарило нам такие рыцарские прозвища, как Робер Неимущий или Вальтер Голяк. А сколько таких Голяков бродило по дорогам Европы? И с этим надо было что-то делать.

Феодальное сословие нашло пусть не самое удачное и всеобъемлющее, но собственное решение этой проблемы — турниры и междоусобные войны. С этого времени начинается расцвет рыцарских турниров — необычного спортивного состязания, в котором легко было потерять не только коня и доспехи, но и самую жизнь. Нечто похожее уже было — гладиаторские бои в древнем Риме — но в рыцарских турнирах было и серьезнейшее отличие: все бойцы принимали участие в турнире абсолютно добровольно и даже с большой охотой. И турниры частично выполняли возложенные на них обязанности — и дать занятие рыцарству, и по возможности поубавить его. Уменьшала число рыцарей не столько смерть на ристалище — такие случаи были все же не так часты — сколько обычай, по которому побежденный отдавал победителю своего коня и доспехи. Хорошо, если у проигравшего были средства заплатить выкуп или приобрести новое вооружение. А если нет? Ведь один рыцарский конь стоил зачастую дороже, чем стадо в сотню коров, недешевы были и доспехи. И потому многие неимущие рыцари, потеряв все, вынуждены были расставаться с рыцарским званием и переходить в разряд оруженосцев или слуг. Жесткие турнирные принципы — проигравший выбывает — одновременно работали и на качественное улучшение рыцарского сословия. Более сильные воины приобретали здесь и дополнительный боевой опыт и, часто, лучшее вооружение; потерпевшие поражение нередко покидали ряды рыцарства, освобождая дорогу более умелым и сильным. Этакая теория естественного отбора, с блеском применяемая на практике.

Конный рыцарь с мечом

Вторым способом направить деятельность рыцарей в привычное для них русло стали в XI веке междоусобные войны. Их нельзя назвать изобретением того времени — споры между соседями за богатство, землю и т. п. стары, как старо само чувство зависти к ближнему. Междоусобные склоки и свары были и в раннем средневековье, но тогда они носили не столь всеобъемлющий

и, скорее, эпизодический характер. Постоянная внешняя угроза со стороны тех же норманнов или кочевников требовала не споров с соседями, а, наоборот, единства перед лицом общего врага. Но вот исчез этот внешний праг, рассыпалось былое единение, и у каждого из феодалов, от крупнейших землевладельцев до мелкопоместных рыцарей, засвербил в душе червячок зависти. Вот, мол, у соседа и скот упитаннее, и земля тучнее, и ест он из серебряных блюд. А за какие, спрашивается, заслуги? Рассуждения таких феодалов можно и продолжать, но есть ли в этом необходимость? Человеку, уны, свойственно и переоценивать собственные заслуги, и недооценивать достижения других. На все это часто накладывались действительные или мнимые обиды (порой припоминалась и пощечина, нанесенная прадедом одного соседа прадеду другого), и вот уже трубят трубы, грохочут копыта закованных в железо коней: граф, барон, рыцарь такой-то мчится устанавливать новую справедливость. А после насаждения такой «справедливости» уже сосед, в свою очередь, затаивает злобу и стремится к мести. Замкнутый круг налицо, и война (а, значит, и занятие для рыцарства) обеспечена надолго.

Усилению междоусобных войн немало способствовала и слабость центральной власти в большинстве европейских государств, падение королевского и императорского престижа. Да и сами короли, сохранив номинально верховный сюзеренитет*, превратились, по существу, в таких же феодалов, сплошь и рядом с такими же замашками. Так сочетание сразу нескольких обстоятельств привело к тому, что междоусобицы стали явлением обыденным и практически повсеместным.

Но здесь надо отметить, что междоусобные войны XI века значительно отличались от войн предыдущей эпохи. Войны против норманнов или венгров велись за сохранение собственного существования и были, фактически, войнами на уничтожение: «или мы их, или они нас». Соответствующей была и мораль рыцарей того времени, прямая и строгая: «убей врага, защити себя и ближних своих». Новые войны исповедовали другие принципы — принизить ближнего, обогатить себя. Смерть врага на поле боя перестала быть целью; больше того, она стала скорее случайным явлением. Стремлением баронов и рыцарей стало не убить соперника, а захватить его в плен и затем получить хороший выкуп. Во главу угла начала ставиться уже не победа как таковая, а личное обогащение за счет конкурента. Под стать этому, стала меняться и рыцарская мораль, и, пожалуй, как раз XI век с его междоусобицами и породил то, что мы сейчас называем рыцарским этикетом и куртуазностью. Даже пресловутые рыцарская честь и рыцарское слово, похоже, берут свое начало именно отсюда.

В самом деле, в непрерывных междоусобицах всех против всех никто не застрахован от встречи с более сильным противником. Даже если ты сильнее всех в округе, всегда можно натолкнуться на объединенные силы нескольких соперников, соединившихся на время, чтобы обогатиться за твой счет. А это значит, что, если ты будешь плохо обходиться с побежденным противником, в следующий раз, может быть, плохо будет уже тебе самому. Нарушишь слово, не отпустишь пленника за назначенный выкуп, и вскоре тебе, возможно, придется платить втрое. Вежливое отношение к сопернику из своего сословия, верность данному слову были, таким образом, одним из способов обеспечить и собственную относительную безопасность в этом непостоянном мире. А в дальнейшем эти основные принципы развились в рыцарский кодекс чести. Защита слабого — это еще из тех, норманнских и более ранних времен; вежливость (порой до идиотизма — прочитайте, скажем, -Смерть Артура» Т. Мэллори и поймете, о чем идет речь — отчего, кстати, иногда возникает ощущение неестественности происходящего, какой-то игры) и верность данному слову или обету — это веяния уже нового иска, века после конца света, который не наступил.

Турниры и междоусобные войны, в общем, неплохо иыполняли свои основные функции: дать занятие военному сословию, при этом еще и усилив его боеспособность, и не позволить слишком уж разрастись рыцарскому классу — классу, заметим, непроизводящему, нисящему камнем на шее у производительных сил общества. Однако, идеологическая база, оправдывающая i.iKoro рода занятия, была довольно-таки шаткой, с некой червоточинкой, что, кстати, хорошо понимали и некоторые умные люди того времени. Но немаловажно, что ущербность этой новой жизненной философии понимал, пусть и неосознанно, и простой народ, и даже сами феодалы.

И впрямь, даже необразованный крестьянин мог теперь задуматься: а от кого же обороняют меня наши доблестные защитники-рыцари сейчас, когда нет ни норманнов, ни венгров, ни какой-то другой внешней угро-.H.I? Получается, что от самих себя — точнее, от таких же, как они. Ну, а от таких крестьянских мыслей всего один шаг до вывода: «так если этих рыцарей-вояк разогнать — и войн не будет, и разорения, и работать я буду не на них и на барона из замка, а на самого себя». И очень опасны были для феодалов такие мысли, нет-нет, да и возникающие в крестьянских головах! Былое единство войска и народа (народа, к тому же жестоко угнетаемого этим самым войском) начало давать серьезную трещину. Требовалась новая объединительная идея, надо было создать нового общего врага, чтобы оправдать перед людьми само существование феодального класса. Давление пара в котле, называемом «простой народ», нельзя было повышать до бесконечности.