Глобальный хутор 2416. Сцены сельской жизни. 1—7 - Сергей Чефранов

– Хорошо, – сказал Батя, втыкая вилку в свой кусок мяса.

– Что ж хорошего? – спросила Марья Моревна, – вот и будущее пролетело, не село.

– Хорошо, что на охоту собираемся. И что мундир на сене оставит – хорошо. Без мундира хозяйством сподручнее заниматься.

– А Василиса что-то давно не возвращается, – ехидно проговорил старичок Прохор. – Оно и понятно, дело молодое!

– Смотри в тарелку и молчи! – махнула на него рукой Марья Моревна. – Или, вот, канал смени, надоел этот болтун.

После ужина все вышли на улицу, сели на скамейку, и по привычке молчали, глядя на звезды

– На кого завтра пойдем? – спросил Иван, державший за руку Василису.

– Вот если звезда упадет налево – на лося. А если направо – за бобром. – ответил Батя.

Сидели до полуночи. Потом пошли спать.

Звезд в этот вечер нападало много. На кого охотиться – утром пришлось спросить совета у щуки.

Десять негритят

Батя был доволен. Джон вернулся к сроку – скоро начнется страда, а на огородников и прочих приспособленцев, чиненнных-перечиненных, надежды мало. Из летуна, когда он сел на лугу и выползла лесенка, за Джоном спустились десять мигрантов, таких же черных, как Джон, но помельче.

Батя видел их из окна.

– Мелкий народец, – сказал Батя. – Но, говорят, работящие, а едят немного.

– Кто такие? – спросил старичок Прохор, дохромавший до окна и забравшийся на широкую лавку под ним.

– По знакомству достал, – ответил Батя. – В Африке, в колониях такие живут. Они грамоте не учатся, все больше о травках и корешках помышляют, прямо на земле живут.

– Какие такие колонии? – спросил старичок Прохор.

– Известно, какие, – подала голос из угла Василиса, – экологические колонии, генофонд сохраняется на будущее.

– Все-то у вас научно и с дальним прицелом, – сморщился Прохор. – А польза она ближе лежит. Вот у меня колено заныло. Значит – ночью дождь будет, сырость. Однозначная польза! К бабке не ходи!

– Ты вот мою бабку спроси, она все уже посчитала, покумекала.

– И то правда, – включилась в разговор Марья Моревна, хозяйка. – Эти африканы мяса не едят, к земляному труду привычные. На картошке и репе десяток лет протянут, а там – билет на летун и обратно. А то и поженим на деревенских. Хотя, – она с сомнением покачала головой, – у нас девки покрупнее будут.

– Ну а польза то в чем? – не унимался Прохор. – У вас что, огородников мало, или доильщики барахлят?

– Да они же все на электричестве! – прогудел Батя, – а электричество дорожает. В новостях сказали, что в полтора раза. А щука говорит, что не в полтора, а во все два!

– И на солнечных панелях долго не продержишься, – добавила Василиса.

– На них то уж точно, не положишься, – согласился старичок Прохор, растирая колено, – все болит и болит, все к дождям и дождям.

– Так вот, Иван с Василисой посчитали, и ясно стало, что мигранты на картошке и репе выгоднее, чем электричество. Рацион составили. Даже молоком поить можно.

– Да как же вы их выписали, как инвентарь, что ли?

– Это уж Джон устроил. Он, черт черный, хитрый, по миру поколесил, все знает. Там у них, в колониях этих, переизбыток нарождается, генофонд то ли лишний, то ли бракованный. Ну и по знакомству можно выписать.

За дверью загремели шаги, кто-то зазвенел кружкой о ведро. В горницу вошел, вытирая красные губы черным запястьем, Джон. Розовая ладонь была мокрая.

– Пока летели, пить захотелось. Не выдержал, прямо из бочки зачерпнул. Щуку, похоже, по морде саданул случайно, – сказал Джон.

– Как ты можешь эту воду пить, она же тиной воняет, – пожала Василиса плечами под цветастой рубашкой.

– Тина тиной, а вода-то, почитай, живая. Щука то сколько лет живет, не дохнет! – закашлял Прохор, слезая с лавки, – пойду, что ли, и сам приложусь к кадочке.

– Как все прошло, – спросил Батя, – все пригодилось?

– Еще как пригодилось, – заулыбался Джон. – Я этим – на воротах, которые с бляхами, как вывалил мясца, творожка, бидон со сметаной, так они, как мухи чернявые слетелись. Фуражки поскидывали, чуть не руками в корчажки полезли. Пришлось по макушкам постучать, чтобы о деле не забыли. Ну они даже рож не вытирали, побежали, привели толпу. Я десяток выбрал. Отвели их потом в отдельную комнату, помыли, одели. Так что все в порядке – принимай в штат.

– Иван тебя встречать пошел, – сказала Василиса.

– Встретил. Там он, у сараев, с работниками новыми, – Джон поднялся, – тоже пойду к нему, покормить их надо. Проголодались. Некоторые так даже шатаются.

– Сегодня пусть, так уж и быть, отдыхают, а утром – на работу. Я сам расставлю, – сказал Батя.

Василиса встала с заскрипевшего стула, поправила юбку и выскользнула за Джоном.

– Правильно, дочка, пригляди за мужичками, – сказала Марья Моревна ей в след.

Батя шумно вздохнул, посмотрел на часы, потом но Марью Моревну. Та поняла взгляд правильно, поднялась, пошла на кухню. Пискнула там чудо-печка, затопали подавальщицы.

– Смотри, не брякни кому-нибудь невзначай в деревне. Пускай пообвыкнут, а то завистников много, на прививки все время изведем, работать некогда будет.

– А то я не понимаю, – старичок Прохор обиженно вытянул губы, – санитарный инспектор – он, конечно, друг и помощник, но хворобы наши с нами рождаются, с нами и помирают.

Прохор все тер колено и кривил губы, а Батя сурово смотрел на дверь, как вдруг дверь раскрылась и вошла Василиса, придерживая руками испачканный подол. Она хмурила густые брови, доставшиеся от отца, и, поднимаясь к себе по лестнице, грозно сообщила:

– Не хотят они репу вкушать. Хотела их простоквашей напоить, так все на себя вылила. Они все брыкаются и по своему бормочут.

– Басурманы и есть басурманы, – ответил Прохор.

– Плохо, – сказал Батя.

Прохор хотел что-то сказать, но промолчал, задумчиво глядя наверх.

Сверху бойко топоча каблучками по ступенькам сбежала Василиса – в новой юбке и фартуке. В руке держала воронку:

– Вот, у себя нашла. Помнишь, как делали, когда заблудшего лосенка отпаивали. И сейчас пригодится для этих мигрантов.

– Хорошо, – пробасил Батя, вперив взгляд в захлопнувшуюся за Василисой дверь.

Только и было слышно, как плеснула в бочке щука хвостом, да тихо зашуршала тряпичная половичка, спеша вытереть живую воду, пока не проросли доски пола.

Марья Моревна заглянула, сказала:

– Василиса всю простоквашу унесла, не знаю теперь, в чем мясцо замочить.

– Плохо, – вздохнул Батя.

– А ты в первачке, в первачке, а еще горчички. И мягкость появится, и дух попрет. – посоветовал с лавки старичок Прохор.

Марья Моревна вопросительно поглядела на Батю.

– Хорошо, – прогудел тот.

В дверь стукнули, и вошел Иван.

– Трофим Трофимыч, – спросил он. – Я у поросят пойла заберу немного, на эксперимент. Ничего эти мигранты жрать не хотят. Может, консистенция не та. И, главное, не говорят ничего. Ни слова по нашему не знают. Сначала булькали что-то по своему. А теперь вообще молчат. Только глазками зыркают.

– Хорошо, – ответил Батя.

Иван повернулся к двери, но, бросив взгляд на стены, увидел на крючке смотанный кнут.

– Я и кнут возьму. В прошлом году коровы клевер жевать не хотели, так кнут сильно помог.

– В прошлом году на поле с клевером летун какашки сбросил. Вот они и не паслись. А потом, после кнута-то, молоко все в реку сливали. Рыба потом брюхом кверху плавала, – сообщил как бы невзначай Прохор.

– Да не какашки это были, а гравитационная защита на секунду раньше сработала. Коровы на взлетную полосы зашли, вот и случилось непредвиденное маневрирование. Кто знает, что там в почве синтезировалось. А то, что рыбы дохли, это – другое дело. Главное, коровы клевер жрали.

– Бери, бери, – кнут в сельском хозяйстве – первое дело, – разрешил Батя.

– Да поживее там, ужинать Марья Моревна уже собирает.

Иван хлопнул себя по сапогу кнутом и вышел. Слышно было, как хлопнула дверь на улицу.

Марья Моревна вошла в горницу, вытерла руки о полотенце, повесила его на спинку стула.

– Что-то долго возятся. Спать то где положим, работничков этих заморских? На сеновал не хочу пускать, дух попортят.

– Пустяки, Ванька им давно лавки смастерил в старом амбаре. Туда только подавальщицы не ходят – ступенька одна чересчур высокая. Да ладно, еду в дверях примут. Или ворота распахнут.

В сенях снова застучали сапоги, и в горницу вошел Джон. Молча сел напротив Бати, задумчиво пошевелил черным приплюснутым носом, облизнул красные губы.

– Язык у тебя, как у теленка, – сказала Марья Моревна, – проголодался? Или волнует что?

– Да не пойму я мигрантов своих. Грузились, летели – бойкие были. Даже на женщин посматривали. Без последствий, понятное дело, только головами крутили. А тут как замороженные стали. Трое уже и не встают. А остальные – как эпилептики дергаются.