Возвращение к себе (сборник) - Владимир Киреев

Сам-то Ермолай был к тому времени вдовцом, по дому больше распоряжалась его дочь Фрося: доила коров, варила, убиралась по хозяйству. Теперь вот и невестки стали помогать ей, а свекр внимательно следил, чтобы все в доме шло чин по чину. Снохи его побаивались.

Да все же с годами стал старик сдавать, и хотя по-прежнему мог Ермолай каждый божий день с утра до вечера заготавливать дрова, молотить зерно на току, управляться со скотиной, но постепенно бразды семейного правления переходили в более молодые руки: главой в доме становился Павел.

Змитрок же работал неподалеку на заводе, приходил поздно и домашние заботы его мало касались. Вслед за ним начинали поглядывать на сторону младшие братья – Афанас и Митрофан, подумывая о том, что не худо бы и им найти работенку не пыльную, но денежную, раз уж завещанное пращурами землепашество перестает кормить. Сводить концы с концами семье становилось все труднее. Конечно, ни одни они жаловались на судьбу: это у богатых соседей зимой стояли амбары, полные зерна, голытьба же бегала с лукошком по округе, пытаясь раздобыть хоть что-нибудь съестного под весеннюю отработку у помещиков либо у зажиточных односельчан. Немало таких семей в Морозовке.

И вот как-то раз в воскресный день староста с сельским писарем обходили крестьянские дворы, приглашая всех Морозовских жителей на сход. К полудню многолюдная толпа загомонила на деревенском майдане возле старостиного дома, заглядывающего в ставок яркими наличниками. Степенно здоровались мужики, делились видами на будущий урожай, тихо перешептывались между собой бабы, ребятня галдела и пошаливала – ждали начала разговора.

Пришло на сход чуть не в полном составе и семейство Кириенко. По бокам от Ермолая расположились, как караул, коренастый Змитрок и высокий Павел, чуть поодаль – Митрофан, немного впереди отца – младшенький, Афанас.

– Батя, о чем же нынче гутарить будут? – спрашивал он отца.

– Погодь, сынок, всему свой черед, – ответствовал Ермолай, насупив густые брови и напряженно осматриваясь вокруг, словно надеясь найти выход из затруднительного положения.

– Эй, Ермолай Харитонович, как живешь-можешь? – неожиданно окликнул старика подошедший к нему писарь и, не дожидаясь ответа, заключил:

– Не сдюжит твоя орава в нашей местности, ох не сдюжит.

– Почто так говорим, – сурово спросил Ермолай.

– А то, что с сынами твоими можно недурственно жить, да только не здесь. А я вот что тебе скажу: в Сибирь вам надобно подаваться, в Сибирь. В ходоки…

– Да слыхивали мы про сибирские-то края, – поглаживая бороду, согласился Ермолай, – мол, и жизнь там вольнее, и землицы вдоволь каждому, и народ справный, но страшновато с насиженного места сниматься, чай, не птицы перелетные…

– Вот что, Ермолай Харитонович, к нам чиновник с Чернигова прибыл, бумагу привез, по которой черным по белому значится: которые в Сибирь на поселение по своей воле пойдут, тем недоимки старые списать, там земли от пуза нарезать и от воинской службы отсрочить. Так что кумекай, у тебя четверо молодцов, а война-то она завсегда приключиться может. Японец-то, вишь, на наши острова зарится, али, к примеру, турки полезут… Про то и газеты талдычут. В обчем, Ермолай, смотри и слушай, сейчас этот самый чиновник насчет переселения толковать будет, – писарь похлопал по плечу самого статного из сыновей Ермолая, Павла, и отошел к старосте, о чем-то разговаривая с приезжим чиновником.

Морозовский староста старательно откашлялся и обратился к сходу:

– Вот какое дело, мужики. С вами господин из губернии потолковать хочет, насчет вашего житья-бытья.

Чиновник поправил пенсне, завел, словно тихую шарманку, разговор о трудностях крестьянской жизни, о тесноте и узости крестьянских наделов, о том, что помещики не хотят и не будут делиться землею с народом. Чувствовалось, что черниговский гость давно объезжает деревни и села, речь его обкаталась, точно горсть речных голышей, но слова его западали в душу, в них слышалась удивительно простая и неприкрытая правда жизни. Все гадали, к чему клонит заезжий оратор.

По предложению государя и правительства многие крестьяне уже покинули свои малые земли и отправились на восток, на сибирские просторы, за Байкал, на Амур-реку. Переселенцам государство помогает добраться, дает ссуды и пособляет обжиться на новом месте. И большинство тех, кто покинул старые свои хаты, разбогатели, построили себе большие усадьбы и живут припеваючи.

Так что малоземельным нечего тревожиться – поднимайтесь со своих тесных гнезд и езжайте к своему счастью.

Помните, что Сибирь российскому государству не на тарелочке поднесли – ее завоевал первопроходец Ермак Тимофеевич с товарищами, а нам они завещали обживать и заселять сей дивный и богатый материк. Неужто ж мы спасуем? – закончил приезжий.

Народ разом притих, чувствовалось, землепашцы переваривают сказанное. «Оно, конечно, заманчиво, но, с другой стороны, и риск немалый…» Нечто подобное крутилось в уме у Ермолая, но его особенно раззадорили последние слова чиновника: как-никак в деревне его частенько кликали Ермаком, и упоминание о славном казаке подталкивало Ермолая. Но старик не любил принимать решения с бухты-барахты, а потому решил дослушать до конца.

– Значит так, мужики… – староста решил подвести итог разговору, – ясное дело, на все воля Божья… Должно быть ясно, что земли много, а здесь – кот наплакал. Никто силком вас не гонит, думайте, мозгуйте. Только кто пожелает переселяться, подходите записываться.

Толпа словно очнулась, задвигалась, зашумела. Из массы, только что казавшейся монолитной и слитой, посыпались возгласы на все лады:

– Чего там, сами знаем!..

– Сибирь она и есть Сибирь…

– Небось богатеям хотите нашу землицу освободить, не выйдет!..

– До Бога высоко, до царя – далеко…

– Сами-то, вишь, не едут!

– Уж лучше, где родился – там и сгодился…

– Поразмыслить треба…

– А что, мужики, однова живем?.. На том и порешили: погодить, прикинуть. Нетерпеливые стали расходиться по домам, лишь немногие из собравшихся потянулись к старосте, поподробнее разузнать, что и как. Долго еще черниговский чиновник разъяснял и убеждал в выгоде сего предприятия.

Пока батька пытал старосту и гостя из губернии, Павлу вспомнились те бродяги, которые добирались до черниговщины из сибирских далей. Измученные долгими скитаниями, грязные, в рваных обносках, тем не менее, когда речь заходила о жизни за Уральским хребтом, они как будто загорались и становились другими людьми. Понятное дело, край неблизкий и суровый. Крестьяне живут там раздольно и работают только на себя. Бескрайние земли богаты урожаями и подземными рудами, нетронутая тайга раскинулась на тысячи верст и манит неизведанными угодьями. Лесу там никто не считает: бери и руби дома, строй новую жизнь. В тайге зверя богато, да и зверь-то непуганный, чуть ли не ручной. Реки кишмя кишат рыбой. А ягоды, а грибы? Край богатый, только жить вот там некому…

Признаться, ни одни бродяги рассказывали в последние годы о сибирском раздолье. Это прежде туда гнали одних арестантов-каторжников и солдат. С недавних пор повалила туда уйма всякого народу: ехали сметливые купцы за дешевым, выгодным товаром, ехали артельщики строить железную дорогу от Москвы до Манчжурии, ехал мастеровой люд, соблазнившись новыми производствами, ехали переселенцы-крестьяне, отчаявшиеся прокормить детей в центральной, коренной России, ехали и те, кто весь век ищет неясное, дальнее счастье. Уехало несколько семей и из Морозовки. Лишь изредка приходили от них весточки, из которых можно было понять, что хоть и тоскуют переселенцы по оставленной родине, а все-таки зацепились, отвоевывают новый уголок у тайги. По всем статьям у Павла выходило, что затея с переселенцами – стоящая. О том, что нужно перебираться в Сибирь, Павел думал давно и сегодняшний сход укрепил его в этом, но как убедить отца?

По дороге домой Ермолай молчал. Молчали и сыновья. Напрасно Афанас пытался взглянуть батьке в глаза, выведать, что у того на душе.

– Дома погутарим, – коротко сказал он.

Вечером того же дня состоялся небольшой семейный совет. Ермолай выслушал мнения всех сыновей, грозно зыркнул глазами в сторону снох, но они предпочли отмолчаться, а потом постановил, как отрезал:

– Разное болтают про эту вашу Сибирь. Мало ли что. Говорят, в Москве кур доят, а мы пошли даже титек не нашли. Давайте-кось сделаем так: попытать надо, чтоб на рожон не лезть. Ты, Змитрок, – посмотрел он на старшого сына, – дело сказал. Неча всю семью с места рвать, пока не вызнаем, что и как. Тебе, значит, и идти в ходоки. Посему бери в заводе расчет и отправляйся в дорогу. Ты старшой, тебе и прокладывать первую борозду. Собирайся…

Неделю сушили бабы сухари, латали одежду, Ермолай занял грошей и разузнал у односельчан, в каких местах за Уралом можно найти своих, морозовских. А без земляка, известное дело, на новом месте укорениться тяжко.